Руины

— Оби-Ван, твой учитель ужасен, — жалуется Бант, наклоняясь к нему, когда они, как и многие другие джедаи, наблюдают за спаррингом в открытом додзё. Мастер Наасаде, неизвестный и окутанный тайной, приобрёл репутацию человека, предлагающего спарринг любому мимо проходящему джедаю. С кем-то он часто прерывался для обсуждения техники, с кем-то — нет. Мастер Винду, несмотря на его частую помощь в обучении Оби-Ван седьмой форме (к большому огорчению Оби-Вана), не спарринговал с Наасаде публично. Мейс подозревал, что Наасаде знал седьмую форму, но опять же, никто не был уверен. Никто не был уверен ни в чём относительно учителя Оби-Вана, потому что он появился из ниоткуда всего пять месяцев назад. Мастер Квай-Гон часто хмурился и вздыхал из-за тёпло-прохладного отношения к нему Бена. Он часто предлагал ему спарринги, но каждый раз получал обоснованный отказ. Впрочем, казалось, Наасаде нравилась его компания, когда они вдвоём громили в значительной степени неодобряемую Падаванскую Лигу Сабакка. Мастер Ян Дуку, когда Бен поймал его в Храме, согласился на спарринг под предлогом демонстрации Макаши Оби-Вану. (Оби-Ван не был взволнован, несмотря на то, что это был потрясающий поединок). Каждый раз, когда ему показывали новую форму, Бен добавлял её изучение, и, таким образом, интенсивный режим тренировок Оби-Вана никогда не становился легче, хотя юноша начинал к нему привыкать. Мастер Понг Крелл, однако, был совсем другой историей. Учитель Оби-Вана постоянно искал бесалиска, и Крелл всегда принимал вызов. Только… только Бен всегда был немного лучше, чем Крелл, всегда достаточно хорош, чтобы победить, несмотря на то, что Крелл становился всё более агрессивным и искусным с каждым разом. Между раундами проходили недели, и Крелл явно старался стать лучше и победить, но просто… никогда не мог. Оби-Вану, который мог считаться единственным человеком в Храме, хоть что-то знавшем о Бене Наасаде, казалось, что Бен специально делал что-то каждый раз, чтобы заставить Крелла проиграть. Как будто он играл с ним, оставляя победу вне досягаемости. Намеренно. И Оби-Ван знал, что это было намеренно, потому что это было так просто сделать для Бена. Его учитель, думает Оби-Ван, может уничтожить любого, кого пожелает. Что-то было в том, как он сражался; как он двигался; что-то скрывалось в глубине его глаз, и оно шептало Оби-Вану предупреждение. Некоторые видели это — как мастер Тала, которая перестала спорить с Беном об обучении Оби-Вана и вместо этого начала устраивать ему побеги, хотя и приближалась всегда с опаской и с чем-то вроде беспокойства во взгляде, когда не соглашалась с чем-то. Все члены Совета так же приглядывали за Наасаде, и Оби-Ван заметил, что целитель Ни Хиелла всегда вздрагивала, когда мастер к ней приближался, хотя её падаван, казалось, не замечал ничего необычного. Но у всего этого была и обратная сторона. Оби-Ван так же видел своего учителя в яслях, когда он позволял юнлингам размазывать краску по его бороде и засыпал, обложившись детьми. Оби-Ван видел, с какой осторожностью и терпением учитель давал советы посвящённым, а когда он медитировал, казалось, весь мир, замирал вокруг него, и Оби-Ван просто хотел греться в его уверенности. Они были учителем и падаваном всего несколько месяцев, и Оби-Ван едва знал этого человека, и всё же он не хотел ничего больше, чем быть тем, кем его видит Бен, обещая суметь. Даже когда он был настолько измотан, что не мог стоять. Даже когда его разум был настолько выжат, что он не мог сказать связное предложение. Даже когда его чувства были так натянуты, что реальность плыла перед глазами, когда он настолько погружался в Силу, что начинал терять себя, когда он видел осколки никогда не существовавшего времени, и, возможно, однажды имел галлюцинации, он хотел, оправдать доверие Бена с которым он смотрел на него, и он говорил себе: встань, ответь, сосредоточься, чувствуй. И он делал это снова и снова. Другие падаваны часто бросали на него сочувственные взгляды; большинство других мастеров смотрели на Бена с мрачным предостережением, а иногда Оби-Ван ловил рыцарей и посвящённых на завороженном ужасе, с которым они наблюдали за тем, как Бен ведёт его, шатающегося, в их квартиры. С таким же ужасом они наблюдали, как Оби-Ван проигрывал в попытках не упасть в свой ужин, или когда он просто тупо моргал на заданный преподавателем вопрос, потому что не был уверен, на каком языке его спрашивали. Оби-Ван не жаловался. По крайней мере, не вслух. Он прятал чай своего учителя, подстраивал по-настоящему ледяную воду во фрешере, когда чувствовал себя особенно избитым, крал монохромное, но абсолютно божественное одеяло мастера, чтобы вздремнуть, потому что не все языки состояли из слов. Ему нужно было как-то всё это выразить. Но тем не менее, Бант была права. Мастер Наасаде был ужасен, и он снова аккуратно подводил мастера Крелла к поражению. Мастера Крелла, у которого было четыре руки и два световых посоха, и который легко мог победить большинство рыцарей Храма, даже когда они сражались с ним в парах. — Учитель Толм считает, что он был Тенью*, — говорит Квинлан, опускаясь на скамью с другой стороны от Оби-Вана. — В этом есть смысл. — Я всё ещё сомневаюсь, что хоть кто-то знает, кто он, — скептически отвечает Бант, — Никто даже не знает, из какой он линии. Оба друга Оби-Вана смотрят на него, и он вспыхивает, потому что тоже не знает. — Мастер Тала думает, что его могли воспитать в одной из сект**, — спустя какое-то время говорит Бант, наблюдая за тем, как Наасаде переходит от Соресу к Атару и Джем-Со. Лавируя между посохами Крелла, он перепрыгивает через бесалиска с помощью Силы и после поворота в воздухе начинает теснить его. Их мечи сталкиваются с оглушительным шумом. — Вы знаете, как Альтаир. — Нет, — отрицает Оби-Ван, — Он был воспитан здесь. Он знает Храм лучше любого, кого я встречал. — Я слышал, некоторые рыцари говорили, что он может быть вернувшимся пользователем Тёмной стороны, — шепчет Квинлан, наклоняясь к ним. — Нет! — качает головой Бант. — Если бы это было возможно, они бы не позволили ему взять падавана! — Но подумай об этом! — настаивает Квинлан. — То, как он сражается, тот факт, что никто не знает, ни кто он, ни кто был его учителем. Даже его личное дело не имеет смысла. — Что? — переспрашивает Оби-Ван, хотя отрицание так и просится на язык. — Его учётная запись. Она новая, но в этом нет ничего удивительного. Странно то, что там написано, что его родной мир — Конкорд Рассвет, — говорит Квинлан. — И? — спрашивает Бант скептически. — И. Конкорд Рассвет — мандалорский мир, — разочарованно вздыхает Квинлан. — За шестьсот лет не было ни одного мандалорского джедая, и не потому, что у них не рождается чувствительных к Силе, — тянет он окончание, — Это потому, что мы были по разные стороны в крупных конфликтах на протяжении веков. Их воины обучены убивать джедаев. — На Мандалоре уже была революция. Или целых пять, — указывает Бант. — И Коммандос смерти*** были изгнаны, помнишь? — Да, — колко парирует Квинлан, — Из мира Мандалора, может быть. Но не из Конкорд Рассвета. И это его имя? «Наасаде» — это старомандалорское слово. Оно обозначает «никто». — Для изгоев было оно, — прерывает их Йода, заставляя Квинлана вскрикнуть, а Бант ударить Оби-Вана по плечу, отчего тот вздрагивает. — Изгой он, не так ли? Шепчетесь вы, но не понимаете вы. — Простите, мастер Йода, — начинает Бант, но он только качает головой. — Любопытны вы, — мягко предостерегает их Йода и смотрит на поединок, где Бен успел лишить Крелла одного посоха. Йода качает головой. — Никем он называет себя, потому что Никем он себя считает. — Он не Никто! — яростно протестует Оби-Вани и краснеет, но Йода одобрительно наклоняет голову. Оби-Ван делает успокаивающий вдох. — Мастер, почему я не знаю, кто мой грандмастер? — Хм, — бурчит Йода, — Кем твой отец был, неважно. Каким отцом ты будешь — вот, что важнее. Мандалорская пословица это. Оби-Ван проглатывает подтекст этого и задаётся вопросом, не потому ли никто не знает, откуда пришёл его учитель, что ему стыдно от этого? — Он не пользователь Тёмной стороны и не изгой, — заявляет Оби-Ван твёрдо. — Он мой учитель. — Но он всё ещё ужасен! — выпаливает Бант, потому что Понг Крелл снова вынужден признать своё поражение. — Правда это, — ухмыляется Йода. *** Шми наблюдает, как появляется и исчезает рябь в фонтане. В воде отражаются играющие уровнем выше юнлинги, на поверхности плавают лепестки расцветших цветов. Она может чувствовать густую колышащуюся траву под ногами, всё ещё неожиданную и яркую после жизни в пустыне. Она может чувствовать влажность от приближающегося цикла дождя. В садах пустынно, за исключением нескольких припозднившихся кланов и редких мастеров, медитирующих после ужина. Рядом с ней, прислонившись к замшелой скале, сидит Шаак-Ти. Её ноги вытянуты, лодыжки скрещены, она не медитирует, но выглядит совершенно расслабленной. Она откидывается на камень, пристально следя серебряными глазами за мельтешащей в пруду рыбой, оправдывая своё звание прирождённой охотницы. Шми чувствовала себя добычей всю свою жизнь, но её подруга-тогрута никогда не заставляла её бояться. Она тихо вздыхает, проводя пальцами по мягким листьям, и старается расслабить тело. — Ты спрашивала меня о том, чтобы стать моим учителем, и, хотя это для меня большая честь, я не знаю, как ответить. Шаак-Ти молчит несколько мгновений, всё так же следя за рыбой, но Шми чувствует её внимание, как всегда ощущала лунный свет на своей коже. — Если ты не хочешь, ты не должна отвечать вообще. — Это справедливо? — спрашивает Шми, и хотя в её жизни не было много места для справедливости, но это была жизнь рабыни, и она больше не рабыня. — Что ты имеешь в виду? — интересуется Шаак-Ти, глядя на Шми. — Ты мастер, и есть много тех, кто мог бы стать твоим учеником, — отвечает Шми, не говоря прямо, но Шаак-Ти, тем не менее, понимает. — Я не останусь в неопределённости навечно. Настанет время, и я сама решу, какой будет твой ответ, и двинусь вперёд, — говорит Шаак-Ти журчащим как вода голосом. — Но не сейчас. Шми глубоко вдыхает, позволяя воздуху заполнить её грудь. — Я не могу убедить тебя, Шми, — говорит Шаак-Ти после ещё одной спокойной долгой паузы. — Это твоё решение, каким бы оно ни было, но, если у тебя есть вопросы, ты можешь их задать. — Я не боюсь задавать вопросы, — отвечает Шми тихо, чувствуя липкий комок страха в животе, и успокаивающая тяжесть в её голове, уверенность, разлитая в воздухе, говорят ей, что это то, где она должна начать. — Есть тысяча способов быть порабощённым, — наконец говорит Шми, озвучивая тот ужас, осевший в глубине её живота, в её костях, в тени каждого воспоминания. — Долгами, цепями, контроллерами, наркотиками, обещанием любви, иллюзией выбора… — Шми снова вздыхает, коротко и напряжённо, и повторяет: — Есть тысяча способов быть порабощёнными, — повторяет она. Но есть сто тысяч способов быть свободными. Шми слышит голос своей матери, шепчущий в воспоминаниях. И не только голос её матери, но и все голоса всех матерей. Нуны Скайуокер, Мии’амели, Кании Уайтсан, Ма Джиры и многих других за ними, кто рассказал им истории, которые они рассказали Шми, и которые Шми рассказывала своим собственным детям, тем, кто родился у неё, и тем, кто нет. Есть сто тысяч способов быть свободными. Это было обещание Леи, Эккрета, Ар-Аму. В воздухе разливается обещание этого. Мягко начинается цикл дождя, слышен шёпот капель, стучащих по листьям и ярусам, вокруг царит тишина, оставшаяся после ушедших в ясли юнлингов. — Я боюсь принять то, что ты предлагаешь, Шаак-Ти, потому что ты не знаешь меня. Я спрятала себя, и я всё ещё прячусь. Но я думаю… я не хочу всегда прятаться. Я не хочу всегда бояться. Могу ли я представиться тебе? — спрашивает Шми. Шаак-Ти наклоняет голову, изучая её лицо, и Шми пытается не прятаться. Она сосредотачивается на том, что внутри и в этот раз позволяет плотной хватке мглы, тишины и не-смотри-на-меня завесы освободить её, медленно, как расцветающий на рассвете цветок беру. — Это твой выбор, но я была бы рада, — бормочет Шаак-Ти, хорошо осознавая весомость обещания и Силы вокруг них, шепчущей: «слушай», шепчущей: «это случится». Шми делает ещё один вдох, поднимает подбородок и встречает взгляд охотницы. — Я имею много имён для многих существ, — провозглашает Шми тихо, но основательно, — Но я — Шми Эккрет, Та, Кто Ходит По Небу И Видит Путь. Моё лицо — лицо Эккрет, моё сердце — сердце Ар-Аму, и я — Амавикка, как была моя мать до меня, и как будут мои дети после. Я хочу рассказать тебе историю. Ты будешь слушать меня? Шаак-Ти наклоняется вперёд, привлечённая той силой, с которой Шми говорит и держит себя. — Я буду, — склоняет она в уважении голову. Шми облизывает губы и впивается дрожащими пальцами глубже в траву. — Есть столько историй об Эккрете, сколько рабов на Татуине, иными словами, они бесчисленны, их всё больше с каждым днём, — с видом знатока говорит Шми. — Это первая из них. Давным-давно в пустыне… *** Взгляд, который Ади Галлия бросает на мастера Наасаде, заставил бы Оби-Вана поклониться и вежливо отступить, и никогда больше не беспокоить женщину. Мастер Наасаде, разумеется, к таким взглядам оказывается невосприимчивым. — Мне кажется, мастер Наасаде, что вы не до конца поняли все детали этого запроса из Сената, — категоричным тоном говорит Галлия, скрещивая руки, непреклонная, как вершины Альдераана. — В ином случае, я не вижу ни единой причины, по которой вы могли бы вызваться добровольцем с вашим очень юным падаваном сопровождать дипломатическую миссию в дикий космос, в раздираемую войной систему, на планету, в данный момент переживающую безжалостный геноцид. — Я понял детали, — отвечает Бен спокойно, получая весьма очевидную, хоть и тщательно сдерживаемую ярость от толотианки. — И я не отзову ходатайство в Сенат, которое они уже, кстати, одобрили. — Ваше ходатайство, которое вы передали, минуя соответствующие каналы, иначе я бы увидела и отклонила его до рассмотрения и одобрения Сенатом. И отклонила бы с должным предупреждением, — рычит Галлия. — Что насчёт вашего падавана? Его мнение имеет значение в этом вопросе? — Он очень хотел наконец покинуть Храм, — говорит Бен, отказываясь сдаваться, потому что хорошо знает, что попытка действовать в обход Ади Галлии, может окончиться госпиталем. — Совет может игнорировать это, мастер Наасаде, но я прекрасно помню, как ты издеваешься над своим падаваном. Если с ним что-то случится, если он умрёт в этой миссии, я достану тебя из-под земли, — клянётся Галлия и обходит его прежде, чем Бен успевает хоть что-то сказать в свою защиту. Бен вздыхает, откидывает голову и утыкается взглядом в потолок. — Я не издеваюсь над моим падаваном, — скулит он. — У вас и всех остальных разное мнение по этому поводу. Бен стонет. — Мастер Тала, какая встреча, — он поворачивается к бесстрастной нурианке, ухмыляясь ей одной из своих привычных улыбок. — Вы порядке? Я слышал, что задание на Мелиде/Даан было… сложным, — он осматривает её и с облегчением замечает золотисто-зелёные полоски в её глазах****, такие же яркие и сосредоточенные, как и всегда. Несмотря на несколько царапин она в основном цела. Поскольку он тихо нашептал мастеру Йоде не отправлять Талу одну на Мелиду/Даан, её с самого начала сопровождал Квай-Гон Джинн. Бен рад видеть, что трагедия его прошлого не повторилась. — Со временем слух с левой стороны и полная подвижность руки вернутся, — отвечает она, — Но нам удалось примирить Молодых и Старых, так что да, я в порядке, — Тала выглядит довольной, побитая она или нет. — Хотя это может измениться. Я не ошиблась в рычании рыцаря Галлии? Ты втягиваешь Оби-Вана в геноцид? Это не миссия для начинающих! — Я не собираюсь бросать его в гущу сражений, мастер Тала, — возражает Бен. — Мы просто сопровождаем дипломатическую миссию, уполномоченную оценить ситуацию и определить дальнейшие действия. Она выглядит ещё более бесстрастной. Бен смиряется. — И какую часть оценки вы собираетесь проводить с помощью световых мечей? — Я хочу, чтобы вы знали, что я опытный переговорщик, — отвечает Бен едко. — Я видела, как вы проиграли спор трёхлетнему ребёнку, — говорит Тала невозмутимо, но уголок её губ дёргается в улыбке. — Мы должны позволять им побеждать иногда. — Охотно верю, — она приподнимает брови, а потом веселье исчезает, — Вам могут сходить с рук ваши издевательства над Оби-Ваном здесь, потому что вы всегда на виду, а он ещё не попал в лазарет, но если вы не будете заботиться о нём больше там, вы его потеряете. — Все ли здесь считают, что я не могу позаботиться о своём падаване? — огрызается Бен. — Я всего лишь пытаюсь сделать так, чтобы он выжил. — Выжил?! — практически взрывается Тала, её гнев наполняет Силу, — Чёрт возьми, ты ведёшь себя так, будто готовишь его сражаться с ситхами! Бен проглатывает первый рвущийся ответ, потому что она слишком близко подошла к истине, которую джедаи ещё не осознают и не хотят принимать. — Я не готовлю его к борьбе с ужасами давно забытой эпохи, — отвечает Бен мрачно, — но есть вещи, к которым никто из нас не готов, — он силой заставляет уйти пелену с глаз, отбрасывая свои собственные кошмары. Кошмары-воспоминания, кошмары-ловушки, всё ещё ждущие его впереди. Гнев Талы рассеивается, всё ещё витая в воздухе, но уже не так яростно. Её глаза смягчаются, в них скользит немного сочувствующее понимание. — Я не знаю, что вы потеряли, — бормочет она, — Но он не вы. Его жизнь — не ваша жизнь, его путь — не ваш путь. Вы должны отпустить ваши страхи. Бен глубоко дышит, а затем замирает, потому что если сделает ещё один вдох, он закричит. Вместо этого он опускает в голову в неком подобии вежливой благодарности, разворачивается на каблуках и уходит прочь. *** Шаак-Ти издаёт резкий и гневный горловой звук и в недовольстве смотрит на компьютерный терминал. Резко выдыхая, она поднимается и уходит, напоминая себе, что разочарование — неконструктивная эмоция, вне зависимости от того, как много она испытывает его в последнее время. — Мастер Ти? — привлекает её внимание мастер Ню, с беспокойством оглядывая её. Шаак-Ти заставляет себя отпустить эмоции в Силу, смягчая своё присутствие, как вода смягчает камень. — Я могу вам чем-то помочь? — Я не могу найти кое-что, — признается Шаак-Ти, мадам Ню задумчиво поджимает губы, но больше всего она удивлена. — Вы когда-нибудь слышали об Амавикка? — спрашивает тогрута. Мадам Ню хмурится, слева от них что-то резко трещит, и это заставляет их обоих развернуться, готовясь защищаться. Рыцарь-зайгеррианец стоит там, такой же потрясённый, как и они. Он смотрит на только что разломанный пополам датапад в его руках. — Мне очень жаль, мадам Ню, — смущённо бормочет он. — Очень жаль? — повторяет мадам Ню в ужасе, — Посмотрите, что вы наделали! Дайте сюда! И уходите! Я не хочу вас видеть, пока исправляю последствия вашей небрежности. Никакого уважения к святости собрания знаний! Рыцарь склоняет голову и покорно исполняет то, что ему велели, попутно цепляя рукав Шаак-Ти необычайно сильной хваткой, требуя, чтобы она последовала за ним. Шаак-Ти хмурится ему в спину, кивает мадам Ню в прощальном жесте и поспешно следует за зайгеррианцем, пока инстинкты вскипают в её крови. Когда они покидают Архив, он нависает над ней, резкие зелёные глаза кажутся ещё более пронзительными на фоне тёмно-серого меха. Его уши дёргаются, как и мышцы на щеке, а потом он разворачивается и без слов уходит. Шаак-Ти следует за ним, чувствуя, как Сила, словно лёгкий ветерок, подталкивает её в спину. Рыцарь проходит несколько коридоров, пока наконец не останавливается в одной из уединённых учебных комнат. Его присутствие в Силе полно напряжённости, любопытства и хрупкой надежды. Когда дверь закрывается, он резко поворачивается к ней, сознательно убирая руки за спину, чтобы не угрожать ей когтями. — Кто сказал тебе это? — требует он, резко и непреклонно, и Шаак-Ти приподнимает бровь, потому что это она здесь мастер, а он — рыцарь. — Это табу? — спрашивает она вместо ответа. — Я не знала. Он сердито смотрит на неё, но в глазах появляется проблеск осторожного понимания, когда он заставляет себя успокоиться, и изучает её собственное спокойное лицо. Оба они что-то скрывают. — Оно священно, — говорит он, — И оно не принадлежит вам, мастер. Кто сказал вам его? — Священно? — Шаак-Ти знала, что Шми оказывает ей больше доверия, чем она, возможно, заслуживает, но его слова говорили о такой глубине, понять которую она оказалась не в силах. — Не как боги или святые места. Даже не как Храм, — говорит он, в его голосе звучат все его эмоции, его гнев, — Для тех, кому оно принадлежит, оно более священно, чем сама жизнь. Это… — он хмурится, пытаясь объяснить, но не желая опускать щиты и показывать ей, — Это как тонкое стекло, острое и хрупкое, и это стекло связывает вас с Силой, и вы передаете его кому-то другому. Священно как это. Шаак-Ти сжимается, несмотря на весь её самоконтроль, и первобытный страх клубится глубоко в её костях от одной мысли. — Мы не отдаём это, — холодно говорит он, — Мы держим это в себе, и мы защищаем это всем, что мы есть. Я видел, как дети откусывают свои языки, но не говорят. — Что такое Амавикка? — спрашивает Шаак-Ти. — Скажи мне, кто рассказал вам об этом? — требует он в ответ. Шаак-Ти прислушивается к Силе, и Сила нашёптывает о возможностях. — Она представилась как Шми Эккрет зовущаяся Скайуокер, которая ходит по небу и видит путь, — Шаак-Ти наконец отступает. Рыцарь улыбается ей и касается пальцами сердца, а затем губ, как это сделала Шми, когда они расстались на ночь. — И она рассказала тебе историю? — спрашивает он. — Она рассказала, — подтверждает Шаак-Ти. Он расслабляется. — Почему она рассказала тебе историю? — продолжает он. — Чтобы спасти мою жизнь, — отвечает Шаак-Ти, чувствуя формальность этого так же, как когда Шми закончила рассказ. «Я рассказываю вам эту историю, чтобы спасти вашу жизнь.», — она сжимала руку Шаак-Ти, тёмные глаза казались глубокими омутами на ее бледном лице. — «Вы будете помнить это?» — И я буду помнить это, — добавляет Шаак-Ти, чувствуя, как Сила за пределами её восприятия шепчет тысячью голосов, повторяющих тысячу историй в бесконечной цепи от одного сказителя к другому, и так далее, и до бесконечности. — Тогда вы встали на путь, — говорит он, и его глаза блестят от удовлетворения, — Не сходи с него.