Царевна и паук

Обнаружив возле печи нагого бледного юношу, она вскрикнула, заставив того едва ли не выронить горшочек с печёной дичью. Он повернулся к ней с не менее напуганным лицом. – Иванна? Ты почему– так, спокойно, тише, не надо меня пугаться! – А ну стой, не подходи! Ты кто, бес тебя возьми, такой?! – Да Ромка я! Помнишь о проклятии? Под лунным светом я шкуру сбрасываю, и становлюсь собой. Пожалуйста, не надо– Иванна, положи ухват! Девушка, позабыв об упавшей с тела простыне, размахивала ухватом над головой юноши, выкрикивая ругательства, какие и сапожнику не снились. – Ты...! Чёрт верёвочный, да чтоб тебя леший....! Почему сразу не сказал, дуралей восьмилапый!? – Так после поцелуя любимой проклятие снимается! – Ты что мне зубы заговариваешь, супостат иностранный! Лжёшь, и даже не краснеешь! – Да не вру я! Но стала ли бы ты целовать паука, не будь он тебе суженным, а? – Каков хитрец, каков подлец! Воспользовался моим безысходным положением! – Я был в не менее безысходном положении, будет тебе известно! Иванна опешила, и тихо ухнув, кинула ухват наземь, да села на лавку, закидывая ногу на ногу, складывая руки на груди. Ромка сел неподалеку с таким же растерянным выражением лица. Царевна легонько фыркнула. – Тоже мне, муженёк...Да тьфу на тебя. – За язык цапну. – Цапни-цапни, чем же ты ещё там занимаешься, пока своими усами шевелишь? – Хелицерами. – Чего-о-рами? – Хелицеры. Это уста у пауков. – Ишь чего выдумали. Хе-лице-еры. Откуда ты этого понабрался? – Из книжек одних. Далёко отсюдова, уж и не помню, как царство у них зовётся. – Так а как ты здесь-то очутился? – Говорю же, брат мой названный – балбес. Сказал чего-то ему здесь сделать надо, а я... Отказался. Он и сказал, раз одинёшенек ты дурень безответственный, тратишь чары на ерунду, может хоть жена тебя образумит. Коль красавица тебя вот такого клюнет, вернёшь себе и силушку, и волшебство... Девушка с интересом слушала, а Ромка всё рассказывал и рассказывал. Про волшебные камни, что людям дары да проклятия шлют, про цветы, что песни петь умеют. Да про брата четырехлапого, что вечно родственнику планы рушит. И пока девица спрашивала, а молодец охотно отвечал, пролетали минуты да часы. Уж за полночь, а молодые всё беседуют, да и не замечают стеснения за своей наготой. В конце концов, все в наш мир без рубахи приходят. Вот уж и смеются да сидят в обнимку, радостные наши голубки. Иванна всё вопросы задаёт, да лицо Ромки разглядывает: красивый он, статный парень. Не русский, это точно. Но какой-то северянин. Точёны скулы, алы уста, тонки персты да мал курносый нос; больши́ раскосые глаза, серы, холодны, как тучи в хмурый день. Уж и не заметила она, как близко склонилась к этому лику, что вмиг так стало любо ей. Пока Ромка сам не замер, будто и впрямь свою суженную в ней увидел. Замолкли голоса в светлице, погасла лучинка. С ласкою, с изумлением смотрят они друг на друга. Дланью юноша по плечу жёнушку гладит. Тенью скользит липкий страх в её сердце: не обидит ли её? Не причинит ли боли? Роман не торопится, самому боязно девицу оттолкнуть. Целует её румяное личико, держит за руки. Мягкая она, нежная, да пьянит его, словно маковый цветок. Сладостью в плен взяла, да одурманила. Хочет он её испить без остатка. Да нельзя: жалко такую милую сердцу деву терять. Съесть он ведь и её братьев может, верно? Вот и несёт её к постели на руках, к сердцу прижимая, намереваясь порадовать новоиспеченную супругу. Говорит вкрадчиво, нежно. – Полюбил я тебя, Иванна...Ива. – Меня доколе так никто не называл. Видать, и впрямь особенный ты, раз за один день мне сердцу мил стал. – Я покажу тебе свою любовь. Хочешь золотом тебя осыплю? Али лучшие платья привезу? – Золота у меня от батюшки в приданое и так четыре сундука ушло. А до платьев я слабости не испытываю. Может, ты что-то ещё умеешь, раз чарами наделён? – Есть одно искусство восточное.. Хочешь, покажу? Царевна склонила голову, глядя на юношу, бережно укладывающего её в опочивальне на белые простыни. Тот улыбнулся, присаживаясь рядышком. – Что за искусство? – Любви, душа моя. Есть книжица одна, где картинки с возлюбленными, что ложатся по-всякому, да своими действиями друг друга на небеса отправляют. – На небеса? Ты что же это, меня со свету сжить решил? Ну надо же, а женаты меньше двух дней! – Да не в этом смысле, Ванюш. На небеса от восторга, от счастья, что всё твое тело наполняет. Как бы назвать... Упиваются любовью, словно лучшим из напитков. – И какие же... Движения там делать положено? – Я тебя научу. И покажу. Ничего не бойся, я не желаю тебе вреда. – Звучит докамест не особливо надёжно, но я тебе верю, Ромка. Не подведи. Роман кивнул, перехватывая руки своей жены и сплетая пальцы в замок. Он смотрел на её округлое, крепкое, но нежное тело, и аккуратно обводил его изгибы ладонью. Любовно поглаживая плечи, ключицы и грудь, он склонился, чтобы накрыть её губы своими в ласковом поцелуе. Ива охотно подставлялась и отвечала на его движения, постепенно отдаваясь нарастающему чувству тепла, спускающемуся от ее груди до самого низа живота. Была ли виной всему выпитая медовуха, или же чары Ромы, её в эту самую секунду ничуть не волновало. Волновало лишь одно: страх, той самой боли, которую ей неоднократно пророчила нянюшка с момента её совершеннолетия. Но ведь всё, что делает он сейчас, не причиняет ей ни капли му́к... Учуяв её боязнь, Ромка едва сдерживался, чтобы не взять свою суженую прямо сейчас. Его глаза засветились, словно два больших факела, отчего девушка замерла под ним, и попыталась оттолкнуть. Он не дал ей отстраниться, мягко прижав её руки к простыни. Её аромат дразнил и разжигал голод сильнее, чем любое явство, что стояло сегодня на пиру. Она задышала чаще, смотря на него со всё меньшей уверенностью. Роман усмехнулся, легонько разводя её ноги своими. – Помнишь, я сказал тебе "не бойся"? Я ошибся, родная. Бойся меня. Бойся, даже если я – последний, кто когда-либо мог причинить тебе му́ку, душевную или телесную. Ибо я сам страх, но всё сделаю, чтобы защитить тебя. Ибо люблю... Не успев ответить, Иванна резко вдыхает, когда её муж мягко толкается вперёд, заполняя лоно целиком, и смотрит вниз. Не чувствуя ни ожидаемой ломоты, ни рези, она поднимает взгляд обратно на лик супруга. Он медленно начинает движение, приговаривая. – Вот видишь, душа моя, я не желаю тебе худа. Только блага, только любви... Ива всё ещё напряжена и в чреслах, и в дланях, но держится крепко за тело Ромы, с упоением целующего её тонкую шею. Жаркая кровь стучит, мчит по венам в изумлении и лёгком испуге. Каждое движение отдаётся внутри неё ощущением совершенно новым, впервые испытываемым и, как сама она подумала, совершенно чудесным. Не в силах держаться, она стенает, отчего парень только быстрее и сильнее вбивается плотью в плоть. Вскоре испариной покрылись и спины, и руки, а во светлице стало жарче, чем в бане. Тихи, сладостны голоса влюбленных, что слились воедино. Вот и встретились уста в крепком поцелуе, замерли и задрожали тела. Перевели дух, взглянули в глаза да заулыбались. В обнимку легли под мягкую перину. Жена Романа к груди трепетно прижимает. Наутро накормила его Иванна, а после сжёг он шкурку паука, разоделся в костюм скомороха, да молвил прощальные слова: – Вот и сняла любовь моё проклятие... Быть тебе со мной не позволено боле, лишь человек ты пока. Но встретимся вновь на той стороне. Скажешь молодцу в лодке, что к Марре идёшь, любви своей вечной. Буду помнить тебя, оберегать покуда не настанет время уходить. Не кручинься, воспитай сына али дочь наших. Скажи им, что силой большой владеть они будут, да умом наделены – то подарок мой отрочий. До встречи, Иванна. Сквозь слёзы по щекам бегущие отвечает она: – До встречи, Марра, свет души моей.