Женитьба при отягощающих обстоятельствах

Кулак ударяет по столешнице. Ликиу слабо дёргается от громкого звука: нервы ни к черту. — Не спать, — командует Жоу Тан, правая рука Бэя. Вот уж точно: отсеки у гидры одну голову, вырастет две новые. Цю оказался прав. Неудивительно, конечно, но неприятно. Суматоха с полицией закончилась смехотворно быстро, деньги действительно решали практически всё. Ликиу не знала, кто приложил финансовые усилия, чтоб довольно громкое дело об убийстве уважаемого господина Линь затухло и скуксилось в кратчайшие сроки. Был ли это Чэн или заместитель её отчима, Ликиу, по большому счёту, было плевать. Бесил гипс, который приходилось таскать на раненой ноге для отвода глаз. Это придумал доктор Се, чтоб оправдать хромоту Линь. Глухо раздражали люди вокруг. Но всё можно было стерпеть, кроме одного — Чэновского молчания. Последний раз она видела его в докторском кабинете. Едва держась на ногах, Линь смотрела в его осунувшееся лицо, видела, как шевелятся губы, слышала слова, но их смысл едва пробивался к ней. «Я разрываю помолвку», — сказал тогда Чэн так строго, будто отрезал. Ликиу не нашла, что ответить, онемев разом и телом, и разумом. У Хэ зазвонил телефон и под акампанемент стандартного рингтона он добавил: «Со всем остальным я разберусь». И ушёл. Он собирался разбираться со всем. Со всем неважным, глупым, одномоментным. Но никак не с ней. Может, если бы не звонок, Чэн объяснил бы хоть что-то или просто сказал чуть больше. А лучше бы просто обнял напоследок. Причины ей и так уже растолковал Цю. Тан говорит, вырывая из воспоминаний: — Нотариус вот — вот явится. Будь паинькой, если хочешь, чтоб твоя семья не поуменьшилась. Линь кисло кривится, но кивает. Отчимову заместителю этого мало. Он, запустив пятерню в её волосы, сгребает их в кулак, с силой тянет вбок. — Я буду хорошей девочкой, — говорит Ликиу с нажимом. Взгляд Жоу на секунду становится масляннее и тяжелее. Она знает, о чём он думает, и это вызывает приступ бессильной ярости. Беспомощность выбивает Ликиу из колеи сильнее боли и угроз. Ей хочется вцепиться в Танову глотку, разодрать на куски, чтоб неоткуда было браться голосу для приказов. Но она просто терпеливо сносит всё: хамство, пренебрежение, издёвки, тычки, затрещины. За всю свою жизнь она не сталкивалась с таким количеством насилия, как за последних пару месяцев. Можно было бы привыкнуть, но получалось откровенно хреново. Жоу отпускает волосы, но следом награждает лёгким, по меркам Тана - даже нежным, подзатыльником. *** Нотариусом оказывается абсолютно обычный мужчина средних лет, запакованный в тёмно-синий костюм. Он смотрит на Ликиу равнодушно, объясняет что-то про странное отсутствие завещания, даёт пару распечаток со списками собственности Бэя. Это пустая трата времени, она всё равно лишится всего, хорошо, если останется при своей собственной жизни. Линь тянется к принесенному нотариусом планшету, чтобы поставить несколько электронных подписей и скорее уже закончить этот нелепый театр абсурда. Месяц выдался паскудно-кошмарным. На кого она только не насмотрелась. Детективы со своими унылыми допросами, на которых приходилось корчить из себя незнамо что. Жоу, начавший пресовать её, шантажируя семьёй, едва полицейский интерес поутратил градус. Мама и братишка, испуганные и разбитые внезапной потерей. Ликиу осточертило просыпаться каждую ночь от кошмаров в пропотевшей насквозь одежде. Её то убивал отчим, то она снова и снова пристреливала Бэя, то погибал Чэн, то обезумевший Тан поливал свинцом всё живое. Порой снилась просто темнота, и она внушала такой дикий ужас, что проснувшись Линь не могла уже уснуть и долго сидела в потёмках без единой внятной мысли с колотящимся сердцем. Перманентная тревога и чувство вины глодали её, но рассказать матери о том, что на самом деле произошло и кто убил Бэя, Ликиу не могла. Стоило ей только подумать о признании, как связки будто застывали и слова попросту не рождались, не шли с языка. Кошмары сводили с ума, но не так сильно, как глухая безысходность. Ликиу металась взаперти, снова посаженная под домашний арест, как перед смотринами с Хэ. Ей казалось: ещё немного, и она научится бегать по потоку. Но время шло, шло и дошло до сегодняшнего дня, в котором она, так или иначе, но освобождалась от гнёта фамилии Линь. Теперь это будет просто набор звуков, которыми можно окликнуть человека на улице. Жоу довольно разглядывает бумаги, дослушивает нотариуса не слишком внимательно. Он уже в предвкушении лучшей жизни. Ликиу тупо пялится на столешницу, ожидая, пока её уже наконец либо пришьют, либо отпустят. На неё навалилось отупение, пустое и душное. Оно ощущалось, как штиль, когда мир кажется криво нарисованным на картоне: плоским, тусклым и неинтересным. — Башку подними, — доносится до Ликиу, и она не сразу понимает, что это ей говорят. Она вздёргивиает подбородок, который словно тонну весит. Жоу ехидно щуриться, рассматривая её лицо. — Что, не помог тебе Хэ, бросил на произвол судьбы? Линь хватает только на то, чтобы приподнять в немом вопросе бровь. Она улавливает издевательский смысл его слов, но отреагировать как-то ярко уже не в силах. Да и быссмысленно. Тан щериться и приставляет дуло пистолета к её голове. Дёргает рукой и вскликивает: — Бам! Ликиу моргает дрогнувшими веками и смотрит на Жоу бесконечно устало,  даже разочарованно. Она так измучена, что окажись «бам» настоящим с запахом пороха и мозгами по стене, была бы довольна. Будущее страшит её, настоящее плавит сознание грузом ответственности, прошлое… Линь вспоминает, как на кураже сама притиралась лбом к воронёному стволу глока и видела лишь породистое лицо Чэна, огонь, запрятанный глубоко в его глазах. От воспоминания становится болюче дышать и режет глаза накатывающими слезами. Ликиу кривит губы. — Сумасшедшая сука, — выплёвывает слова Жоу Тан, так и недождавшийся страха, сбитый этим с толку. Ликиу молчит, глядя, как он убирает оружие в кобуру. Нотариус беспристрастно собирает бумаги и гаджеты, не обращая ни на что внимания. Он свою нечистую работу выполнил и спешил убраться восвояси. Едва дверь за ним захлопывается, Тан говорит: — Забирай свою семейку и съёбывай. Попадёшься на глаза — убью всех. Линь поднимается и, не проронив ни единого слова, выходит из комнаты. Она плетётся по ненавистным коридорам. Тяжёлая как чугун голова болит и не хочет думать. В Ликиу плещется обида. Если бы Чэн захотел, он бы мог её отстоять, защитить, как тогда, в его доме, когда они бежали по лестнице под свист пуль. Тогда Линь была самым счастливым человеком. *** Мама встрепенается, едва Ликиу вползает в комнату. Брат, всегда сводивший с ума своей гиперактивностью, сидит рядом с ней совсем тихо. Вряд ли Ши понимает, что сейчас происходит в полной мере, но не чувствовать, что мир меняется, не может. — Собирай самое необходимое, нам нужно уходить, — глухо говорит девчонка. — Уже. В маминых глазах расстерянность, но она держится молодцом. Ликиу чувствует, как мешается в ней отрада и жгучее чувство вины. Когда-нибудь она наберётся смелости, чтобы рассказать правду. Вещей насобиралось на чемодан и рюкзак. Смотреть на эту сиротливую поклажу муторно. Ликиу принимается вызывать такси. Куда ехать, пока не понятно. Главное, покинуть особняк, чтоб не испытывать терпение Жоу. Когда машина подъезжает к воротам никогда не бывшего её домом особняка, Ликиу видит только один вариант решения проблемы. *** Телефон весит будто кирпич, тянет руку вниз и просится в карман. Но Ликиу понимает, что звонок братьям Цао — единственный выход. У неё почти нет денег, идти и вести маму, расстерявшую всех прежних знакомых за годы замужества, некуда. Ши, издёрганный и уставший, начинал капризничать безпричинно, испытывая остатки нервов Линь на прочность. Они остановились в шумном и абсолютно некомфортном дешёвом хостеле. Можно было, конечно, напроситься к братишке Мо, но Ликиу отмела эту мысль почти сразу. Она начинала подозревать, что проклята и несёт за собой лишь проблемы. А Гуань Шань по жизни и так нахлебался, куда ещё ему добавлять пиздеца? Ликиу прокручивает в пальцах мамин мобильник, рискуя его выронить и расквасить об асфальт экран. Собственный где-то просрался в этой немыслимо кутерьме и теперь девчонка чувствовала себя абсолютно отрезанной от мира. Ей пришлось выйти из здания на улицу, чтоб хоть в переулке, грязноватом и глухом, найти тишины и набраться сил попросить об огромном отдолжении. Ликиу достаёт из кармана пачку сигарет, только что купленную в ларьке. Она не торопясь раскурочивает хрусткий целлофан и выуживает сигу. Дешёвый табак даже незажённый воняет горькой нищетой и незавидной судьбой. Не чета изысканным сигаретам, которые курил Чэн. Ликиу вспоминает, как сладко и маняще пах жёсткий воротничок его рубашки, пропитавшийся ароматом парфюма и дыма. Блять, зачем она вообще вспоминает об этом? Ликиу чиркает спичкой о серный бок коробка и прикуривает. Похоже, никотин потерял свой седативный эффект, потому что спокойнее Линь не становилось. Ритуал превратился в банальную зависимость, растратив весь свой сакральный смысл. Она докурила, вбила по памяти нужные цифры и принялась отсчитывать гудки. Ликиу умела ждать, но ненавидела просить. — Слушаю, — раздалось из трубки. — Здравствуйте, господин Цао Тай, это Линь Ликиу вас беспокоит, — начала девчонка, пытаясь не тараторить, как с ней случалось от нервяка. — Привет, — Ликиу кажется, что голос в динамике чуточку потеплел. — Слышал о произошедшем, соболезную. Линь едва удерживается от ехидного хмыка и сдержанно благодарит. — Мне нужна ваша помощь, — наконец тихо, но чётко произносит она. Трубка молчит с секунду и Ликиу решительно добавляет: — Я всё отработаю. Любым способом. Эти свои же слова она слышит как-будто со стороны и удивляется, как ровно они звучат. — Подъезжай в клуб, поговорим, — бросает Цао и отключается. Ликиу выдыхает. Начало положено. Главное, вывезти из страны мать и мелкого. А то, мало ли, у Жоу переклинит кукуху и он всё-таки решит убрать хоть и бесправных теперь, но наследников. На себя стало всё равно. Будто бы после холодного Чэнового «я разрываю помолвку» что-то давно треснутое в Ликиу доломалось и окончательно рухнуло. Она понимала его мотивы, но почему он был так сух и суров с ней? Как будто и не было между ними совсем ничего. Как будто Линь выдумала ту искру на пустом месте. Или сошла с ума. Да, в последнее время Ликиу всё чаще казалось, что она сбрендила и происходящее с ней нереально, что это лишь плод больной фантазии. В любом случае, существование утратило остатки смысла, Линь не видела ни малейшего шанса на светлое будущее. Зато оставался долг. Теперь она глава семьи. *** Клуб встречает относительной, естественной для дневного времени тишиной. Знакомые охранники, видимо, были заранее предупреждены, потому пропускают её без лишних вопросов. Ликиу идёт как на эшафот: со спокойным смирением и принятием неизбежного. Не о такой, конечно, судьбе она мечтала.  Дверь кабинета братьев появляется перед ней корабельной переборкой. Она отсечёт Линь от прошлой жизни. Ликиу трижды стучит и, подождав пару секунд, тянет ручку на себя. — Здравствуйте, господа Цао, — чинно произносит она и делает поклон, не слишком учтивый, но достаточно вежливый. — Привет-привет, — отзывается Тай, захлопывая крышку ноутбука. Фа лишь кивает, увлечённый курением сигары. Ликиу вообще никогда не видела его без сигары, если так подумать. — Рассказывай, что там у тебя за дело. — Нужно вывезти моих мать и брата из страны. Не суть важна куда, главное, чтобы там можно было тихо достойно жить, — твёрдо говорит Ликиу. — Мероприятие не из простых, учитывая недавнюю шумиху вокруг вас, — задумчиво заключает Тай. — И, главное, какой нам с этого прок? — бурчит сбоку Фа. — Я останусь работать у вас. Кем угодно, сколько угодно. Тай вскидывает брови, скептически глядя на неё. Фа спрашивает: — Даже шлюхой? Для Ликиу не было секретом, что обязанности девочек, выступающих в клубе, только танцами не ограничивались. Она была готова к такому, но от полного осознания перспективы у Линь холодеет внутри. — Да, — произносит Ликиу, слыша свой голос будто со стороны. Будь, что будет, ей практически нечего терять. Фа неприятно ухмыляется и выпускает густой дым из лёгких. Стряхивая пепел, он замечает: — Да ты совсем в отчаянии! Прежнюю Ликиу сказанное им разозлило бы, заставило бы бросить колкость, и не одну. Нынешняя Ликиу неопределённо пожимает плечами и молчит. — Знаешь, даже для того, чтобы быть шлюхой должно быть призвание, — продолжает Фа. — Справлюсь. Близнецы смотрят на неё пытливо, словно стараясь разыскать неявный признак вранья. Линь же просто ждёт вердикта. — Я бы посмотрел, как скоро ты бы сиганула из окна от той жизни, на которую самонадейно стремишься подписаться, но мой брат прав. Ликиу едва справляется с желанием спросить «чё?», и вслух произносит другое: — О чём вы? — Нельзя так бездарно гробить твои мозги, — подытоживает Фа. — Мы отправим твою семью на Тайвань. Самой тебе придётся уехать в Мьянму, — говорит Тай. — В провинцию Шан, надо полагать? — интересуется Ликиу. Лица близнецов принимают уморительно-одинаковое выражение. Ликиу позволяет себе тусклое подобие улыбки. — У одного молодого и амбициозного человека варщик оказался так себе товарищем. Сам же свой продукт юзал, из-за этого лабораторию чуть у чертям не разнёс, намешал нетрезвый чего-то, — объясняет Тай. — Ты везучая, очень вовремя тот идиот провинился, — ворчит Фа. — Я не подведу, — заверяет Ликиу. Тай кивает, Фа давит окурок в пепельнице. — Вызывай мать и брата, нужно сделать вам новые документы. Придумай имечко посозвучнее. — Я ваша должница, — говорит Линь и низко кланяется. — Сочтёмся. Ликиу выходит за массивные двери, покидая кабинет. Ей нужно найти у кого стрельнуть телефон, позвонить маме и попытаться убедить её, что это лучший выход. *** Предзакатное солнце затапливает горизонт оранжевым цветом. Редкие облака почти прозрачные. Они едва ползут по небосклону. Ликиу устало наблюдает за ними, затягивается дымом во всю мощь лёгких. — Ты куришь, — доносится сбоку строгий мамин голос и Линь едва удерживается, чтоб не отбросить почти окурок в сторону. — Это не самый мой большой грех, — говорит Ликиу, и в одну тягу добивает сигарету. Мама в смятении — это очевидно. В такой ситуации хорошо бы поговорить по душам, но девчонка не уверена, что её собственная на месте. — Что ты предложила взамен на такую услугу? — решается на прямой вопрос мама. — То, что умею лучше всего. — Давай без загадок, родная. — Я буду производить наркотики. Шум оживающего клуба разбавляет унылое молчание, повисшее между ними, как старая бельевая верёвка. Уже активно шебуршит стафф, скоро нагрянут первые гости. — Косвенно я буду причастна ко многим смертям, — ей бы помолчать дальше, но Ликиу  недостаточно горько. Она закуривает вновь. На корне языка уже кислит, а горло дерёт, но девчонка упрямо делает затяжку. — Оно того стоит? — Вы того стоите. Возможно, у неё получилось сказать слишком жёстко, потому что мама вдруг вздыхает и виновато роняет: — Я должна была помешать этой свадьбе. — А я не должна была сбегать. Пожила бы недолго, зато честно и красиво, — отвечает Ликиу, поздно понимая, что это совершенно не звучит как утешение. — Чёрт, — выдыхает она, чешет бровь пальцами, зажимающими сигарету. Линь едва не роняет пепел себе на лицо. Ей никогда не было сложно подобрать верные слова, а сейчас, поди ж ты, красноречие её покинуло. — Я ни в чём тебя не виню, мам, — говорит она, тоскливо глядя на женщину. — Ты всегда хотела как лучше, я знаю это, честно. — Хотела как лучше, а получилось как всегда, — невесело отзывается она, подходя к Ликиу ближе. Солнце обливает их обеих тёплым светом, снимая на время с лиц печати печали и усталости. — Ты так сейчас похожа на своего отца, — говорит мама. — Он тоже курил? — Да. — Расскажи мне о нём, — просит Ликиу. Об отце она не знала ничего, кроме имени и того, что он был иностранцем. От него она унаследовала рыжие волосы и светлые глаза. Мама не любила вспоминать о нём, никогда не рассказывала ни про историю знакомства, ни про то, какие чувства испытывала к нему. Ликиу в свою очередь с распросами не надоедала. — Он был человеком целеустремлённым и, если хотел, мог найти выход из любой ситуации. В тебе это тоже есть. Мама щурясь смотрит на солнце подёрнутое дымкой наплывшего облака. Она охватила себя руками, будто пытаясь поддержать в равновесии. Линь чувствует, что нужно сказать это прямо сейчас. Что-то неумолимо толкает произнести три страшных слова. Она оглядывается, проверяя наличие лишних ушей и, убедившись, что никого рядом нет, признаётся: — Я убила Бэя. Мамино лицо окрашивается непониманием и сразу же отрицанием, неверием. Она хватает её за плечи и, лихорадочно заглядывая в глаза, спрашивает: — Что?! — Я была на том пустыре. Я застрелила отчима. Я — убийца! А теперь молчание гробовое. Ликиу не слышит ничего, кроме собственного пульса. Вопреки одиданию, груз вины никуда не исчезает, а лишь наваливается больше, крепчает и растёт. — Бедная моя девочка, — шепчет мама, обнимая её. И тут Ликиу прорывает. Мир над маминым плечом плывёт и размазывается в слезах. Линь давится всхлипами, хочет, но никак не может успокоиться и всё продолжает выть. Её колотит и дёргает, выбивая воздух из лёгких. Мама держит крепко, гладит по голове. Боль всегда находит выход. Когда Ликиу смолкает, выдохшись и изнурясь, мать отнимает её от себя и серьёзно просит: — Пообещай мне, что не будешь употреблять то, что произведёшь. — Обещаю.