Единство

Они уходят с бала почти сразу же. Улица встречает их мягкой заботливой прохладой. Мир словно замирает, затаив дыхание, боясь сбить момент. Антонио держится за руку Моцарта, не желая отпускать того ни на секунду. Слишком долго длилось ожидание, и теперь капельмейстер не желал упускать ни единой секунды. Музыка стихает за их спинами, или они просто перестают ее слышать, потому что весь мир сжимается до человека напротив. Самого родного из всех. Когда один из знакомых Сальери рассказывал о встрече с предназначенным ему человеком, он говорил о желании поделиться этим счастьем со всеми вокруг, кричать о нем так громко, насколько это вообще возможно. Капельмейстер не хочет ни кричать, ни бежать к знакомым и рассказывать об этом чуде. Единственный, с кем он готов делить свое счастье, рядом, и, Антонио почему-то в этом уверен, тоже доволен и без всеобщей огласки. Как они добираются до дома капельмейстера, мужчины не замечают. Слуги, к счастью, давно разошлись по домам, и никто им не помешает. Они словно читают мысли друг друга, обходясь полностью без слов, и молчание боле не тяготит их. Да и зачем нужны слова, если их души наконец встретились, соприкоснулись? Это нельзя назвать страстью, как нельзя назвать и нежностью. Антонио снимает с Моцарта его красный фрак и думает, что это правильно. Медленно, с наслаждением целует неугомонного мальчишку и чувствует его руки на своей шее. Поцелуев много. Быстрых и легких, или таких, от которых время замедляет свой бег. Амадей порывистый, он словно боится, что Антонио остановит его, снова оставит в одиночестве. Рубашки сняты и лежат где-то на полу в предыдущей комнате. То-то будет радоваться его горничная, думает капельмейстер на грани сознания, с нее станется еще и слухи пустить по всей Вене. Впрочем, какая разница? Будто им есть дело до возможного осуждения толпы. Они здесь, вместе, и это правильно, а что уж там кто скажет, значения не имеет. Моцарт чувствует пальцы Антонио на своей коже. Они теплые, но не обжигающие, такие нежные, будто мужчина боится задеть, сделать больно. В какой-то момент он останавливается, и Амадей не понимает причины. Капельмейстер держит руку над тем шрамом из далекого детства, пересекающим лопатку, и не может подобрать слов. Если бы не эта связь, Моцарт никогда бы не получил такой же. Антонио чувствует свою ответственность, и ему жаль, очень жаль, что уже ничего не изменить. — Прости меня. — Сальери обнимает мальчишку, утыкаясь носом ему в шею. — Прости меня. Из-за меня... — Договорить он не может, слова попросту не идут, и он не знает, что делать дальше. — Мон Шер. — Амадей тихо смеется и осторожно гладит мужчину по волосам, надеясь, что это хоть немного его успокоит. — Эти шрамы ничтожны, если за них я получил тебя. Главное, что ты здесь, рядом, все остальное меня не тревожит. Да и перед кем мне ими красоваться, если никто мне больше не нужен? Антонио слушает этот тихий шепот и понимает, что он, наконец, счастлив.