Mutus Liber

      Каждое утро Нориаки Какёина в доме Дио начиналось одинаково: он просыпался рано, как правило, в своей постели, умывался прохладной водой из небольшого медного таза, оставленного с вечера кем-то из служанок, надевал спортивный костюм и спускался во двор, чтобы, сперва слегка размявшись, пробежать с десяток кругов вокруг дома. Утренняя пробежка была его неизменным ритуалом, к которому он привык довольно быстро, после того как начал жить у Дио. Просто однажды Нориаки понял, что либо сойдёт с ума, либо сильно поправится, если вся его физическая активность продолжит ограничиваться ходьбой по этому огромному особняку, и начал выходить во двор, пока жар каирского солнца не становился совсем невыносимым.       Его новое хобби заметили не сразу. Дио вставал очень поздно, не раньше полудня, и все остальные жильцы следовали распорядку своего хозяина, так что утром в доме не было ни души, лишь пустые, залитые светом, коридоры, в которых гулким эхом отдавались шаги. Но ко второй неделе его занятий кто-то — кажется, Ванилла Айс – обратил внимание на то, что Нориаки бегает по утрам, и вскоре Дио ехидно поинтересовался, не нужно ли найти милому ученику какое-то занятие, раз по утрам у него столько сил. Нориаки тогда надеялся только, что выражение его лица не выдало всё то, что он думал о потрясающих предложениях Дио, и, поблагодарив за заботу, вежливо отказался, сославшись на простое нежелание терять форму.       Это, конечно, было лишь отчасти правдой: раннее утро, когда Нориаки был предоставлен самому себе и тёплому солнцу, было одним из тех немногих моментов, когда он не чувствовал себя диковинной птицей, усаженной в золотую клетку. Это время принадлежало лишь ему одному, и никто не мог его потревожить. Иногда, просыпаясь, Нориаки чувствовал, будто исчезает: проваливается в мягкую перину и подушки, сливается с деревянным каркасом кровати, распадается на мелкие частицы, тает под дуновением жаркого ветра, долетающего из пустынь — но стоило лишь выйти на придомовую дорожку и почувствовать скрип песка под кроссовками, как ощущения собственного тела возвращались и ему уже не казалось, что он сам себе не принадлежит. Именно поэтому каждое утро вне зависимости от дня недели, за которыми, впрочем, он всё равно давно перестал следить, Нориаки надевал свой спортивный костюм и отправлялся бегать. После он быстро смывал с себя пот и песок и шёл на кухню, где к этому времени молчаливые служанки уже начинали готовить завтрак.       Для Нориаки всегда находились свежие фрукты, молоко, хлеб и сыр, только что доставленные с рынка, и он торопливо ел, спеша подняться наверх. Там, за бесконечными коридорами, лестницами и дверями, скрывалась мастерская, где он проводил большую часть дня, вдыхая дым от поленьев и испарения реакций, возникших в ходе бесконечных алхимических опытов, за которые отвечал. Каждое утро Нориаки Какёина в доме Дио начиналось одинаково. Но не это.       Ему снилось, как что-то тёмное и вязкое засасывает его и медленно переваривает, начиная с ног. Хотелось кричать, но в рот забилась земля, и Нориаки мог только судорожно вдыхать носом, ощущая, как мерзкий ком проваливается всё глубже в горло. Он начал отплёвываться, но земля застревала в глотке, а чёрная масса утягивала его всё глубже. Нориаки запрокинул голову назад, чтобы не наглотаться этой грязи ещё больше, и увидел, что на чёрном небе нет никаких светил. Солнце, луна и даже звезды исчезли. Вместо них с чёрного небесного полотна на него смотрел огромный ибис. Его острый длинный клюв был словно нацелен в грудь Нориаки, а крылья развернуты, и казалось, что им нет конца. Нориаки наблюдал, как клюв медленно распахнулся, обнажив бледно-жёлтый шар внутри. Он узнал Луну с её неровной поверхностью, на которой мама в детстве учила его искать силуэт зайца, толкущего в ступе снадобье бессмертия. Маленькие глаза птицы алели, как угли в очаге, а луна в клюве отбрасывала тусклый свет вниз, проложив узкую дорожку поверх чёрного месива, утягивающего его вниз. Сковывающая его грязь немного разжала свои объятья. Нориаки дёрнулся, пытаясь ногами нащупать твёрдую опору, кое-как освободил правую руку и протянул её вверх, туда, где ибис качал своей чёрной головой. Свет неровно ложился на грязные пальцы, которые сжались, ухватив лишь воздух…       Он вынырнул из сна резко, словно выдернутая за крючок из воды рыба. Тревожные картинки не оставляли его ещё несколько минут, но постепенно рассеивались, пока он лежал и смотрел в узорчатый потолок, и сон ускользал из головы, оставив после себя лишь смутное неспокойное ощущение, которое быстро исчезло, погребённое под мыслями о делах насущных. Нужно было быстро подниматься с постели и приводить себя в порядок.       Нориаки долго возился с волосами, стоя у зеркала, обрамленного узорчатой рамой, и добиваясь приличной укладки. Когда его наконец устроило то, как лежала его чёлка, он отдёрнул тяжёлые портьеры. В доме не было никаких часов, они просто не шли внутри: стрелки замирали и отказывались двигаться. Конечно, у Дио было множество песочных часов, но все ни стояли в бесконечных шкафах мастерской и были полезны только при опытах, поэтому ему пришлось быстро научиться определять время по положению солнца. Сейчас оно было достаточно высоко, а это означало, что он проспал всё на свете и стоило торопиться, если он хотел успеть в мастерскую до того, как проснётся Дио. На сегодня была назначена встреча, пропускать которую было никак нельзя, и поэтому он не стал тратить время на долгие сборы, а лишь подхватил с пола тяжёлый халат с золотой вышивкой по зелёному шёлку и накинул его на плечи прямо поверх голого торса и нелепых фланелевых пижамных штанов в синюю клетку.       Он почти бесшумно, если не считать едва слышный шелест шелка, спустился вниз, пересек гостиную, заваленную яркими подушками, и толкнул резную дверь, ведущую на задний двор. Посреди двора возвышалось старое оливковое дерево. Его толстый и извилистый ствол склонялся в одну сторону, из-за чего крона с узкими листьями была так близка к земле, что стоять под ней было невозможно — только сидеть. Мохаммед Абдул и сидел. Он привалился спиной к прохладному стволу и прикрыл глаза, не обращая внимания на пыль под собой. Его руки были сложены на груди. Казалось, будто бы он задремал, наслаждаясь тем мгновением утра, когда жар каирского солнца еще не становится совсем невыносимым, но стоило двери за спиной Нориаки закрыться с лёгким стуком, как он тут же распахнул глаза и его внимательный взгляд остановился прямо на лице Нориаки.       — Неужели ты пренебрегаешь нашим гостеприимством, раз предпочитаешь дворовую пыль мягкому ковру? — Нориаки начал говорить ещё у двери и продолжал, мягко ступая по песку, пока, наконец, не достиг границы света и тени под оливковым деревом, приблизившись к Абдулу. — Или, может, ты просто не хочешь встречаться с Дио? Ну, так он ещё не просыпался, не волнуйся.       Мохаммед Абдул хмыкнул, поднялся с земли и принялся деловито отряхивать одежду от пыли. От глаз Нориаки не укрылось, что к тяжелой ткани, украшенной замысловатым восточным орнаментом из хитро перекрученных стеблей и листьев, не пристало ни единой песчинки, но тот всё равно прошёлся ладонями по ней и даже потёр, будто бы там было одному ему видимое пятнышко грязи.       — Твои манеры всё ещё оставляют желать лучшего, Японец. Даже не предложишь гостю мятного чая? — он закончил стряхивать лишь ему заметную пыль и посмотрел Нориаки прямо в лицо. — Хозяина своего не буди. Справимся и без него, ты же знаешь, что я его на дух не переношу. Веди давай.       Нориаки недовольно дёрнул плечом, но Абдул ему скорее нравился, так что он решил проигнорировать эту попытку поддеть его. Все в округе знали, что больше всего Нориаки не нравилось, когда ему напоминают про его подчинённое положение. Он развернулся обратно к дому и прошёл тем же путём, каким и выходил, слыша, как Абдул следует за ним по пятам. У двери он замер на секунду, прикрыл глаза и коснулся кончиками пальцев правой руки знака, начертанного углём рядом с дверью. Кто-то из тех, кто занимался защитой поместья, аккуратно выписал крылатый жезл, обвитый змеями, прямо на светлом камне. Эти символы можно было найти по всему поместью. Начертанные углём, охрой и кармином, они встречались не только на дверях и окнах, но и на мебели, потолочных балках и даже на посуде. Находясь буквально всюду, они замыкали одному лишь Дио ведомую сеть из символов и знаков, призванную охранять особняк от враждебных вторжений. Он почувствовал, как кадуцей* под пальцами откликнулся едва уловимым теплом, разрешая гостю войти, и дверь сама бесшумно отворилась перед ними.       Они прошли внутрь, как до этого шли по двору: Абдул молча следовал за Нориаки, разумно предпочитая наступать след в след и не проверять грани дозволенного. В прохладной гостиной он позволил себе выдохнуть и расслабленно опуститься на подушки, уложенные на полу. Там, где десять минут назад ничего не было, уже покоился маленький столик с прозрачным кувшином, заполненным ароматным холодным чаем, и несколько стеклянных стаканов. Нориаки вдруг осознал, что он до сих пор не одет, и вдруг почувствовал себя неуютно, но решил не подавать виду и, спокойно опустившись напротив Абдула, принялся разливать чай. Абдул поблагодарил и взял чашку. Какое-то время они провели в тишине, стараясь, смотреть друг на друга не слишком пристально. Нориаки наполнял стаканы во второй раз, когда Абдул прервал молчание.       — Раз уж всё так совпало и судьба свела нас за этим столом, не желаешь ли отплатить за услугу вместо своего хозяина? — тёмные глаза Абдула цепко смотрели на него, улавливая малейшие изменения на узком лице.       — Что ты хочешь? — вздохнул Нориаки. — Расклад?       — Нет, столько времени у меня нет. Твои пояснения, Какёин, мне тоже не нужны. Позволь лишь вытянуть одну карту из колоды. Всего одну. И я уйду. Выполнив то, зачем пришел, перед этим, конечно же.       Нориаки не знал, было ли уместно действовать без ведома Дио, но не стал спорить, порадовавшись, что Абдул не стал просить делать расклад, с которыми у Нориаки ещё не всё ладилось. Он опустил на столик кувшин, который держал в руке всё это время, и, когда донышко стукнуло по дереву, из широкого рукава халата сама выскользнула колода в синем бархатном мешочке, перевязанном тонкой верёвкой. Он извлёк из него старые карты колоды Тота***, на которых попадались пятна от свечного воска, жирных пальцев, крови и бог весть чего еще — колоду он получил от Дио, и ему не хотелось знать, кто владел ей до него. Нориаки бы не удивился, если бы и сам Дио.       Его пальцы привычно задвигались, перебирая карты и быстро их тасуя, и когда он почувствовал, что уже достаточно, то протянул руку с колодой вперед, а сам посмотрел в сторону. Через минуту чутьё подсказало ему, что уже можно оторвать взгляд от узора восточного ковра и развернуться обратно к Абдулу. Тот держал в руке карту, и лицо его было напряжённым, но испуганным или агрессивным он не выглядел. Скорее, он был похож на человека, который крепко о чём-то задумался.       — Хорошо, — проговорил Абдул, наконец. — Идём.       Он кинул карту обратно на стол и поднялся. Нориаки оставил колоду рядом со стаканом и встал за ним, но, выходя из комнаты, обернулся и едва успел разглядеть, что же вытянул Абдул. На синем фоне выделялась золотая фигура обнажённого человека с двумя сплетёнными вокруг его головы змеями. Маг. Что ж, исход для этого дома более чем логичный. Он ухмыльнулся и ускорил шаг, уводя Абдула всё дальше от гостиной, пока оба не уткнулись в крутую кованую лестницу, ведущую наверх. Они вместе начали подниматься по ней, и если для Нориаки это была самая обычная лестница, хоть и с немалым количеством ступеней, то Абдулу сзади, похоже, подъем давался не так легко. Нориаки услышал его тяжёлое дыхание, обернулся и увидел, что он замер на одной из ступеней, вцепившись в узорчатые перила. Абдул заметил, что его затруднения не укрылись от Нориаки, но ничего не сказал, только махнул рукой, разрешая двигаться дальше, хотя сам постоял ещё несколько мгновений, нагнувшись вперёд и переводя дыхание.       — Я могу разбудить Дио. С ним будет легче.       — Нет уж, — в голосе Абдула звучала хрипотца, а от лица отхлынула краска, и он стал похож на мертвеца в полумраке коридора. — Это всего лишь чёртов дом. Я справлюсь.       Нориаки пожал плечами и двинулся дальше, но постарался идти медленнее. Когда они достигли второго этажа, дыхание Абдула успокоилось, словно дом смирился и решил оставить его в покое, но Нориаки видел, что на его виске вздулась жилка, а на лбу выступила испарина. Да и выражение его лица сразу же выдавало его желание как можно быстрее оказаться подальше отсюда. Дом хорошо хранил свои секреты, и Нориаки понимал, что видел далеко не все комнаты, а лишь то, что ему позволено видеть. Хотя, возможно, даже Дио не знал всех тайн, которые скрывали эти стены.       Они прошли по тёмным коридорам и остановились у самой дальней двери, за которой скрывалась святая святых. Нориаки открыл её и вошёл первым, позволяя Абдулу проследовать за ним. Они оказались в просторной комнате, и Нориаки щёлкнул пальцами обеих рук. Звонкий щелчок гулко отскочил от каменных стен, и тут же вспыхнули свечи в большой люстре под потолком, разгоняя тьму от центра комнаты к углам, выхватывая большой котёл в середине, старую кафедру сбоку от него с распахнутой на ней книгой, странной формы печь рядом, а после огонь стремительно пробежал по факелам на стенах, не оставляя тьме ни единого шанса. Через минуту в мастерской не было ни сантиметра неосвещенных поверхностей.       — Ты мог бы просто раздвинуть шторы, Японец.       Абдул хмыкнул и кивнул головой на пыльные шторы из синего бархата, скрывавшие небольшое окно в стене напротив. Нориаки не стал отвечать. Он отошёл туда, где в углу пылилась большая металлическая чаша с резными стенками, имитирующими растительный орнамент. Ухватившись за изогнутые ручки по бокам, он напрягся, приподнимая её, перенес поближе к Абдулу и опустил прямо на каменный пол. Затем замер, оглядел мастерскую, покачал головой и сдвинул чашу на полметра левее к стене, так, чтобы на неё сложнее было наткнуться во время работы. Он придирчиво осмотрел её новое местоположение, отойдя немного назад, потер ладони и кивнул Абдулу. Большего тому не требовалось. Абдул подошёл к чаше и опустился вниз, присев на корточки. Она оказалась прямо перед его грудью, и он заглянул внутрь, но в чаше было абсолютно пусто, не осталось даже старого пепла. Нориаки не сразу заметил, как правая ладонь Абдула, опущенная вниз, занялась новорождённым пламенем, пока ещё тусклым и нежным. Но с каждой секундой пламя разгоралось все ярче. Абдул поднял ладонь, и Нориаки увидел, что оно пульсирует, меняя цвет от оранжевого к жёлтому, затем к розовому и алому и снова к оранжевому. Вся его ладонь и запястье были покрыты этим пламенем, словно охвачены плотной кожаной перчаткой, выкрашенной в алый, но постепенно оно двигалось выше, концентрируясь в одной точке, пока, наконец, не застыло в центре ладони Абдула аккуратным ярким сгустком, подрагивая от ходивших в доме сквозняков. Абдул медленно опустил ладонь прямо в чашу. Пару мгновений ничего не происходило, а затем абсолютно пустой сосуд вспыхнул. Пламя поднялось так высоко, что лизнуло лицо Абдула (от чего Нориаки даже вздрогнул, представляя, как в нём исчезают кожа, мышцы и обугливается кость) и, казалось, почти достало потолок, но тут же улеглось обратно и принялось потрескивать в чаше, отбрасывая узорные отблески сквозь кованые стенки. Абдул резко встал и развернулся. Его ладонь больше не горела, а лицо совершенно не пострадало.       — Подкармливай его хорошо, если не хочешь звать меня ещё раз. Только не давай растения. Запомнил? Молоко и масло — хорошо. Гранаты и яблоки — плохо. Знаю я вас, мастеров магических искусств, начитаетесь в пыльных книгах всяких глупостей и тут же бежите пробовать, как следует не подумав.       Нориаки кивнул. Вниз они спустились без проблем. Абдул теперь шёл впереди, уверенно и не останавливаясь. Они вновь пересекли гостиную, из которой исчезли все следы их предыдущего пребывания там, и Абдул замер у двери на задний двор, дожидаясь, пока Нориаки его догонит и толкнёт дверь своей рукой. Потом он вышел, не оглядываясь и не прощаясь. Нориаки не стал следить за тем, как он уходит — молча закрыл за ним дверь и вернулся обратно в мастерскую. По пути ему встретилась одна из молчаливых и хмурых служанок с туго затянутым пучком волос на затылке. Он попросил принести ему завтрак и одежду наверх, и та в ответ кивнула и убежала на кухню, взметнув длинной серой юбкой, расшитой алым узором по низу.       В мастерской Нориаки подошёл к резному шкафчику у стенки и вынул из него пыльный глиняный лагинос**. Плоский сосуд был украшен неровным рисунком из виноградных лоз, а ручка у него была причудливой формы — она будто была сплетена из нескольких ручек потоньше. Нориаки поднёс сосуд к уху и немного покачал его, услышал, как плещется внутри об стенки жидкость, кивнул сам себе и потянулся к кривому ножу, хранившемуся рядом с лагиносом. Он зажал кувшин между своим боком и локтем и ножом вскрыл смолу, которой было запечатано горлышко, бросил нож обратно и, ухватившись пальцами, стал раскачивать глиняную пробку. Она вышла без особых усилий, едва слышно чпокнув. В нос ударил горьковатый запах оливкового масла. Нориаки отбросил пробку в шкаф, к ножу, а сам направился к чаше. Огонь всё еще горел, но будто стал тише, а потом разгорелся даже ярче, чем до этого, стоило Нориаки начать вливать в него масло тонкой струёй.        Пламя ярко вспыхнуло, а в его центре возникло пустое пространство, языки пламени разбежались по углам, но стоило им почувствовать масло, как они тут же ринулись обратно к середине, чтобы поглотить подношение. Масло в лагиносе ещё не закончилось, а огонь уже немного притих: стал пониже, лишь едва своими языками выступая над краями чаши, но оставался всё ещё ярким, переливаясь разными оттенками алого цвета. Нориаки услышал, как за спиной открылась и закрылась дверь. По шее и рукам пробежали мурашки, и он повел плечами, стремясь избавиться от неприятного ощущения, пока за его спиной что-то стукнуло по рабочему столу из дуба.       — Я смотрю, ты завёл себе домашнее животное?       Голос Дио звучал сонно. Похоже, он только что поднялся с постели и сразу же поспешил заявиться в мастерскую.       — Да, и надеюсь, что ты будешь хорошо за ним ухаживать и он не помрёт так же быстро и бесславно, как прошлый.        Нориаки перевернул сосуд над огнём и потряс, выдаивая из него оставшиеся капли масла. Когда последняя из них сорвалась с края горлышка, он развернулся лицом к Дио. Тот стоял рядом с рабочим столом, опираясь на него левой рукой. На нём был халат, похожий на тот, что накинул на себя Нориаки, только он свободно болтался поверх узкой чёрной майки и широких шаровар. Через локоть правой была перекинута одежда Нориаки, а на столе стоял поднос со стаканом холодного молока и тарелкой с сэндвичем.       — Мне пришлось расплатиться за пламя ифрита**** своим искусством, — добавил Нориаки.       Он подошёл к Дио и потянулся к своей одежде. Дио в ответ на его слова расхохотался и кинул вещи прямо ему в руки.         — Ну-ну, не самый худший вариант. Он мог бы потребовать твои красивые глаза, например, — Нориаки вздрогнул и крепко вцепился в рубашку, которую сжимал в руках; Дио протянул вперед руку и провел пальцем по нежной коже под левым глазом, а затем надавил острым ногтем, слегка оттягивая нижнее веко. — И было бы обидно, если бы то, что мы так долго восстанавливали, исчезло. Ифриты — хитрые засранцы, тебе повезло, что ты ему нравишься. У меня он мог бы потребовать несравнимо больше.       — Так ты знал!       Нориаки нахмурился, но злиться у него не получалось: он всё ещё не отошёл от страха, который сковал его, когда Дио потянулся к его глазу. Чтобы не выглядеть испуганным, он решил занять себя чем-то и принялся разглаживать одежду, аккуратно развешивая её на стоящий рядом стул.         — За кого ты меня принимаешь? — Дио ухмыльнулся и скрестил руки на груди. — Я ведаю тайны Вселенной и не знаю, что в моём доме ифрит зажигает священный огонь, а ты предсказываешь ему судьбу? Не смеши меня. Я знал, что ты справишься.         Дио подошёл к огню и оглядел его, прищурив глаза, в которых заплясали отблески пламени. Пламя почувствовало его и тут же взметнулось выше, словно приветствуя хозяина.         — Как мы его назовём?       — Что? — Нориаки замер, держась за пуговицу рубашки, которую пытался застегнуть на себе.        — Огонь. Как мы его назовём? Он живой. Наш первый домашний питомец, если не считать Пэт Шопа, конечно, — Дио ухмыльнулся сам себе. — А домашним питомцам нужны имена.        На лице у Нориаки застыло сложное выражение. Ему очень хотелось спросить, не дурак ли Дио, но чрезмерно грубить ему было бы большой ошибкой. Нориаки был бы плохим предсказателем, если бы не обладал хорошей интуицией, а только интуиция могла порой подсказать, где в их с Дио отношениях проходила грань и когда стоило прикрыть рот, не позволяя себя лишнего.         — Я думаю, нам стоит назвать его Джонатан. Ужасно похож.       Дио опустил ладонь и ласково провёл по языкам пламени, словно погладил кота. Его кожа осталась чистой, ни единого ожога не возникло на ней.       — Должен ли я знать, какая история стоит за этой потрясающей идеей?         — Нет, не должен. Переодевайся и заканчивай здесь. Поставь прогреваться котёл и отмерь киноварь, мы начнём, когда вернёмся.         — Мы куда-то уходим?        — Да, нам нужно на Хан аль-Халили. Поторопись.       Нориаки удивлённо вздёрнул бровь, но решил не задавать лишних вопросов. Дио редко выбирался из дома, предпочитая отправлять на поручения своих подручных, а всё необходимое для практик и экспериментов ему доставляли. Если Дио решил выбраться, то причина явно была необычной. Пока Нориаки заканчивал оправлять на себе одежду, Дио покинул мастерскую. Нориаки быстро перекусил оставленным на столе завтраком, выставил поднос за дверь, чтобы кто-нибудь из слуг забрал его, когда будет проходить мимо, и вынул из шкафа свечу, с которой направился прямо к чаше с огнём. Свеча вспыхнула сразу же, стоило только поднести фитиль к пламени. Нориаки вернулся к котлу.       Пока он шёл, свеча горела беспокойно, будто бы трепетала на ветру, но он не волновался, зная, что ифритов огонь не может потухнуть от простого сквозняка. Дрова в очаге легко занялись, и Нориаки оставалось только бросить свечу в чашу с пламенем, чтобы жар поглотил воск без остатка. Он быстро отмерил нужное количество киновари, используя рычажные весы, и ссыпал её в белую фарфоровую плошку. Ему следовало спешить, но Нориаки обошёл кафедру и остановился у печи. Печь напоминала своей формой башню, а наверху ее находился стеклянный колпак. Он приложил ладонь к холодному кирпичу и прикрыл глаза.        — Скоро, — прошептал Нориаки, обращаясь то ли к себе, то ли к шероховатой прохладе кирпича под своими пальцами. — Уже скоро мы начнем, и ты будешь гореть целыми сутками, не затухая ни на минуту. Ты станешь частью великого делания.         Ему хотелось зажмуриться сильнее, прислониться лбом к печи, побыть ещё немного наедине с собой и своими мыслями, но вместо этого оторвал от нее ладонь и поторопился спуститься на первый этаж. Нориаки бросил быстрый взгляд в окно, отметив положение солнца на небе, и понял, что провозился дольше, чем хотел. В мастерской время всегда работало иначе, чем снаружи, и стоило быть осторожным, потому что легко можно было заработаться и провести весь день без еды, не замечая, как бежит время. Он встретил Энью в коридоре и преградил ей путь.       — Где Дио?        Энья подняла взгляд к потолку и сделала вид, будто бы перед ней никого нет. Нориаки скрипнул зубами, но понял, что её упрямства хватит на то, чтобы стоять так хоть весь день.       — Где хозяин?       Его голос прозвучал раздражённее, чем он рассчитывал. Энья в ответ пакостливо расплылась в беззубой улыбке.       — Хозяин изволил завтракать, — улыбка её стала ещё безобразнее. — Надо было быть расторопнее. Иди в машину, он скоро подойдёт.       Настроение сразу стало паршивым, и даже радостное волнение в предвкушении того, что они собирались скоро начать процесс, отступило на задний план.       Во дворе стоял чёрный BMW. Машина была совершенно новая и настолько роскошная, что на неё было больно смотреть. Буквально больно — каирское солнце отражалось от её смоляно черной поверхности, и блики слепили глаза. Нориаки устроился на заднем сидении, кивнув Ванилле за рулём. Кожаная обивка приятно холодило спину сквозь тонкую рубашку, а солнце так и продолжало бить прямо в глаза теперь уже сквозь стекло, так что он прикрыл глаза и откинул голову назад. Было жарко. Очень жарко.       Примерно через десять минут дверь в салон открылась и Дио сел внутрь. Нориаки почувствовал, как к его боку прижались его горячая голая рука и бедро, затянутое в джинсы. Нориаки прищурившись посмотрел на него. На Дио были авиаторы, скрывавшие его глаза, но судя по ухмылке и тому, как порозовели его щёки, позавтракать он успел основательно.       Машина мягко тронулась с места, выезжая со двора и сворачивая на главную улицу. Нориаки успел заметить, как в доме открылась боковая дверь и Д’Арби вынес, перекинув через плечо, тело, завернутое в белое грубое полотнище. Снизу из-под него выбивалась знакомая ткань длинной юбки горничной, которую он встретил утром. Алый геометрический узор стоял у него перед глазами всю дорогу до рынка, пока Дио что-то довольно рассказывал Ванилле.