Зона нейтралитета

В первый день межличностного штиля они путаются в картонных стенах, минимизируя вероятность столкновений. Они тщательно прокладывают маршруты, избегают сложных развилок и учитывают текущие перекрытия на топографии местности. Так, Саске понял, что наиболее оптимально — обогнуть гостевую со внутренней стороны двора, пройти вдоль парусов постельного белья, а затем переступить порог спящей кухни. Хината же пришла к тому, чтобы попросту минимизировать всякие телодвижения. На второй день застоя Саске вдруг с удивлением шагает в сентябрь, отрывая последний августовский формуляр с переплета календаря. Учиха понимает, что начинает теряться в безвременье их дома на отшибе Конохи. Клен стучится ему в окна горящими листьями, а осенний циклон заползает сквозь вздутые щели на потолке и стенах. Радует лишь то, что смоль его одежды и волос не идет теперь вразрез с природными циклами. Непробиваемо черный, он смотрелся довольно нелепо на фоне июльского солнца. Третий день знаменуется приходом младшей Хьюги: та вторгается в их акваторию интенсивным паводком, выбрасывая его грудью на скалы враждебности. Он помнит взгляд уже наследницы Бьякуган, настигший его острым сквозняком: от нее разило клановой ненавистью и какой-то личной претензией. Саске тогда еще пришел к выводу, что ужиться с ней уж точно не смог бы. Уходит она ближе к закату, растворяясь за линией горизонта вместе с умирающим солнцем. Небо в тот вечер раскрылось кровавой плотью и сухожилиями перистых облаков, кромсая связующие нити родства и вытесняя Хинату из клановой утробы. В ту ночь Хината проваливается в лихорадочную болезненность ощущений с интервалом в час. Саске, напротив, забывается безмятежным сном. Утро настигает Учиху запахом ржавчины на оконных петлях и солнечным светом в усеченном осеннем спектре. Четвертый день. Он просыпается одновременно с нарастающей тяжестью в груди и предчувствием неотвратимого. Касаясь онемевшими ступнями поверхности циновок, он расшатывает нервные окончания после затяжного сна. Рельефные шляпки гвоздей на джутовых татами слегка будоражат рецепторы. Саске откидывает голову, разминая S-образный пояс ключиц, и чувствует дислокацию шейных позвонков. Он входит на кухню, наполняя собой пустое пространство, и ставит чайник на решетку газовой плиты — нарочито громко, почти насильственно. Цветоложе конфорки вспыхивает синей звездой. Саске стоит, подпирая собой выступы столешницы, и думает, что компания керамических кружек мало чем отличается от былого присутствия Хинаты во время завтрако-обедо-ужинов. Первые стоят, повернутые узорами к несущей стене; вторая сидела, проходя вниманием куда-то сквозь него. Внутри скребется непонимание происходящего: Саске заедает его рисовым крекером, запивает свежезаваренным кофе и заглушает внутренними монологами. Скользкое предчувствие продолжает взбираться ртутным столбом вверх. По пути в свою комнату он замеряет площади косых квадратов света, высекаемых лезвиями оконных перегородок. Обои цвета мокрой травы смотрят с вызовом, заставляя его усомниться в благотворном влиянии зеленого на психику. Проходя мимо комнат, Учиха останавливается перед порогом предпоследней, вслушиваясь в опиум благовоний. Саске видит ее впервые за три дня: вновь неуместно странно и подчеркнуто жеманно. Хината стоит неподвижно, вальсируя сознанием в дымовых спиралях аромапалочки. Он зеркалит ее позу, следуя вдоль направляющей рейки застывшего взгляда. Уже знакомая бутафория комнаты нарушается вдруг возникшим алтарем в миниатюре. Учиха удивленно всматривается в деревянную резьбу распахнутых дверец в позолоте. Лаковая поверхность подвижных панелей отражает его растерянность, а скульптура Будды в центре прижимает к полу давлением в пять атмосфер. Все как-то неестественно вычурно: все, начиная от восьмерок сосудов для подношений и заканчивая лощеными поверхностями свитков. Конечно, кому как ни ему вымаливать благосклонность богов перед очередным кровопролитием? Осталось только сократить количество пунктов в списке грехов до — хотя бы — двузначного числа. Интересно, его проступки тарифицируются по отдельному прейскуранту? Едкая ирония разливается по горлу красным полусладким. Саске опускается взглядом все ниже, выступ за выступом, ощупывая атрибутику. Сухая ветвь глицинии впивается безжизненной кистью в его сознание, предостерегая: дальше не надо. Учиха обесточивает внутренние системы, игнорируя по привычке. Полусферы чаш, палочки благовоний... поминальные таблички с иероглифами имен. Громко, словно предупредительно. Хьюга Неджи — черной тушью по кедровому дереву. Учиха вздрагивает, не решаясь идти дальше. Он уже знает, что ключи на втором бруске выстроятся в нечто осмысленное, чуть ли не физически ощутимое, но не озвучиваемое им на протяжении последних лет. Саске чувствует взгляд Хинаты, впитавшийся в его естество, и уповает на ее здравомыслие. Стоит, сшивая секунды перед прыжком в затяжное исступление, и уговаривает внутреннего себя не срываться на той, что вписана сейчас в плоскости комнаты удивительно органично. Глубокий вздох, сдвиг вправо на десять сантиметров. Изгибы и углы символов срастаются, сбрасывая Саске до заводских настроек. Учиха Итачи.

***

— Ты не имеешь морального права. И вновь дробящее ощущение тектонических сдвигов. Хината уже привыкла, Хинате уже не страшно и почти необременительно. Она молча взирает на поминальные таблички с именами погибших братьев — с чего она взяла, что этот жест либо проигнорируется, либо останется незамеченным? — Это всего лишь дань традициям. — Которые не должны иметь отношения ко мне и моей семье. Сепарация их тел и душ происходит в одно мгновение. Саске не знает, в какой момент зона нейтральных вод стала попадать под суверенитет одного из них. Просто жизнь в состоянии невесомости вылилась однажды в атрофию мышц: Учиха, лишенный силы тяжести, начал ощущать острую необходимость в земной определенности-тире-гравитации. И сейчас, глядя на бесцветность Хинаты, он вновь чувствует накал первородного раздражения. Односложность ответов коробит и нервирует — в особенности, когда эта ее безучастность касается сугубо личных сторон его жизни. — У тебя, похоже, слишком много свободного времени, Хината. Саске существует в мире абсолютов: его либо боготворят, либо ненавидят со всей страстью. И выплесни Хината все накопленные обиды, ударь она по всем узловым тенкецу сразу, он стал бы человеком гораздо более стойким в своих убеждениях. Но она есть точка отсчета. Его тошнит от расплывчатости ее образа, зыбкости слов и аморфности ощущений. Плохо физически при контакте с ней — олицетворением первоначала с отсутствующей конкретикой. — Прости, я не думала, что это тебя заденет. Сохранять нейтралитет, имея в голове полную картину ее сущности, — таков первоначальный план. В реальности же все оказывается гораздо сложнее, и Саске просто не находит категорий, под которыми он вхож в ее жизнь. Он не знает принципов классификации в ее голове. Одно сплошное ничего на карте кварцевых пустот. — Ты ведь понимаешь, что статус жены не дает тебе веса в фамильном древе моего клана? — Хинату будоражит мысль о том, что весь его клан сжат теперь в рамках последнего представителя. Стратегия измора сменяется открытым столкновением — ей кажется, или он втягивает ее в позиционные войны чаще обычного? Дело в ней? В нем? В финансово-экономическом состоянии Конохи? Она отгоняет лишние мысли, чувствуя переизбыток. — В моих действиях нет никакой личной подоплеки. Прости, если я каким-то образом перешла границу. Она ведь знала, что жест воспримется как акт подлинной агрессии — знала, но визировала резолюцию о начале войны тушью по дереву поминальной таблички. Тема "Итачи"/"Неджи" есть запретная зона согласно конвенции их отношений — хоть публикуй нормативные акты мезальянса отдельным томом с десятками правок и приложений. И он, и она переживают трагедию автономно и по-своему, сохраняя обособленность территорий. Пульсация в висках поражает картечной дробью — Хината болезненно морщится, потянувшись к именной дощечке. — Я ее уберу. Саске перехватывает ее руку в воздухе, пресекая инерциальное движение молниеносно. В голове у Хинаты по неизвестной причине всплывает определение критических масс. — Хочешь покопаться в моей голове? О, дорогая, не думаю, что тебе удастся вытерпеть то, что вскроется. Его слова сбивают ход мысли, и Хината чуть злится, спотыкаясь: в последнее время провалы в памяти и без того все глубже. Она ставит запись на повтор, вслушиваясь в его реплики, что несутся по касательной. Забавно, ведь последнее, чего она желает, так это путаться в перипетиях жизни Саске. Сил едва хватает на утренние пробуждения и вечерний чай. Она никогда не была склонна к раздражению, но сейчас статическое напряжение вдруг наполняет собой нервные окончания, расшатывая. Хината шумно выдыхает, дернув руку: сжатое кольцо его руки и не думает размыкаться. Учиха видит движение шестеренок в ее глазах: опять где-то вне этого измерения. Даже сейчас, когда ее кисть томится в мраморном браслете его холодных пальцев; даже сейчас, когда он касается предплечьем ее спицевидных ключиц; даже сейчас, когда физически— в нескольких сантиметрах. — Пусти, пожалуйста. — Ну же, Хината, неприлично обрывать беседу в момент ее кульминации. Моя милая супруга вдруг решает сделаться доморощенным психологом — или проповедником морали? — это ли не повод провести время за увлекательным диалогом? Густая боль заполоняет ее виски, заползает за шиворот и стекает по нервам позвоночного столба: очередной приступ? Метеорологическая служба, насколько помнит Хината, не предупреждала об аномальном давлении. А может, дело в отрицательной высоте их дома над уровнем моря? Иначе почему Саске и воздушная атмосфера давят с такой силой? Она смотрит, а он говорит, говорит, говорит, сдавливая мозжечковые артерии. Болевая вспышка в лобных долях проявляется во вдруг отвердевшем голосе и бессильном крике ее внутренностей: — Саске, зачем мне лезть в твои проблемы, когда я не могу разобраться в своих собственных?! Хината бесформенна, словно непрожитое будущее. Саске конкретен, словно минувшее прошлое. Скоропалительный взрыв знаменует их материализацию в реалиях настоящего, и Учиха ощущает смену настроений на уровне магнитных полей. Впервые за долгие месяцы он видит молекулы ее эмоций: они кружат серебряной пыльцой, въедаются в одежду и волосы. Хината делит с ним единую плоскость, воплощая собой пугающую чужеродность и устрашающую необъятность земель. Так они и стоят — друг напротив друга, сдвигая меридианы и смещая земную ось. — Надо же, моя жена умеет общаться распространенными предложениями. Она не отвечает, поднося свободную руку к пульсирующему лбу. Удивительно, но вместе с фонтанирующими эмоциями на поверхность всплывает концовка того самого определения критической массы из двухсотлистового учебника. Законченная мысль, что обособилась в цельный объект, действует умиротворяюще. Сжатая пружина, сочившаяся энергией, растягивается вновь. Учиха видит, как ее лицо зарывается в зыбучие пески, схлопываясь слой за слоем. Секундный простор чувств вновь сменяется камерной формальностью. Хината приходит в себя, смотрит на все еще сжатую им кисть и медленно поднимает взгляд, небрежно роняя по пути: — Мир не ограничивается рамками пережитых тобой трагедий. Учиха вздрагивает: не от зазубренной остроты ее слов, не от хлесткого возгласа птиц за окном или ударов хвойных иголок о крышу — нет, всего лишь от интонации ее взгляда. Он разжимает ладонь, потрясенный бритвенным осознанием, — сквозь пелену Бьякугана на Саске взирают глаза его отца, Учиха Фугаку. Саске помнит это ощущение до тончайших полутонов, когда ты — лишь жалкая карикатура на что-то поистине недосягаемое. Когда ты делишь место наравне с фарфоровым сервизом, расписанным избитыми сюжетами древних сказаний; когда ты равнозначен дверному проему в доме или нелепой вазе в углу. Клинок осознания входит в грудь томительно долго, разрезая ткани тупым лезвием и вонзаясь по самую рукоять. Саске постигает причины скрытой агрессии к стоящей рядом, но откровенное признание не приносит желаемого чувства превосходства. — Иронично слышать это от тебя, Хината. Меткость удара уходит в нулевые значения: она стоит до отвращения целая и невредимая. Вложив поминальную табличку в его руку, она чуть задерживается пальцами на тыльной стороне его ладони — кожей к коже. — Масштаб личных трагедий не уменьшает значимость чужих проблем, Саске. Саске ее не слышит, Саске лишь чувствует, как мышцы скручиваются в тугой канат, как аромат сандала сплетается у его ног корневой системой, а бронзовые блики алтаря галопируют по стенам. Краткий экскурс в его биографию обрывается на миноре: Хината уходит, рассекая пространство в сопровождении двух теней из его прошлого. Тех, кто разделил трагичную участь, став его отцом и братом соответственно.