Любовь Питера Пэна — кошмар Венди Дарлинг

      Когда Феликс совершенно непривычно для себя мнется и говорит, что видел в Темной Лощине «нечто странное», Пэн заинтригованно осматривает его с ног до головы и отнимает от губ флейту. Адская мелодия продолжает свое звучание, пожирая память Потерянных и вселяя в них верность королю проклятого острова. А губы самого короля разрезают лицо надвое в бритвенно-острой улыбке.              — И что же это за «нечто странное», Феликс? — с усмешкой спрашивает Пэн, но так и не дожидается ответа.              Облокачивается о свои колени, краем глаза следит за скачущими вокруг костра Потерянными. И Венди. Ну конечно. Сегодня домашней зверушке короля Неверлэнда разрешили выйти из клетки.              Венди Дарлинг, пугливая птичка с грустными глазами и мягкими перышками. Создана для игр и забав конченного манипулятора и садиста. Она напрягается и вытягивается натянутой до боли струной, стоит взгляду Пэна задержаться на ней дольше трех мучительно-долгих секунд. Три секунды — за столь короткое время в голове монстра способна родиться совершенно безумная идея. Венди знает это. Не понаслышке.              Пэн скалится — абсолютно недобро, с предвкушением очередного злого развлечения, и она сотрясается от мелкой дрожи. Крупные капли холодного пота лижут затылок, стоит высушенной костром земле позади хрустнуть под тяжестью пары зеленых сапог. Венди знает: Пэн пугает ее. Он король Неверлэнда и передвигается по острову совершенно бесшумно. Все это — лишь очередная потеха.              И та становится все более явной. Цепкие пальцы жгутами ложатся на хрупкие плечи, впиваясь тысячами игл под кожу, заставляя сидеть на месте, а шепот с привкусом веселья обдает уши:              — Венди-Венди-Венди!              Венди хочется удавиться от столь бесстыдного вторжения в личное пространство. От обвившихся вокруг тела змеиными кольцами рук. От щеки, почти сталкивающейся с виском. От торса, плотно прижавшегося к спине. Венди порывисто сжимает ноги, чтобы не дай бог не соприкоснуться с широко разведенными бедрами Пэна своими, — и это не ускользает от его глаз. Она сгорела бы со стыда, увидь ее мать или отец в таком компрометирующем положении.              Но для короля Неверлэнда проверять свою Птичку на прочность привычное дело. Только для него.              Венди замирает каменным изваянием, в то время как Пэн устраивается на бревне поудобнее с ней между своих ног и интересуется как ни в чем не бывало:              — Как думаешь, что такого интересного нашел Феликс? — Венди не может видеть, но чувствует, как его брови театрально выгибаются. — Чур не подсказывать! — притворно-сурово хмурится он, бросая беглый взгляд на свою правую руку. Так увлекается забавой со своей Птичкой, что совершенно не замечает: вместо должной кривой ухмылки на угловатом лице — несвойственная напряженность. — Ну же!              — Я не знаю, — шепчет Венди, молясь всем богам, чтобы Пэн от нее отвязался.              Но в Неверлэнде только один бог. И ему очень нравится играть со своей непокладистой зверушкой.              — Птица-Венди, не расстраивай меня, — голос облачен в обиду, но в нем так и сквозит потаенная угроза. — Неужели нет ни одного предположения?              — Тень принесла еще одну девочку? — наобум выдает она, не представляя, какая еще находка может привести Феликса в замешательство.              Пэн фыркает на это и неожиданно дергает Венди за волосы, заставив издать жалобный писк. Зеленые глаза опасно сужаются, а голос облачается в шипение:              — И зачем, по-твоему, мне на острове еще девчонки?              Ему вполне хватает одной разряженной в мораль и вбитые в голову скучные правила лондонской леди. Давно бы уже пора перестать ей быть с перештопанной по три раза пожелтевшей сорочкой, спутавшимися волосами и грязью под ногтями вперемешку с запекшейся кровью — его, в основном. У миленькой с виду Пташки на диво острые когти.              Пэна интригует, как мальчишку-подростка (каким он и должен быть), насколько хватит выдержки Венди Дарлинг до того, как она полностью одичает. Не то чтобы он уже не держал ее в клетке. Но то — для личного успокоения. Пэн лишь с виду мальчишка, он на личном опыте знает, насколько опасны могут быть женщины, даже маленькие. Они заползают к тебе под кожу, пробуждают позывы похоти, необузданной страсти, чертовой привязанности. Выпустить Птицу-Венди к стае бушующих подростковыми гормонами Потерянным — равно посеять зерно хаоса, подорвать весь порядок, держащийся на жестокости, крови и страхе. Кто-то неизбежно проникнется жалостью, попадет под чары отдающих теплотой глаз, искусанных губ, мягких прикосновений. Неизбежно восстанет, бросив остальным — а главное, ему! — вызов. И все ради желания залезть к девчонке под юбку.              Абсолютно не то, что нужно.              Венди впивается отросшими ногтями в обвивающую ее руку, так намеренно удачно придавливающую грудь, и раздраженно восклицает:              — Не знаю! — Пэн явно оказывается недоволен ее строптивостью, и по телу растекается жидкая паника. — Ты просил предположение!              — Но не такое же глупое! — кривится он и резко поднимается на ноги.              Пэн сам не может определить, почему его так злит версия бестолковой наживки для братьев Дарлинг. Наверное, потому что не хочет признавать: Тень в последнее время ужасно распоясалась. Вечно пропадает в Темной Лощине с другими тенями, отзывается на зов с опозданием и, кажется, будто в зияющих белой пустотой глазницах залегло какое-то недовольное ожидание. Откровенно говоря, это бесит! Откровенно говоря, Пэну нужно спустить на кого-то своих собак. Этим «кем-то», естественно, становится «милая сердцу» Венди.              — Вставай! — жестко командует он и совершенно неподходящим образом галантно протягивает руку. Бросает пыль в глаза, притупляет бдительность.              Венди недоверчиво щурит глаза и вжимает голову в шею, смотрит снизу вверх исподлобья.              — Зачем?              — Проверим твою теорию, конечно же! — Пэн нетерпеливо трясет рукой, недвусмысленно намекая, что если Птица-Венди не пошевелится, у него закончится терпение, и ему придется тащить ее за волосы.              — Можно мне просто вернуться в клетку? — устало выдыхает она, прикрывая глаза.              Венди так устала от его издевательств, которые с каждым годом в Неверлэнде становятся все агрессивнее, что даже согласна на впивающиеся в кожу неровные палки и лютый ночной холод, гуляющий сквозь прутья. Все лучше, чем терпеть общество этого демона, — так она себе говорит.              Ее желание Пэна откровенно забавит.              — Моя дорогая Пташка соскучилась по своей клетке? — ехидно поддевает он. — Не волнуйся, я верну тебя на место. Но чуть позже.              Венди с горьким вздохом разлепляет глаза и с видом идущей на эшафот смертницы вкладывает свою руку в протянутую. Пэн тут же рывком поднимает ее, ноги путаются, запинаясь друг о друга, и она неуклюже влетает лбом ему в грудь, цепляясь за ткань рубахи на предплечье. Над головой слышится довольный смешок, а следом Венди подавляет отчаянный позыв вывернуться наизнанку — уже знакомый побочный эффект при магическом перемещении.              Все это длится не больше пары секунд. Голова перестает ходить ходуном, и Венди отодвигается от Пэна. Ему отчего-то очень нравится использовать против нее тактильный контакт: подавать руку, удерживать за плечи, шептать в уши злые слова, обнимая, касаться... Пэн вообще единственный, кто может ее трогать. Нельзя никому — даже Феликсу. И Венди до сих пор не может определить: в ужасе она от его вольностей и зла от вопиющей наглости или... благодарна.              Темная Лощина — место, где живут тени Неверлэнда. Место мрачное и пугающее, без единого лучика света. За костлявыми ветвями не видно неба, а все кругом в багровых тонах, как будто долину залило кровью. И только зловещий ветер свистит в округе, забираясь, кажется, в самую душу.              Венди обнимает себя руками и поджимает пальцы босых ног. Она не знает от чего ее больше знобит: от того, что это место приводит в ужас, или от того, что здесь все пропиталось смертью и лютым холодом.              Но Пэна эта обстановка, кажется, более чем устраивает. Он жгутом сцепляет пальцы у Венди на тонком запястье и тянет за собой прямиком в чащу. Туда, где свист звучит громче всего.              Венди хочется покинуть этот безжизненный лес. И поскорее! Все здесь пугает ее. Все здесь заставляет ее чувствовать себя неуютно, сжиматься в беззащитный комок из нервов и страха, остервенело мотать головой на каждый шорох. Венди слышала десятки рассказов о том, как кровожадные бестелесные создания под предводительством Тени Пэна набрасываются на пиратов и выдирают их тени. «Так смешно было смотреть, как они корчатся от боли». Венди не приемлет насилие, и уж тем более она не приемлет убийства. Несомненно — именно поэтому для «прогулки» в подобное место Пэн выбирает ее компанию.              А может… Когда-то Пэн заставил Венди оторвать и ее тень. Это было так давно, что она уже и не помнит подробностей. Только внезапно возникшую пустоту, словно довольно важной части у тебя больше не существует. И оглушающий страх, когда смотришь на свое отражение. Угольно-черное с белыми пустыми глазами и неживой улыбкой.              Пэн рассказывал — он часто щедр на спонтанные ночные беседы у клетки, — что тени — сосредоточение темных потаенных желаний, этакие «грешки». Гордыня, жадность, зависть, гнев, обжорство, лень, похоть. Чем дальше от тебя тень — тем меньше ты им поддаешься. «Это неимоверно удобно, Птица-Венди, ты так не считаешь?»              Она считает на самом деле. Будь у нее тень — неизвестно во что бы выросла тонкая ниточка привязанности, неизбежно возникшая от общения с Пэном. Трудно отрицать: он настолько же красивый, притягательный и очаровательный, насколько злобный, жестокий и безжалостный. Кроме того, он единственный, кто проявляет к ней хотя бы толику… доброты? Ну, если «добротой» считается забота о своей любимой игрушке-зверушке. У Венди идут мурашки по телу, а в душе надрывается сдавленный крик, стоит только подумать о том, что случилось бы, дай она ему хотя бы намек о какой-то привязанности. Показать монстру, какую власть он имеет над жертвой, поистине страшно. Показать это Пэну — страшнее вдвойне.              — Хватит плестись, иди быстрее! — ворчит Пэн, дергая Венди на себя, и она едва не выкалывает себе глаз возникшей перед лицом острой веткой.              Венди хочется спросить: «Что с этим лесом случилось? Виновата угасающая магия острова, живущие здесь тени или сам король Неверлэнда, сотворивший очередное гнилое, как его собственное сердце, место? А может, оно было таким изначально? Может, место детских грез с самого своего первого дня таило за красивой картинкой ложь и испорченность?» Венди не успевает задать этот вопрос, потому что неожиданно сталкивается лицом со спиной внезапно остановившегося Пэна.              — Что за..?              Венди хмурится, потому что — чтоб его! — это должны быть ее слова! Отходит на шаг и потирает ушибленный нос. Впрочем, погодите-ка… В ней вспыхивает странное, давно погашенное излишнее женское любопытство. Что так могло его удивить? Его — Пэна!              Венди выглядывает из-за широкой спины с совершенно нехорошим блеском в глазах, и ее лицо невольно бледнеет. Она абсолютно не понимает, что происходит: она ничтожно мало осведомлена о магии и ее проявлениях, она ничтожно мало осведомлена о тенях. Но Венди подсознательно абсолютно уверена — в развернувшейся перед ней и Пэном картине нет ничего хорошего.              Пэн сводит брови и сжимает губы в жесткую линию. Хватка на запястье Пташки становится болезненной, но ему откровенно плевать. Какого черта его Тень здесь устроила?! Чем, черт возьми, она занимается?! О чем, чтоб ее, он она думает?!              Зеленые глаза неотрывно следят за сплетающимися в порочном коме тенями — его собственной и треклятой Венди. Дыхание странным образом учащается, в горле становится сухо, и он болезненно сглатывает, ощущая давно забытое… возбуждение?! Серьезно?!              Пэн одергивает руку от совершенно раздосадованной Птички, как от огня, трясет головой и бездумно облизывает пересохшие губы.              Твою мать. Твою мать. Твою мать!              Какого хрена у него встает на ребенка?!              Или не ребенка, учитывая сколько на самом деле ей лет... Если прожитые годы в застывшем Неверлэнде, конечно, считаются. Если… Он знал, что нужно было держаться подальше от Тени!              Злость и ярость заливают Пэна изнутри, и он со скрипом на зубах кидает в корчащийся черный ком палкой.              Сгусток тут же разлетается на две части. Тень Венди с пугливой игривостью упирается белыми глазницами в нарушителей «спокойствия» и быстро улепетывает, едва завидев, кого сюда занесло. Вторая Тень оказывается более наглой, воспарив над поляной и скрестив руки на груди.              Пэн против воли издает утробное рычание.              — Знай свое место! — шипит он и следом почти теряет челюсть, потому что — готов поклясться! — Тень закатывает глаза, прежде чем свалить во вполне понятном направлении.              Сука!              Не то чтобы Пэн был удивлен, потому что это его гребаная Тень. Но все-таки!              Он раздраженно выдыхает. «Нечто странное», что видел Феликс, становится очевидным. Пэн лишь надеется, что его правая рука не смог этого идентифицировать. Он зло язвит сам себе: Надейся, конечно же.              Пэн почти успокаивается. Вот только есть один маленький нюанс, не дающий покоя. И этот нюанс заставляет его коварно ухмыльнуться. Если распутность его Тени можно объяснить бывшей разгульной и не придерживающейся морали жизнью самого Пэна, то вот… Венди. Это весьма интересно.              Он поворачивается к ней со слащавой улыбкой, готовый разразиться порцией издевательств, но неожиданно упирается в вызывающий взгляд. Внутри все перекашивается. Чертова. Умная. Девочка.              Пэн хмыкает, пряча недовольство за более «миролюбивой» усмешкой.              — Что ж, Пташка, это была занимательная прогулка.              Он делает шаг к ней вплотную, наблюдая, как светлые брови сходятся на переносице, а в глазах залегает привычный испуг, усиленный совершенно новыми опасениями. Думать вновь становится проще, Пэн чувствует, как возвращается холодный расчет: тени улетают на приличное расстояние, и гул в ушах вместе с жаром в паху наконец-то стихают. Можно снова быть безжалостным трезвым манипулятором, без навязчивого желания трахнуть Пташку прямо здесь.              Пэн низко наклоняется к ее лицу и вскидывает брови, с удовольствием отмечая мурашки, усыпавшие молочные плечи.              — Но, кажется, пришло время вернутся в клетку.              Его уголок губ непроизвольно дергается от пришедшей на ум затеи. Но это уже другая история.