Свободны

На утро оба возможно неуверенно и поочерёдно бросят косой взгляд друг на друга, и разбегутся по своим углам, покидая место преступления. Но боязливо и немного растерянно они снова пересекутся в каком-нибудь зале собраний, чтобы стать на шаг ближе к спасению мира. Казалось бы, не занимать им всем храбрости и решительности, но только мысль о том, что глаза их встретятся, вызывала дрожь и панику. Их никто не видел вместе, разве что лекарь, страдающий рассеянностью и забывчивостью. Да и можно ли их назвать «вместе»? Эту пару пугливых, но взрослых детей, что не могли подступиться друг к другу? Что никак не могли решиться вверить себя другому? Именно такая кроткая легкомысленность — соблазн, присущий что Эвелин, что Каллену, завела в тупик двух лидеров Инквизиции. Противоположности имеют обыкновение притягиваться. Вот оно идеальное стечение обстоятельств: он тот, кто мог усмирить мага, а она тот маг, что искал покой и гармонию с собой — чем не дуэт? Дуэт, в котором никто не мог найти смелость для себя и другого. Несчастный дуэт, что изначально был обречён? Хлопок гаснущей свечи, и тьма нежно окутала комнату, словно мать беспокойное дитя. В самый последний момент Эвелин отстранилась от Каллена, будто нечто удержало ее от столь великого искушения. Но командор тут же почуял неладное — магию, пропитанную эмоциями, настолько нестабильную, что ее обладательница тихонько подрагивала во мраке. Это чувство было знакомо ему больше всех — страх, сковывающий, пронизывающий и пожирающий изнутри, никогда не оставлял после себя кого-то «цельным». Неужели она боялась его? А он навис над ней, будто насильник над жертвой. От этого отвращение и неприязнь к самому себе заполнили мысли командора. — Свободны, — шепнул печально Каллен, и чужая хватка на его руке ослабла — хватка, что изначально была лишь признаком страха и тревоги, а не желания. Инквизитор громко и облегченно вздохнула. И вновь повисло неловкое молчание. Оба пристально всматривались в темноту, надеясь увидеть друг друга. И пускай обычно при виде Эвелин Каллен едва заметно, но миловидно краснел, но тогда командор испытывал странную обреченность, будто во всей этой истории была только его вина и он ложно истолковал знаки. Снова — ведь Каллен был уже однажды обманут собственными надеждами и домыслами. Десять лет назад. И на что он тогда надеялся, любуясь тонкой изящной эльфийской шеей издалека? Каллен никогда не говорил с Нерией, а она лишь ловила его многозначные взгляды. Могла ли она ответить парнишке тем же вниманием и интересом? Или был это всего-то плод его юношеской фантазии? Все внутри запело, когда ему в подопечные дали именно её, но всеобщий восторг длился не долго — именно Каллену суждено было стать палачом. Занести меч над той, при виде которой он терял дар речи — терял свою стойкость — был одновременно слаб, и в то же время безгранично счастлив. Это можно бы было назвать первой любовью, если бы между статной эльфийкой и скромным ферелденским юношей было нечто большее — хотя бы неловкое прикосновение или неумелый поцелуй, скрытый от посторонних глаз где-то за стеллажами в огромной библиотеке. Шепотки и слухи заполнили Башню очень скоро, вселяя в сердце некую надежду на чудо. С одной стороны легкое смущение, с другой гордость, что Каллен смог хоть немного — хоть на шаг стать ближе к Нерии. Казалось, что он мог свернуть горы, стоило бы чародейке лишь пару раз похлопать белыми ресницами в его сторону. Дурачок, но все еще окрыленный и блаженный, потому что умел радоваться тому малому, что он сам себе выдумал. Чародейке отчасти не было дела до светлого кудрявого паренька, что при виде нее заливался краской, как скромно свисающий с кустика помидор. Но так только казалось. Ни высокомерия, ни неприязни — лишь некое смирение. Смирение с уставом и правилами, повиновение как ключ к жизни в каменных стенах. Ведь не только ей представлялся выбор — переступить за грань положенного или же сохранить хладнокровие для безопасности, как бы велик не был соблазн к пареньку из другой параллельной вселенной. Все же какая-то искорка, какая-то странная надежда таилась в мыслях Нерии, только вот они никогда имели ничего общего с жестокой реальностью. Эльфийка была куда приземленнее, куда мудрей Каллена, будто бы уже успела где-то оступиться, и вкусить горький плод. И все же был один такой, что выбрал не тот путь. Йован и так не отличался особой смышленостью, магические навыки не предвещали ему хорошего исхода, но Нерия почему-то всегда держалась за него, тянула за собой, и никогда не сожалела о своих решениях. Даже когда помощь этому отступнику, к которому Каллен беспочвенно ревновал, обернулась для нее изгнанием, Сурана была верна себе и прежде всего Йовану. Несмотря на магию крови, на опасность и принципы, она была непоколебима. Стоило ли того все это? Стоило ли оно того — жить запретами? Каллен поник от отчаяния, услышав приговор. Тогда он до последнего считал, что ее забрали у него, безвозвратно выкрали против воли, как куклу — единственное, что лелеяло душу молодого храмовника в этих неблагодарных стенах. В стенах, где он остался совершенно один, потому что был готов мириться со столпами этого мира. Каллен никогда не задумывался, что это был, скорее всего, единственный способ для Нерии покинуть эти проклятые каменные коридоры, в которых они украдкой сталкивались. — Я слишком поторопился, — вымолвил Каллен, и поспешно встал с кровати, направляясь к балкону. Эвелин так и не сказала ни слова, а лишь крепко обняла колени, старясь унять дрожь. Эмоции всегда брали верх в любых дилеммах, и чаще всего не в пользу Инквизитора. Как далеко завела ее судьба? Жизнь лишь отдаленно напоминала детские сказки из книжек про принцесс с хорошим концом. Ведь это было бы слишком милосердно, слишком просто — слишком неправдоподобно и натянуто, если бы на ее долю случайно выпал юноша царских кровей с прекрасным замком у берега какого-нибудь глубокого озера. Абсолютное все шло не по плану, даже собственные мысли не имели порядка. По законам жанра Эвелин бы нарожала ему полдюжины детишек, потом возилась бы с внуками, пока смерть не настигла ее во сне на годку так девяностом. Но жизнь шла об руку с хаосом, и в самом центре этого шествия была именно она, если сама, конечно, не руководила этой процессией. Все еще одержимая страхом, Тревельян загадочно взглянула на Каллена, что стоял к ней спиной, привычно согнув руку в локте. Тусклый лунный свет падал прямо на командора из приоткрытой дверцы, изящно обрисовывая грубоватые черты лица в профиль: чуток вздернутый кончик носа, впалые щеки. И усталые глаза, что с какой-то грустной надеждой были устремлены к узкому серпу на небе. А в ответ ему звучала лишь тишина, что напоминала собою месть. Месяц тонул во множестве далеких звезд. Казалось, что можно дотянуться и сорвать сияющий огонек с иссиня-черного полотна, что никогда не найдёт своего конца. Для Эвелин он бы точно сорвал одну. Сорвала бы ли она для него? Но ее ладонь жгло бы далеко не яркое холодное сияние, а все еще злобная зеленая метка, боль от которой всегда напоминала о жестокой реальности. В покои сочился приятный холод — живительный и манящий, заставляя едва заметно подрагивать тяжелый плащ командора на ветру. Каллен всегда прятался в своих латах, смущенно поджимал руку, и никогда не смотрел в глаза, будто все это было частью той дисциплины, которую выстроила вокруг него Инквизиция, а не он сам. Помимо всех тягот его должности, павших на широкие плечи, что прятались под слоями холодного металл и тканей, судьба одарила командора еще не менее отягощающей особенностью — некой странной смесью скромности и скрытности. Стоило проявить лишь чуточку внимания, и любая неловкость с его стороны, будь то телодвижение или слово, не заставляла себя ждать. Единственными уязвимыми местами были оголенная шея и бледное лицо. Но Каллен был куда слабей, чем думал сам. — Все это неправильно, — по природе своей Эвелин хоть и была мечтательна, но мечты имели обыкновение сбываться не самым хорошим образом для нее. — Мы даже и не пытались, — Каллен не отрывал глаз от острых хребтов, что будто бы впивались в небо своими снежными пиками. — Мы никогда не перестанем быть теми, кто мы есть, — Эвелин еще сильней сжала руками колени от досады. — Я не перестану быть магом, а люди не перестанут бояться. Чувство безысходности заполняло комнату. Каллен не нашел, что ответить Инквизитору. Судьба командора сложилась ничем не лучше. Они словно два недобитка — жертвы противостояния, что давно себя изжило, как и изжила себя Церковь. — Эвелин, — имя прозвучало из уст командора так томно. Воздух вновь заряжался магической энергией, и Каллен неосознанно потянулся к эфесу меча. Он хоть и пытался отогнать самые худшие мысли, но именно так ему было спокойнее. То ли профессиональная издержка, то ли привычка, в основе которой заложен страх. Снова. Ведь Эвелин словно натянутая катапульта, что вот-вот выстрелит, и снесет ядром все на своем пути. Волнение, тревога, паника и безысходность разрывали ее изнутри. И что-то еще… Скорбь? — Почему ты говоришь это с такой уверенностью, — тихий голос Инквизитора дрожал, — будто никто не знает правды? О лириуме? О бессоннице? Да на тебя же без слез не взглянешь. Каллен сохранял хладнокровие, хотя сказанное действительно ранило его в какой-то степени, потому что все это было чистой правдой. Тем не менее он все же решается присесть напротив Эвелин, чей образ был надежно скрыт в темноте. Командор отчетливо чувствовал этот сжатый комок, эти эмоции и силу, что не находили себе места. Еще чуть-чуть, и чаша бы переполнилась, но командор был готов принять на себя удар. Нет — он хотел его принять. — Почему все, кого мы любим, либо мертвы, — эти слова дались особенно горько Эвелин, — либо отказались от нас? Догадки начинали складываться в единое целое. Как же ему было знакомо все это. Особенно, когда весть о жертве Нерии настигла его — разбитого и потерянного после восстания. Каллен отчаянно пытался внушить себе, что ее смерть — это неправда, что очаровательная эльфийка вновь когда-нибудь повстречается на его пути, гордо вздернет подбородок и лукаво улыбнется. Если бы не все эти правила и запреты, то они обязательно были бы вместе. Но в чем смысл жить ложью и несбывшимися надеждами? Даже если ее больше нет и она выбрала другого, которому подарила свое сердце? — Дай мне руку, — шепнул командор с протянутой оголенной ладонью. Эвелин вновь покорно ответила на жест командора. Разве были какие-то другие способы унять бурлящую ману в ее уставшем хрупком тельце? И вновь смирение наполняет раненные сердца. Энергия медленно поползла вверх по запястью Каллена. Стыд, смятение… Палитра эмоций играла самыми разными красками, но ни одна из них не отличалась яркостью или теплом — лишь мрачность и сырость. Быстрей — только как можно быстрей избавиться от этой отравы, что сочилась в жилах Инквизитора с самого рождения. Мир еще не встречал ни одного мага или храмовника, что словно два потерянных кусочка одного пазла — без насилия, без боя и кровопролития — нуждались в друг друге. Мысли в голове командора приходили в порядок, сердце находило свой покой, а периодические приливы боли и тревоги отступали, словно бушующее море устало от своих же истерик. Впитанная магия, подобно освежающему глотку после долгого сна, заставила вновь почувствовать себя самим собой — так, будто до этого разум и тело командора существовали отдельно друг от друга. Будто некто пробил дыру насквозь, и вся тревога мгновенно выветрились — потеряли свою значимость. И на их места пришли другие — те, что Каллен принял с приятной теплотой на душе, лишь бы хоть как-то помочь Эвелин. — Отказ от лириума, — Каллен с детским трепетом сжимал тонкие пальцы Эвелин, — должен был разорвать связь между мной и храмовниками. — Будто от этого ты перестанешь им быть, — от замечания Тревельян вновь несет обречённостью. — Уже отчасти, — ответ прозвучал не совсем убедительно, потому что Каллен и сам не был до конца уверен в своем решении. — Как и ты… — Это все еще не меняет истины, — Инквизитор завороженно смотрела, как синяя тягучая эссенция струилась по их рукам. — Да, но у каждого она своя, — согласился командор, выискивая глаза Эвелин напротив. — В наших силах поделиться ею. — Вряд ли от этого ты перестанешь рефлекторно хвататься за меч каждый раз, когда чувствуешь неладное. — Я командор прежде всего, — соглашается Каллен. — А ты Инквизитор, наш Инквизитор. И все знают тебя прежде всего как Инквизитора. Только почему-то ты это всячески игнорируешь. — Но я… — запас аргументов Эвелин подошел к концу. — Подумай о том, кто ты, еще раз. На самом деле, а не кем ты привыкла себя считать. Мир сильно изменился, — командор сжал ладонь Эвелин еще сильней, и мана стала сочиться быстрей прежнего. — Все мы изменились, и прежде всего ты. — Кто-то уже никогда не изменится, — скорбь командор различал лучше всего в словах Эвелин. — Кто он? — Каллен пытался всячески скрыть приступ ревности, игнорируя колкие слова Эвелин. — Кого ты потеряла на Конклаве? Ревность к девушкам, что никогда не принадлежали ему — только разве что в скромных мечтах без всякого намека на пошлость. Он еще даже не успел добиться Эвелин, а она уже досталась кому-то другому — кому-то из прошлой жизни. В какой момент Каллен свернул не туда, что жизнь записала его в неудачники, окружив болью и страданиями? Во всем этом он видел почему-то собственную вину без какой-либо возможности хоть как-то оправдать себя. Эвелин долго молчит, ведь Конклав унес абсолютно всех, кто был так дорог и люб ей. В какой-то момент жизнь и ее записала в неудачники. Можно ли только считать ее чудесное спасение неудачей? Оставшаяся совсем одна со своими демонами, что не пересчитать по пальцам. Никто и не знал, что раннее пробуждение и садоводств были лишь прикрытиями — странным доказательствам самой себе, что все хорошо. Мнимое спокойствие, ложное умиротворение в час восхода, лишь бы не закрывать глаза, чтобы вновь не видеть до боли знакомые лица, расплывшиеся во многочисленных улыбках. Но эти бесконечные ряды во снах всегда замыкал лишь один — тот, за кем шли все. В том числе и Эвелин. Ревиус — плоскоухий, как бы его скверно назвали долийцы, сирота, подобранная с оствикских улиц, как только его магический дар дал о себе знать. Аналогично множеству других, что были до и после него. И все эти судьбы всегда вели в одно место — в Круг. Эвелин же забрали из отчего дома еще совсем малышкой, что с трудом стояла на ногах. Маленький детский мирок рухнул и воспрял с новыми силами лишь благодаря рослому эльфу-мальчишке, что вселял надежду на лучший день. Ревиус хоть и был кем-то вроде старшего брата для целого поколения, но с ним считались и старшие опытные маги Круга. Поразительная проницательность, умение переубеждать и рассудительность открывала абсолютно все двери для высокого и изящного эльфа с оствикских переулков. Многие просто закрывали глаза на его не особо выдающиеся магические способности, потому что его «магическая» сила заключалась очевидно совсем в другом, чего так не хватало многим в Век Дракона. Тревельян была готова идти за ним везде и всегда, а Ревиус был непротив такого хвостика. Он что-то увидел в этих пытливых девичьих глазах, что мерцали каждый раз, когда он зван ее по имени. Став семьей друг для друга — семьей, в которой оба так нуждались, Эвелин и Ревиус подписали между собой негласный договор. Нежная и хрупкая связь — привязанность, уходящая корнями детские страхи, протянулась сквозь года, и стала чем-то большим, чем просто опека над младшим. Можно сказать, что статный эльф взрастил Эвелин исключительно под себя, тем не менее пылкость и нетерпение девушки никак не ассоциировалась со сдержанностью и рассудительностью Ревиуса. Ее способности хоть превосходили его, но излишняя эмоциональность и некоторая неуравновешенность всегда была врагом Тревельян, что в свое время поставила жизнь Эвелин под угрозу. Ей всегда проще быть ведомой невидимой рукой Ревиуса, что знал и предвидел все наперед, чем облегчал жизнь недалекой Эвелин. Безустанно повторяя одни и те же простые истины в надежде, что она однажды их усвоит. Слишком долгое блуждание в Тени обернулось усмирением для многих учеников, среди которых могла оказаться когда-то и сама Инквизитор. Но и здесь влиятельное слово Ревиуса спасло беспокойную душу. Какая непозволительная роскошь внутри этих стен. Во всем этом была и другая положительная сторона, ведь ни Ревиус, ни Эвелин так и не могли определиться, кто они друг другу, пока занесенный клинок не решил все за них. Будто у магов в Кругах когда-то было право выбора в целом… Ясно стало лишь одно, что никто не хотел терять друг друга — ни при каких обстоятельствах, и первое понял это конечно же Ревиус. Сколько бы он сам не противился своим чувствам, сколько бы не угнетал себя последствиями, врать самому себе хотелось меньше всего. Слишком много запретного в этой любви, слишком много, что не играли в их пользу. Два мага, один эльф-оборванец, а другая из знатного рода людей, оба пленники Оствикского Круга — слишком печальный сюжет какой-нибудь давно забытой легенды, что рассказывали детям, чтобы те не повторяли чужих ошибок. Но уже было поздно поворачивать жизнь вспять, ведь это нужно было делать очень давно — еще в день их самой первой встречи. Ревиус крепко обнял пробудившуюся Эвелин, и больше никогда не отпускал, как и она его. Истязание было позади. Вряд ли остался хоть один магический Круг в Тедасе, что не пережил восстание в своих стенах. Вести вдоль гор Виммарак разносились быстро, перебрасывались с одного города на другой подобно пламени, оставляя после себя пепелище. И Оствик не был исключением. Потасовки между храмовниками и магами участились, а иногда даже доходило до крови, тихих поножовщин и яда. Сдерживать обе стороны становилось все трудней и трудней. Даже для первого чародея, даже для Ревиуса. И когда пришла весть из Храма Священного Праха, оствикский Круг опустел в одно несчастное мгновение. Караванами люди стекались со всех уголков, через моря, пустыни и горы. И для многих, что жили надеждой на окончание войны, это было путешествие в один конец. С тех пор Эвелин больше не видела Ревиуса, да и вряд ли когда-либо увидела бы еще. Яркие зеленые глаза, такие же зеленые, как Якорь на ладони, остались в прошлом. Как и широкая улыбка, и голос с хрипотцой — все это осталось где-то там в опустевших стенах, где малютку Эвелин некогда за руку вел Ревиус. — Уже никто, — бесстрастно и холодно звучит ответ Эвелин. — Уже неважно. Всем телом она прильнула к командору, вцепилась, слилась как можно сильней, лишь бы все быстрее закончилось. Каллен трепетно обнял ее, мягко положив голову на взъерошенную макушку. Тяжкая ноша лежала на женских плечах, и он почувствовал ее всем телом — каждой клеточкой, будто она стала частью его — Эвелин стала частью его. Девушка тихонько всхлипывала и шмыгала носом, пока силы ее совсем не покинули. Слова были не нужны, хотя скорее никто просто не хотел делать лишних движений. Нужно было признаться, что вытягивать и подавлять магов Каллен мог уже не так искусно и непринужденно как раньше. На миг он поймал себя на мысли, что без лириума он больше не сможет подавлять магию Эвелин — не сможет больше ее спасать от самой себя. Командор был готов сгореть сам — вновь принять эту дозу отравы, лишь бы Инквизитор больше не страдала. Но разве это выход? Как бы поступила Нерия? Странно это — сжимать в объятьях одну, но думать о другой, что давно нет в этом мире, но чья тень все еще порой мерещилась Каллену в разных уголках. Идеал своего рода, за которым хотелось идти и которому хотелось подражать, но как-бы кто не старался — она была всегда чем-то недосягаемым и нереальным. Удалось ли хоть кому-то? Нашелся ли хоть один достойный, которому удалось украсть ее сердце — Каллен знал, но знать ему изначально не хотелось. Ему же хотелось, чтобы Нерия так и осталась чем-то далеким как для него, так и для других. Только Сурана никогда не была его — лишь воспоминания о ней были единственным даром. И вновь судьба свела два израненных сердца, доигрывая свою собственную кровавую партию шахмат. Магия Эвелин совсем иссякла, и Каллен отпустил ее обмякшее тельце. — Скоро я не смогу так помогать тебе, — командор решил первым делом сознаться в очевидных для всех вещах. — Но я до последнего буду рядом, если ты того хочешь. Отрекись от прошлого, что тяготит всех нас. Доверься мне. — Если это облегчит твою боль, — шепот Эвелин прозвучал в паре сантиметров от лица Каллена. — Хоть немного… Теплое дыхание коснулось губ, а затем горячим лбом Вестницы уткнулась в лоб командора. Эвелин держалась из последних сил, будто не могла найти равновесие. Каллен вновь хотел схватиться за меч, но сдержал порыв, что мог все испортить. Она была неопасна. Командор слышал, как вздымалась ее грудь с каждым тяжелым вздохом, ощущал, как она горит под сорочкой. Отчетливое и быстрое биение сердца, за ритмом которого он не мог поспеть. Все это лишь разжигало то, что Каллен так долго подавлял и прятал. — Если это хоть немного сделает тебя свободней, — теперь же слова Эвелин обжигали уста. Так близко, и так неловко. — Хотя бы до нашей победы. — Свободны, — прерывисто молвил Каллен, подаваясь навстречу Эвелин.

***

Брошенный на полу нагрудник игриво сверкнул из-под тяжелого багрового плаща, когда алый восход легонько поцеловал наполированную сталь. Мир пробуждался ото сна. В этот раз без косых и пугливых взглядов. Они, может, и не станут на один шаг ближе к спасению — не встретятся в зале собраний. Им некуда спешить. Это и был, наверное, тот самый вкус свободы, который так отчаянно они искали все эти годы.