Зона нейтралитета

Просто так сложились обстоятельства. Хината смотрит как-то вскользь, постукивая по керамике ритмично: палочками для еды упирается в борты — тарелочная гавань, — а мыслями рассыпается по столу. На кухне душно и непроветриваемо, а в голове тесно до паники. Палочки трутся металлом о фарфор и извергаются скрипом: жутким таким, идущим продольным швом по перепонкам. Саске едва заметно морщится, блокируя очередное движение ее приборов своими. — Пожалуй, деревянные палочки тебе будут предпочтительнее, — шумовые помехи с его стороны вынуждают Хинату вынырнуть из ниоткуда. Она нехотя моргает, смахивая с ресниц пыль забвения, и вновь материализуется в плоскости кухни. Рука Саске, протянутая к ее тарелке, рассекает стол строго по диаметру. Ей думается, что необходимо приобрести стол радиусом побольше. — Да, прости. Саске туго выдыхает, сбивая давление; Хината измеряет объем его легких по сокращению грудной клетки. Скорее всего, на данный момент частота вздохов прямо пропорциональна степени его раздражения. Он смотрит в упор, она — будто сквозь; родовая особенность глаз не позволяет определить фокус ее внимания. Учиха не знает, куда она взглядом привинчена: к нему или к герани за его спиной? Прикидывает, наверное, количество воды, необходимое для поливки, и параллельно способы умерщвления мужа прорабатывает. Он откидывается на спинку стула. Она откладывает палочки для еды по правую сторону. Утомленный июль впитывается инертно в дощатый пол. Когда их спрашивают, каким образом родовые гербы двух могущественных кланов сомкнулись над их головами под аккомпанемент абсурда и театральщины, они отвечают, что просто так вышло. Вышло, что Наруто и Сакура сплелись линиями судеб, а Хината разбилась морской пеной у подножия их любви. Вышло, что последний Учиха смог влиться в экосистему Конохи лишь под покровительством именитого клана. Вышло, что и первая, и второй отнеслись к существованию друг друга с абсолютным безразличием. Хьюго бесконечно рада, что для Саске она существует лишь как абстрактное нечто, делящее с ним квадратные метры. Учиха безгранично благодарен тому, что в жизни Хинаты он занимает место где-то между комнатными растениями и собранием книг по медицинским ниндзюцу. Нулевые обязательства, минусовые чувства. — Я выдвигаюсь завтра, — он хочет скрестить руки на груди, но за неимением одной из них пресекает автоматику действий. Солнце продирается сквозь шкатулочные форточки и распадается спектрально, расслоившись на до- и послеполуденное. Лучи проходят по Саске мощным прожектором, и он прикрывает глаза, чувствуя неимоверное жжение: призма хрусталика плавится, а сетчатка вспыхивает огнем. Дискомфорт перетекает по ментальным каналам — откуда только взялись? — и Хината словно ощущает, как горят его рецепторы, искажается роговица и кривится зрительный нерв. Она встает и опускает шторы одним движением. Тяжелый жаккард падает непроницаемой стеной, разрезая пучки света поперек. Цветовой профиль у комнаты приглушенный серый, шаринган в его глазах оглушающе красный. — На какой срок? — Месяц. Возможно, два, — он приоткрывает глаза, приходя в себя, и следит за кружевным подолом ее платья, раскачивающимся мерным маятником в такт шагам. — Спасибо. — Тебе следует беречь свои глаза. Ее голос прозрачен и едва колеблет звуковую среду, будучи околонулевым по активности. Мысленно — где-то там, в резиденции Седьмого, физически — здесь, на расстоянии полуметра: скользит вокруг стола, убирая посуду. Кожа ее рук сливается с бледным фарфором чашек и блюдец; Саске балансирует палочкой для еды, вращая ее по часовой. Душное молчание в искусственно созданных сумерках проступает на коже каплями конденсата. Учиха ненавидит июнь-июль-август, жару и комплементарные оттенки желтого, Хината же испытывает непреодолимую тягу ко всему солнечному, будь то летний полдень, подсолнухи или седьмой Хокаге. — Я помогу тебе со сбором вещей, — Хьюга изымает столовый прибор из его рук, перехватывая в момент инерции. Саске поднимает глаза рефлекторно, что влечет за собой лобовое столкновение: она встречает его энергетику деформации поразительно равнодушно. Не отшатывается в смущении и не задерживает дыхание, а лишь едва улыбается, встречая пустошь его зрачков мертвой гладью своих собственных. Похоже, предобморочное состояние Хьюга инициируется лишь наличием Узумаки в радиусе метра, что довольно забавно. — Не стоит, — встает из-за стола, разрывая контакт. — Уйду на рассвете. Стул отчаянно цепляется за линии швов, препятствуя насильственной миграции. Хьюга фиксирует его движения, перебирает основные положения кодекса жены, но подходящих скриптов не находит. Она ведь, кажется, должна сказать что-то на прощание, так как, скорее всего, они не пересекутся более за оставшиеся часы светового дня. Их встречи в стенах общего дома четко регламентированы, закрепленные в уже привычной тайминговой сетке. — Как скажешь. Береги себя, Саске-сан. Собственное имя настигает его у дверного проема, впивается в спину и цепляется острыми крюками многочисленных "с". Какое-то неродное, словно приколоченное насильно. Хината редко обращается к нему по имени, да и он предпочитает обладать обезличенным статусом. Учиха скрывается за углом, стряхивая с плеч напряжение совместного ужина, и замуровывает себя в стенах своей комнаты. Хината опирается руками о край раковины, подавшись вперед напряженным корпусом. Латексные перчатки липнут к коже, лимонная отдушка жжёт рецепторы, а чертова тарелка смотрит в упор почти вызывающе. Воздух плавится, нагретый раскаленной плитой, июльским зноем и невысказанными переживаниями. Хьюга складывает полотенце идеальным конвертом швом вверх, успокаивая мысли погружением в бытовую механику действий. Запускает пальцы в плотный жаккард и опирается щекой о колючую древесину оконной рамы. Шторы вновь разъезжаются по разные полюса, а карниз жалобно стонет под давлением. Дышать становится значительно легче.