***
Америка прогулял почти до утра. Он продрог до костей, покрылся миллиардом мурашек и напрочь отморозил руки, но зато успокоился. Во время своей прогулки он много думал. Про родителей, про бывших друзей, про наркотики, про свое нынешнее окружение. Про дерьмо, которое случалось с ним, про пьяные ночи, про психушку, и даже то, что вспоминать не нужно было. Он не ходил далеко, просто шатался по местности, говорил тихонько сам с собой и даже не заметил, что почти наступило утро. До школы осталось совсем чуть-чуть. Два или три дня. А может и завтра уже. Что такое завтра? Что такое день? Времени, как такового, не существовало. Это радовало Америку, но и напрягало в то же время. Вернувшись в дом, он понял, что все ещё спали. По дому ходила, мягко ступая, немая Тишина. Американец не хотел её спугивать, ведь Тишина охраняли его всю ночь на улице, так что он хотел отплатить ей той же монетой. Сбросив с себя ботинки (да-да, уже вошло в привычку), парень засеменил в комнату. И надо ли говорить, добрался до неё, не испугав Священную Тишину.***
— Эй, просыпайся. — кто-то брезгливо сдернул с Америки одеяло. Зябко потянувшись и широко зевнув, Америка перевернулся на другой бок. Лупучие остатки сна манили его, желание сохранить тепло, накопленное за ночь, тянуло съежиться и отгородиться от всего мира. —Вставай, мать твою! — обжигающий шлепок пришелся прямо по хребту. Резко выпрямившись, американец продрал глаза. Русский стоял над ним с надменным выражением лица и бессовестно рассматривал приёмного брата. — Что опять? Я не пойду на завтрак. Не хочу. — Ну и иди в школу голодный. Мне без разницы. Америка аж подпрыгнул. Школа? Когда? Сегодня? Но, ведь, сегодня только... А, кстати, какое сегодня? — Первое сентября, — словно прочитав мысли парня произнёс Россия, — день школы, знаний и боли. Шевели булками уже. — он, подойдя к зеркалу, поправил кудряшки и, сверкнув зелёными очами в сторону американца, покинул спальню. Одиноко восседая на кровати, Америка пытался понять, что вообще делать. Бежать в душ, собирать рюкзак или лечь и на все забить? Нет, ну, а что. Он абсолютно свободен. Хочет – уходит, хочет – приходит. Может даже упасть в конвульсиях и умирать со звуками моржа: это его право. Но долго тупить не пришлось: через пару минут постучалась Русь, и показав свое лицо со слащавой улыбочкой, она предупредила, что остался час, а так же, что ребята поедут на автобусе. И ещё пару тысяч ненужных слов, от которых американца затошнило. Так приторно и наиграно. И как он раньше не замечал, что эта женщина насквозь пропитана ложью. Освободившись от Руси, Америка стащил с полки самые приличные вещи, полотенце и новое лезвие для бритвы, потому что мерзкий подростковый пушок обдал его лицо. Лезвие заманчиво переливалось металлическим светом, словно приманивая американца поднести вещицу в запястью и резануть. Чтобы кожа, его желтоватая и сухая кожа, разошлась под острием как масло под ножом. Непринуждённо, быстро, глубоко. Чтобы багровая кровь осторожно, начиная от начала пореза, потекла, оставляя за собой мутные дорожки, а капли ее чтобы приземлялись на светлые вещи американца и оставались в них как напоминание о собственной никчемности и страха перед всем миром. Америка уже дернулся было, но вовремя опомнился: здесь ему не помогут. Ни за что. Все только усугубит и без того тяжёлую ситуацию. Освежившись под прохладным душем, сбрив всю волосню и натянув свои "особенные" (просто чистые, на самом деле) вещи, он на секунду остановился. Нужно понять, что ему требуется. Не умереть и уже хорошо. Хотя, легко сказать. О друзьях речи идти не могло, ведь американец был наслышан о том, как страны этой стороны мира сначала мило улыбаются, а потом режут глотки друг другу за спиной. Такого счастья Америке было не надо, ну, или, по крайней мере, не от их рук.***
Из дома выходили по одному: на пороге стояла Русь и заботливо совала каждому по плитке шоколада для учителей. Когда дошла очередь до Америки, она протянула сладость и прощебетала самым, что ни на есть, мерзотно-приторным голоском: – Когда зайдёшь в класс, подойди к учительнице и поздравь её с днем знаний. Ты будешь учиться с Россией, он всё тебе покажет и расскажет. Пожалуйста, будь вежлив и.... – её голубые глаза остановились на жилистых запястьях американца, покрытых порезами, – возьми с собой кофту, вдруг похолодает. Америка скривил максимально улыбчивую физиономию, кивнул и вышел из дома. Его мать не делала так, как поступала эта женщина, даже когда её раздражала другая страна, отношения с которой портить было нельзя. Странное чувство лицемерия от населения этой части мира проходило сквозь ребра американца, сдавливало его лёгкие и оставляло поганый осадок. От Руси пахло холодом, мёдом и скрытым безумием, до уровня которого Америке не дойти никогда, даже если он соберёт всех своих тараканов из головы и возьмёт взаймы часть у Украины. Уличная серость добавляла этому дню ещё больше противности. Остановка - серая, ошкуренная и недоделанная. Объявления - оборванные и дурацкие. "Продам навоз. 6 центнеров" Америка вдумчиво рассматривал это объявление. Что-то в нем ему напомнило прошлую жизнь, покрытую яркими и цветными событиями. Америка. Взгляд из прошлого – Папа! ПАПА! – вопит толстый мальчик в бело-красной кепке, съехвашей на его, покрытый детским потом и лоснящийся от жира, лоб. Этого мальчика, казалось, слышит весь парк аттракционов - Я хочу эту пони и эту обезьяну. Купи! Отец хмурит брови, глядя на двух кошмарных плюшевых урода. Кому такое понравится? Кроме его ребёнка, разумеется. – Думаю, у тебя в комнате уже достаточно игрушек. Мы не будем их брать, – мужчина трёт тыльной стороной ладони лоб - сегодня и правда жарко. Кажется, весь мир решил поплавиться как ванильное мороженное, съеденное его сыном пару минут назад. Больше всего отцу не хочется сейчас тащить этих уродцев куда-либо. С ними будет неудобнее и потнее, а тратить свой редкий выходной на потаскушки в руках мягкой чертовщины не входит в планы главы семейства. – Но я хочу! – в голосе уже слышны нотки истерики. У это малыша поразительный талант: он умеет впадать в крики и срывы за считанные минуты, если что-то идёт не так, как он хочет Отец не хочет воплей. Он стоит посреди свистяще-пердящего парка аттракционов, вокруг носятся неуловимые дети, издающие звуки всех животных на свете, ему жарко, вонюче и очень хочется воды. Истерика сына будет совсем некстати. – Давай так. Эти два ур.....эти две игрушки размером по три твоих каждая. Хочешь взять обе? Продай штук 6 своих игрушек, и я тебе их принесу. Идёт? Мальчик пыхтит, пытается что-то выдумать, но от жары в голову ничего не лезет. Он сдаётся и кивает, а отец выдыхает. Отец всегда учил Америку, находить компромисс. И как правило самый выгодный - то есть экономический***
– Интересует коровье дерьмо? Голос внезапно одергивает американца. Принадлежит он кому-то поодаль стоящего от парня: этот кто-то одет в красно-белый спортивный костюм, кепку и палёные кроссовки. Юноша стоит рядом с Россией и, судя по довольному лицу второго, они хорошие друзья. – Его интересует, пшек. Он говно любит, – пытается остроумничать Россия. – Не смешно. Ни капли. – равнодушно отвечает на эту реплику американец. – Я просто задался вопросом, как можно было столько насрать и зачем это продавать. Вот и всё. Америка отворачивается от двух славянских обезьян и устраняет взгляд вдаль. Оттуда уже подъезжает автобус. От вида дребезжащего облезлого пиздеца тянет разреветься, но Америка держится. Может быть, внутри он не так плох?