Вот ведь что оказалось: на родной стороне ничего не осталось, — все со мной и во мне В. Тушнова.
Руки всё ещё трясутся, когда Ферб силой заталкивает её в машину и закрывает дверь. Мозг никак не покидает мысль, что это всё — наваждение, и сейчас она лежит на койке под капельницей. Изабелла переводит взгляд на Ферба, спокойного и молчаливого, будто ничего только что и не происходило. Что, неужели не в первый раз у Финеса срывают свадьбу? Может, за эти годы традиции Флинн-Флетчеров сильно изменились? Но внимательно приглядевшись, Изабелла наконец замечает. И понимает — что-то не так. Между двумя густыми бровями залегла нехорошая морщина, в которой, кажется, сосредоточились все тревоги и невесёлые мысли её, снаружи вечно уравновешенного, обладателя. Он должен что-то знать… Только уверенность и упорный взгляд Ферба на дорогу заставляют Изабеллу прикусить вопросы, роем кружащие на языке, и откинуться на спинку переднего сидения. Вдохнув в лёгкие как можно больше воздуха, ей остаётся только попытаться восстановить в памяти все события прошедшего вечера. Крики, визги, холодная, укутывающая мгла. Сильный толчок — и звёзды становятся ближе. Крепкие руки Ферба, кажется, пытаются прикрыть её. Душераздирающий крик Кендис. Яркие всполохи внизу, запах дыма. Глаза Финеса. Не получается. Восстановить упорно не получается. Воспоминания только больше запутывают и рождают вопросы. вопросы, на которые Ферб, судя по всему, отвечать не собирается. Почему? Потому что не знает? Или не хочет, чтобы она видела, что он и сам ничего не понимает? А может, он знает ответы, но думает, что Изабелле они не понравятся? Что если… — Я… — медленно тянет Ферб, не сводя нахмуренных глаз с дороги, и Изабелла поворачивается всем корпусом, готовая ловить каждое слово. — Ты в порядке? Изабелла судорожно втягивает воздух. Она видит по его надтреснутым чертам, читает по морщинкам о том, что что-то ему всё же известно. И удивляется, как так просто ей удаётся находить ответы в уголках его глаз. Все черты до болезненного знакомы, словно и не проходили эти года, отделившие их жизни. Ферб мельком бросает взгляд на Изабеллу, тут же возвращаясь к дороге, но этого мгновения хватает для того, чтобы Изабелла всё поняла. Он ничего ей не скажет. Но все те причины такого поступка, роем кружащие в её голове до этого, кажутся сейчас глупостью. Он ничего ей не скажет ради неё же самой. Ферб, как и много лет назад, пытается уберечь её. И почему-то этому взгляду хочется верить. Человек, дружба с которым осталась позади много лет назад, вселяет такую уверенность и надёжность, которую Изабелла не могла отыскать даже в собственной квартире. Это до грустного смешно. Ещё смешнее, что она верит этому чувству и только откидывается на спинку сидения, считая фонарные столбы. Стресс ли это, травма или что-то другое — у Изабеллы не остается сил разобраться — она прикрывает глаза, так и оставив вопрос повиснувшим в предрассветном утре.***
Лёгкого толчка в плечо хватает, чтобы разбудить Изабеллу. Машина остановилась во дворе небольшого дома с пристроенным двухэтажным флигелем и аккуратными клумбами. В высаженным рядочками георгинах и пионах виднелась женская рука, совершенно очевидно дорожившая своими выращенными подопечными. Изабелла переводит удивлённый взгляд на Ферба. — Выходи, — кивает он головой в сторону двери, сам покидая машину, обходя и вставая недалеко от Изабеллы, как бы предлагая свою помощь. Но как бы не плыло сейчас всё перед её глазами, она решается всё же довериться своим собственным ногам. — Это дом Кендис, — спокойно говорит Ферб, жестом предлагая следовать за собой. — А мы живём здесь. Он подводит Изабеллу ко флигелю и отпирает дверь. Внутри помещение оказывается ещё меньше, чем снаружи — маленький коридор выводит в комнату, по середине которой стоит небольшой диван. Стены уставлены стеллажами с книгами. Среди корешков Изабелла различает Хоккинга, но Ферб не даёт долго наслаждаться библиотекой: — Это наша гостиная, — говорит он, боком протискиваясь к лестничному проходу в одной из стен комнаты. —Идём, нам наверх. Изабелла так вымотана, что покорно следует за ним наверх, останавливаясь только на последней ступеньке и опираясь на дверной косяк. — Наша спальня, — констатирует Ферб, приземляясь на ту кровать, что стоит к ним ближе. Светлая просторная комната встречает Изабеллу помятыми простынями, разбросанными книгами, огромным компьютером у противоположной стены и разбросанными вещами. «Ничего не изменилось» — думает она со слабой улыбкой. — «Только носки стали длиннее, компьютер больше и вместо баночек колы из соседнего магазина под столом валяются недопитые энергетики». У Финеса, как и в их детстве, не заправлена кровать, а у Ферба на тумбочке — точно такая же идеальная чистота. Это греет Изабеллу каким-то невероятным теплом, и она переводит взгляд на Ферба, улыбаясь уголком губ. И он всё читает, улыбается ей в ответ так же, словно отвечая: «Да, дорогая, не было этих пяти лет», а потом лезет куда-то во второй ящик тумбочки. У Изабеллы щемит сердце, когда она выдыхает: — Только не говори, что ты полез за… — в руке у Ферба оказывается маленькая серебристая упаковка, из которой он аккуратно достаёт кусочек жвачки и протягивает Изабелле на ладони. — …мятной жвачкой. Слёзы непроизвольно подступают к глазам, но Изабелла только берёт жвачку из руки Ферба, чтобы пару секунд посмотреть на угощение и поднять глаза обратно. Взгляд во взгляд. Мысль в мысль. — Как тогда? — шепчет с улыбкой. — Как тогда. Родная тишина комнаты обволакивает, и, наблюдая за отблесками рассветного солнца на стенах комнаты, Изабелла думает о том, какой же глупой идеей было вычеркивать всё из своей жизни. Действительно всё.***
Они обедают в доме у Кендис, потому что во флигеле у братьев нет даже обеденного стола, не говоря уже о кухонном гарнитуре. Никто не задаёт вопросов — Кендис молча ест, уставившись стеклянным взглядом куда-то в стол, Джереми обнимает одной рукой её со спины, а другой успокаивает Ксавье. Аманда что-то сосредоточенно ковыряет в тарелке. Мысленно они все сейчас в больнице, у койки двухгодовалого Фреда. Изабелла лишь раз замечает, что Кендис подняла глаза — она смотрит на Ферба и смотрит так, что умещает в этой секунде контакта миллионы слов. Во взгляде этом что-то так тяжело ухает, кричит безмолвно, до мурашек пробирает. Кендис смирилась со всем. Поступки братьев, их гениальные изобретения, всё это никогда не поддавалось логике и только росло в геометрической прогрессии изо дня в день. Во взгляде Кендис любовь — болезненная, всепоглощающая, всепрощающая своим братьям любовь. И боль. Как у собаки, чье доверие предали. Такая собака не бросит, она останется с тобой, но после удара, что ты ей нанёс, будет всегда смотреть на тебя этим взглядом и дёргаться, когда в твоих руках окажется камень. Изабелла думает о том, как много Кендис пришлось простить своим братьям за эти годы, и о том, что только боль, причинённую её детям, она никогда не отпустит. Изабелла читает в её глазах обвинительный приговор и совершенную уверенность в вине братьев в катастрофе. Если бы не осколки, не взрывы, не весь этот шум, то с маленьким Фредом бы ничего не случилось. Если бы, если бы… «Если бы вы с Финесом наконец успокоились!» — вот чем режут ледяные глаза Кендис. Тишина правильная, Изабелла не собирается её нарушать. Здравый смысл упорно напоминает о том, что Изабелла не должна быть сейчас здесь, но что-то внутри держит, не отпускает, твердит: «Оставайся, оставайся, оставайся. Оставайся как можно дольше. Делай всё, чтобы не вернуться в холодные одинокие стены». Она чувствует себя здесь на своём месте, чувствует себя членом этой семьи, сопричастной к горю и оттого лишённой возможности покинуть их именно сейчас. Отвратительно болезненное чувство, пытающееся закрыть Изабелле глаза на прошедшие годы. Дурочка, себя-то вокруг пальца не обведёшь. Скрипит дверь, но никто, кроме Изабеллы, не поднимает головы. А она натыкается на голубые глаза, которые с каким-то странным ужасом смотрят на Изабеллу. — Ты… — так же странно тянет он и как-то автоматически закрывает за собой дверь. И только после этого зачарованного «ты» все остальные поднимают головы. Между Кендис и Финесом разом натягивается тягучая паутина, Изабелла чувствует её затылком и, кажется, даже лёгкими, неспособными выполнять свою работу. Она как заколдованная смотрит на Финеса, совершенно не в силах поднять голову. Боится увидеть Кендис, боится напороться на её взгляд, утонуть в материнском горе. Аманда роняет вилку и тихий звон прибора о тарелку хрупкими осколками рассыпает тишину и слова, заполнившие каждый сантиметр этой комнаты, но так и не прозвучавшие. — Финес. Флинн. — голос Кендис тихий и хриплый, он даётся ей с трудом и ощущается мурашками по спине, пока не срывается на крик. — Что? Что это было?! Финес поражённо молчит и смотрит на Кендис удивлённо, будто только сейчас осознавая закономерность и полное право такого вопроса. Внутри Изабеллы поднимается горькая обида, ничего общего не имеющая с яростью, но полная тоски. Как? Как он может оставаться таким отрешённым после всего случившегося? «Финес, твой племянник на грани, Финес!». Хочется закричать ему это в лицо. «Твоя сестра теряет сына по твоей вине, а ты даже не можешь найти слова утешения! Да к чёрту эти утешения, ты даже объяснения не даёшь!». Ничего не даёшь. Плечи Изабеллы подрагивают, когда на них опускается тяжёлая рука Ферба. Он мягко и тихо встаёт из-за её спины и молча подходит к брату, трогая за плечо и предлагая следовать за собой. Финес, всё такой же отрешённый, послушно поворачивается, медленно делая шаг за Фербом. В спину стрелой вонзается севший голос: — Фред при смерти. А знаешь чья это вина?! — Финес на минуту замирает и вздрагивает — это видно даже Изабелле из-за стола — но колеблется только минуту, уверенно продолжая свой путь к двери. «Во флигель» — думает Изабелла. Стрела отчаянного, последнего немого крика отскакивает от брони. Дверь хлопает. Изабелла остаётся один на один с несчастной семьёй и начинает чувствовать себя не совсем уместно. Но это больше не комната, полная давящего молчания, нет, теперь она начинает жить, гудеть и, кажется, даже выть им в унисон. Ксавье начинает плакать, а Кендис встаёт со стула, в немом поиске озираясь по сторонам и натыкаясь наконец — глаза в глаза — на Изабеллу. — Почему мне..? — тихо шепчет мать. — Почему, почему именно у меня братья несут за собой катастрофу? Я ведь понимала это с самого начала, я чувствовала, я пыталась с этим что-то сделать, я… — её взгляд теперь мечется, ни за что не цепляясь, а голос переходит на крик. — Я вышла замуж, съехала от них и мечтала о нормальной жизни… Я, я.. Всё было прекрасно, замечательно, пока они не вернулись, пока не построили себе этот флигель в моём дворе, пока не… Пока они… Изабелла видит, как в беззвучном рыдании Кендис падает на диван, что стоит в смежной гостиной, и закрывает лицо руками. А самой Изабелле больше всего на свете хочется уйти. Уйти, потому что невыносимо смотреть на убитую горем женщину, на замученную своими слезами мать, на этот вопрос в её глазах, глубокое непонимание как и что теперь с этим делать. Но страшнее всего Изабелле видеть перед собой сестру, пострадавшую от рук своих братьев. Изабелла не знает, как и не понимает, имеет ли право успокаивать Кендис сейчас, но она мягко встаёт со стула и проходит в смежную гостиную. Рядом с диваном стоит маленький столик и взгляд цепляется за обложку журнала, на нем лежащего. На фоне серой стены стоит худой человек в полосатой тюремной рубашке — коричневые волосы ужасно растрепаны, а под голубыми глазами глубокие синяки. — «Хайнц Фуфелшмертц повторно осуждён на пожизненное», — вслух читает заголовок Изабелла, пытаясь разобраться с тишиной. — Ферб засадил его около года назад, — тихо отвечают с дивана. — Но мне его как-то даже жалко. В дурку бы его, а не за решётку.