Зона нейтралитета

— Она что, умирает? — знает, что не умирает, но постановочную наигранность сдержать не может: та фонтанирует кислотой на стол и медицинские карты. Сакура хочет забраться на стул с ногами, чтобы не задело. — Нет, Саске, — от Сакуры фонит лекарствами и людьми в терминальной стадии. — Подобные приступы возникают так же внезапно, как и проходят. С Хинатой все стабильно неопределенно. — Неудивительно. Ему кажется, что "стабильно неопределенная" подходит ей даже больше "Хинаты" с тремя гласными — переименовать бы как географический объект после его реновации. Выговаривать труднее, зато резюмирует личность с точностью до сотых. Да и вообще, стал бы Хокаге, издал бы указ давать имена согласно диагнозам в истории болезни. К слову, какое имя досталось бы ему? Скорее всего, длиной в несколько тысяч знаков: успеешь прикончить, пока выговорят. — Зачем вызвала меня? Дать руководство по ее выхаживанию? Прости, дел и без того много, рук на все не хватает, — Учиха поднимает одну из двух имеющихся, разворачивая ладонью к ней. — В прямом смысле. Сакура давит на прикрытые веки до появления бензиновых пятен перед глазами. — Нет, Саске, я позвала тебя, чтобы одернуть от лишних телодвижений. — Ты хотела сказать, выходок, способных пошатнуть душевное равновесие госпожи Учиха? Непреложный факт: на людях — Учиха; один на один — Хьюга и никак иначе. Саске и Сакура вроде как говорят, но мысленно не соприкасаются: она смыкает контакты, а он рвет до искр в оголенных проводах. Саске отводит взгляд, делая подсчет книг на полке. Те смотрят на него вертикальными столбиками потертых корешков. — Послушай Саске, я не знаю, какие отношения связывают вас с Хинатой. Просьба всего лишь одна: не тревожь ее понапрасну. Саске поддевает взглядом первый том слева и едва сдерживает истерику: "Симптоматика психических болезней и их влияние на формирование чакры" — хоть высекай на указателе перед входом в Коноху. Не деревня, а стационар для реабилитации душевнобольных. — Чем вызвано?— Саске бросает последнюю реплику Сакуры в утиль как нечто малозначимое и досаждающее. — Что? — Ее периодическая слепота. Сакура утыкается лицом в сложенные замком руки, пытаясь угнаться за Саске и его мыслями: опять позади него — знакомое ощущение, дискомфортное до рвотных порывов и спазмов в косых мышцах. — Трудно сказать, — уже-Узумаки вбирает формалиновый воздух в опустевшие легкие, — ни пробоев в чакре, ни повреждений внутреннего характера, — начинает перекладывать листы: один поверх другого. — Думаю, дело в сбоях нервной системы вкупе с генетическими предрасположенностями. Подобное случалось с Хинатой уже не раз. — Потеря зрения? — Да. — У прямой наследницы Бьякуган? — Да. — При том, что она давно отошла от миссий и занята исключительно готовкой и бесконечной рефлексией? — Да, Саске! — Сакура сдерживает связки и подкатившее к горлу негодование. — Все именно так, — уже на два тона ниже и глазами чуть выше: в ее радужках горит клиническая решимость. — Нервная система — это не разрыв тканей. Не сшить за пару приемов, знаешь ли. Видимо, с возрастом его умение очаровывать преобразуется в талант вводить в исступленное бешенство. Саске не знает, повод ли это для гордости или причина для раздумий. — Ладно, остынь. Я все понял. Учиха встает, мазнув ножками стула по болезненно-желтому кафелю и чувствительным перепонкам. В ушах звенит от громкости ее голоса, в глазах рябит от насыщенности розово-зеленого на сетчатке. Сложно менять фильтры восприятия: он ведь только привык к волосам, что длиннее сантиметров на тридцать и темнее тонов на десять; привык к плоскости голоса, вымытости глаз и вакуумности эмоций. Здесь же все повернуто на сто восемьдесят. Может, предложить Хинате переехать в нарутовскую резиденцию для скорейшего выздоровления? Будет ей бальзамом на выгоревшие нервы. Саске останавливается у выхода и вчитывается в фольгированные этикетки за стеклянной витриной: — Эй, Сакура, — эллипсы капсул лоснятся неотвратимостью смерти и принятием неизбежного. — Не знаешь, чем можно свести кровь с поверхностей? — Прости? — Сакура отдирает внимание от чернильной размашистости лабораторных заключений. — Ничего. Забудь. До скорого. Учиха скрывается за дверным проемом. Сакуре хочется вымыть руки, прополоскать внутренности и прокварцевать помещение. Хинате с ним настолько же сложно?

***

Хинате уже за двадцать и Хината временно слепа — да, точно, именно так и анонсировал бы картину их будней. Ей бы еще связать ноги да подвесить за руки над полом, тогда картина жизни встанет по всем канонам. Все ведь именно так представляют семейную жизнь семейства Учиха? Саске сидит на полу, Хината — там же, но в метре. Между ними — пропасть из лаковой столешницы и повязки на глазах второй. Он вдыхает комнатный воздух: одной затяжкой до самого фильтра. Учиха не курит, но горло саднит постоянно, словно жует табак не менее пяти раз за день. Удивительно, что не спился и не скурился с имеющимся багажом из прошлого. Учиха успел многое: заделать дыру в стене, расшатать Сакуру и приготовить жасминовый чай в пакетиках. Хината успела в противовес мало: проветрить комнату, выгулять мысли да выбраться на запах заварки. Она по-прежнему считает, что фильтр-пакеты — это верх чайного извращения. — Извращение — это вязать вслепую, — резонно парирует Саске, отпивая из чашки с отколотой ручкой. Хината не спорит, но выводить петли продолжает — усмиряет пальцы в отработанной механике. Саске застревает в автоматике ее действий, деревянных текстурах стола и земляных пигментах бытового натюрморта. Чайная отдушка въедается в стены, пол и немного в волосы. Теперь Саске ненавидит не только сладкое, но и все жасминовое. Он декларирует свою нелюбовь к сахаросодержащему, а она твердит что-то про аллергию на апельсины и непереносимость витамина С. Тему нарутовского оранжевого она обходит окольными путями. — Я ненавижу сладкое, у тебя аллергия на цитрусовые. К чему эти лимонные пирожные каждую пятницу? — Можешь считать это скрытым протестом. — У тебя личные счеты с лимонами или наличием пятниц на неделе? Чем больше разговоров, тем меньше настоящего — пустая риторика без конца и смысла. Раньше он мог прочесть по ее глазам хотя бы обзорно, теперь же строит гипотезы по линиям губ и подбородка. Еще пара лет совместной жизни, и можно получать степень по раскодировке мимики и жестов. Саске нестерпимо скучно; Саске сегодня находится под влиянием обширного антициклона. — Хи-на-та, — Хьюга дышит в такт. Думает, что если у нее завязаны глаза, то ему следует запечатать рот для полного баланса сил. — Да, Саске. — О, так ты все еще слышишь. Она слышит, чувствует, анализирует, но мало понимает. Саске кружит хищной птицей по приграничной зоне, словно выжидая: ее эти анти-праведные отношения выматывают до холерной горячки. Она хочет просто выгореть до костей, вот только он — спиртовым розжигом по анемии чувств. Поэтому и горит она, пока есть чему разгораться, а у него — чем поджигать. — Тебе очень идет, — вбивает слова в затылок резьбой вовнутрь: когда успел оказаться за спиной? — Повязка или слепота? — И то, и другое, — он пропускает концы повязки между пальцами. Ощущение, что просеивает сквозь пальцы ее саму: вспахивает и возделывает. Ведь что посеешь, то и пожнешь. Учиха и раньше брал, только без криков и давления. Хината и раньше отдавала, только без открытого сопротивления. Меняется как демографическая ситуация в Конохе, так и характер их отношений. Оба не знают, закалятся или споткнутся, полетев вниз по лестничному пролету. Хината склоняется ко второму, уповая на волю высших сил и положение звезд на небе. Учиха же вообще ни к чему не склоняется: он не верит в судьбу, его религия — убежденность в собственной абсолютности. Безбожный фанатик. — Неплохо бы выкрасить стены. — В черный? — Хината реагирует с отсрочкой: в ее крови двести миллиграммов седативного по рецепту — ей можно. — Почему же? В желтый. Как лимонные пирожные по пятницам. Голова трещит: глотание третьей по счету таблетки чревато интоксикацией. Сакура говорила что-то о зависимости глазного давления и ее душевного состояния. Это ее состояние, к слову, прямо пропорционально количеству Саске в ее буднях. Хината путается пальцами в шерсти, запаивая петли; Саске дает пятый круг по комнате: внутри саднит от ноющей скуки и замкнутости помещения. В его руках — периодика по основам садоводства с тривиальным названием и нелепыми заголовками. Пятое издание, шестой выпуск. — Высаживать рассаду следует в первую половину месяца, — Саске озвучивает написанное, лишь бы разбавить молчание, — когда температура воздуха застынет на отметке десяти градусов или выше, — Хината морщится: интонация Саске расходится со смыслом озвучиваемого. Чувство, что зачитывает приказ об экзекуции через повешение. — Следует дождаться, когда верхний слой грунта прогреется до плюсовой температуры. Хината вроде как слушает, но слова летят вхолостую. Головная боль перекрикивает внешние раздражители. Учиха бросает на нее испытывающие взгляды — раз через каждое предложение. — Саске, — она обрывает его на втором из пяти советов по уходу за комнатными растениями. — Да, милая? Что-то не так? Хината давится; у Саске для нее специальный спектр эмоций: прогорклая ирония с кофейным привкусом. В ограниченном тираже, естественно. — Нет, все отлично, — она натянуто улыбается, касаясь забинтованных висков. — Просьба лишь взять седьмой выпуск. Этот я прочла неделю назад. Надо же, Хината кусается. Жаль только, что в свидетелях лишь он да десяток книг по садоводству. Саске заинтригован и взвинчен подобно разогретому механизму. — Ради тебя, дорогая, все что угодно, — отвергнутый журнал летит в угол комнаты, размашисто врезаясь в стену. — Но не сегодня. Хината тянется к стакану с отстоявшимся жасмином. Манерность его слов настолько приторна, что хочется запить чаем и заесть чем-нибудь кислым. Она вроде как слышала, что все Учиха либо удушающе любят, либо выжигающе ненавидят. Лимит любви Саске исчерпан годами ранее, следовательно, на нее выпадает лишь второе. Проклятье. Она тянет граненное стекло на себя, но то словно прирастает к столешнице — содержимое выплескивается на стол и его пальцы, блокирующие движение. Вновь рядом, словно вагонетка на привязи. Повторный рывок — повторный блок. — Даже спасибо не скажешь? Хината-химе всегда славилась безупречными манерами. Хината откладывает недовязанный квадрат в сторону, протыкая спицами насквозь. — Благодарность за что? — За чай, как минимум. Я ведь старался. Он старался, безусловно: в его поручителях чайный пакетик и тот журнал в углу, что вывернут бумажной трухой наружу. Хината держится за запотевшее стекло как за последний оплот: отпустит — признает поражение и добровольную капитуляцию. Саске тянет стакан на себя, буквально волоча ее сознанием по земле и мысленно проникая вовнутрь: ощущение, что врос в нее пассивной агрессией и давит на плечи, фиксируя в коленопреклонной позе. Хината, возможно, и склонилась бы, не будь она Хьюга, а он - Учиха, то есть не в данных обстоятельствах и не в этой жизни. Хочется выкорчевать его из себя и зондировать внутренности, чтобы не просачивался дальше и не входил глубже. — Действительно, Саске-сан. Похоже, в последнее время я зациклена исключительно на себе. С волком ведь по волчьим правилам? Скинуть балласт из остывшего чая в стакане трудным не представляется. Гораздо сложнее соскользнуть ладонью к его пальцам и двинуться вверх по руке, переступить напряженные сухожилия и осечься на складках подвернутого рукава. Уже чуть более обременительно — пробежаться по незнакомому телу, свернув на перекрестке плеча и ключиц, сорваться ладонью в бездонность яремной впадины, а после — замерить его сердцебиение пальцами. Практически невыполнимо — податься вперед, чуть ли не повиснув на его шее, и надеяться, что упрешься в сантиметры у уха, а не мазнешь губами по щеке или скулам. — Большое спасибо, Саске-сан, — Хината шепчет на ухо, чувствуя как натягивается артерия под ее ладонью. — За чай, в частности. Саске странно не по себе: в лексике ее слов и тональности движений сквозит полное непринятие. Это не бордельная провокация, это официальная рекламация с требованием убраться, предварительно возместив ущерб. Словно царапает изнутри, скребет по нервной мембране до кровавых ссадин: Хината выражает неприязнь откровенной близостью тела. Занятно: чем ближе физически — тем дальше духовно. — Всегда к вашим услугам, госпожа Хьюга. Саске пытается перехватить ее ладонь, но Хината отрывается, оттолкнувшись от его груди, словно рукой от бетонной стены. Учиха ближе к смерти, нежели к собственной жене, что в нескольких сантиметрах. От Саске тянет шлейфовым смятением и концентрированной мощью одновременно: довольно странная пирамида запахов. Видимо, потеря зрения обостряет обоняние. — Знаешь, Хината, — Учиха приходит в себя, обожженный секундным помешательством, — становится все веселее, — остаточное тепло ее рук съедает верхние слои кожи. - Может, тебе стоит слепнуть почаще? Идеальная компания для безрукого мужа. — Слепая жена? Пустая комната заполняется ненужным умонастроением, нарушая эргономику помещения. Искривляются стены, выворачивается нутро. — Есть в этом некая доля иронии, — он притягивает ее за талию, смещая магнитные поля. Хината хватается пальцами за столешницу, усиливая сцепление с поверхностью, — не находишь? Его рука очерчивает талию и плавно уходит за спину, чуть коснувшись груди. Саске давит на лопатки, вынуждая ее податься вперед, и проходит по спине выискивающими движениями, проверяя суставные впадины на наличие крыльев. Думает, если и были, то вырваны с корнем перед падением в его личную преисподнюю. Хината выгибается в спине на выдохе, борясь с гравитацией, что утягивает на его орбиту. Древесина столешницы забивается в микротрещины на пальцах; ей хочется взвыть от боли, простреливающей виски и затылок. Де-юре — жена кланового лидера, де-факто — сокамерник в доме на восемь комнат. — Саске, — Хината говорит, прикидывая оставшееся количество таблеток обезболивающего. — Я сбилась. Она поднимает спицы с недовязанным шарфом на уровень собственных глаз, сигнализируя о тупиковости ситуации и завершении очередного дубля. Учиха оступается на шерстяных петлях одного диаметра — это должен быть шарф или коврик для ванной? Рука продолжает покоиться на изгибе ее напряженной спины: ни вертикально вперед в его объятия, ни горизонтально назад, уже на пол, что было бы куда интереснее. Абсолютно статична. — Шесть петель, Хината, — Учиха ловит конец повязки и тянет вниз, распуская тугой узел и скованность Хинаты. Лента скользит по плечам, задевая шею и грудь. — Ты остановилась на седьмой. Хината не успевает среагировать: у него на ладони глазная повязка и ее былая решимость. — Думаю, ее пора сменить, — Саске наматывает ленту на ладонь в четыре слоя, чувствуя тепло ее кожи, застрявшее в хлопковых волокнах. Хината убеждена: Во-первых, психоз заразен и передается не только контактно-бытовым путем: он перетекает по эстакадам пустых разговоров и абсурдных провокаций. Во-вторых, ее иммунитет на нуле и скорость распространения превышает допустимые нормы. В-третьих, сколько ей еще осталось?