«Скорбь — это та цена, которую мы платим за любовь» Елизавета II
***
Было холодно. Минерва пожалела бы о своём решении прогуляться по хрустящему снегу в сумерках, когда огни замка загораются, а вода снова схватывается тонкой пленкой льда после плюсовой температуры днём, но становиться темой для пересудов среди студентов на ближайший месяц ей хотелось ещё меньше, чем морозить щеки у озера. Ее спутник, жилистый, затянутый в фиолетовый дорожный плащ мужчина, был взволнован. Его руки то сцеплялись за спиной, то одергивали ворот плаща, находясь в непрерывном движении. Минерва замечала взгляд, мечущийся от тёмных стволов деревьев и снега к её лицу. Игнорировать столь явные признаки душевного метания было тяжеловато, но она держалась изо всех сил, стараясь не вспоминать, чем обычно заканчивалось его подобное возбужденное состояние… Ургхарт прокашлялся. — Как дела… в школе? — немного звенящим голосом спросил он. Минерва передернула плечами. — Все в порядке. — Министерство восстанавливается после войны, — почему-то сказал Ургхарт. Минерва скосила на него глаза. Неопределённо хмыкнула. — Я подал в отставку. Это заявление уже звучало более тревожно. — Ты ушёл из ДМП? Элфинстоун кивнул. Минерва нахмурилась. — Но почему? — Ты действительно хочешь это знать? Минерва остановилась. Ургхарт встал рядом, направив взгляд на разгорающиеся огни в окнах замка. — К чему был этот вопрос? — резко цокнула она языком. — Если бы не хотела, не спрашивала бы. Элфинстоун хмуро скосил на неё глаза, но потом снова уставился на мрачную громаду замка. — Я понял, что больше не могу бороться с шакалами в нашем отделе. Грэгсон, Стенхолс, Майк. Все они тоже подали в отставку. Мне этот путь принёс только горе. Прискорбно, но с большим трепетом и даже гордостью я вспоминаю наши вылазки. Они были честнее, чем вся мишура и лозунги, которыми обклеено нынешнее Министерство. И, знаешь… — он вдруг сделался очень спокойным. Минерва смотрела в глаза своего бывшего начальника, хорошего друга, и дивилась тому честному спокойному выражению, поселившемуся в глубине его льдистых глаз. — Я набегался. Минерва, я знаю, возможно этот вопрос тебе уже приелся… — он улыбнулся. — Мы с тобой столько уже пережили. И радости, и горя. Столько всего оставили за спиной. Теперь и эту войну, кровь и смерти. И я понял, что не могу тебя потерять. Не сейчас. Ты знаешь, тот день, когда мы чуть тебя не… — Не надо… — Нет, послушай, — упрямо качнул головой Ургхарт. Минерва стояла неподвижно, напряженная и немного сердитая. — В тот день я понял, что мои чувства намного глубже симпатии или влюблённости, глубже восхищения. Я люблю тебя. Минерва, — он поднял руку и положил ладонь на плечо женщины. Заглянул в глаза. Как равной. — Выходи за меня. Привычные остроты и колкие замечания застряли где-то в горле. Минерва так и стояла, молчаливая и недвижимая, прямая, напряженная. Руки скрещены на груди, взгляд задумчив, на плече ладонь мужчины, боевого товарища, друга. Элфинстоун так любил это ее сосредоточенное состояние… Она посмотрела на него. — Мы стали старше, — она кивнула самой себе. Прикрыла глаза. Перед внутренним взором встала другая картина, до зубовного скрежета напоминающая эту. Ургхарт, чьи виски ещё не тронула седина, в том воспоминании тоже предлагал ей руку и сердце, но улыбался немного нагло и решительно, придерживая её тонкие узловатые пальцы. Это словно была игра, в которой у каждого из них имелась своя роль. Теперь перед ней стоял совсем другой человек. Закаленный в битвах, с уверенным взглядом и пугающим льдом где-то в самой глубине родных глаз. — Да, стали, — он хмыкнул. — Я понимаю, почему ты тогда уволилась. И почему сейчас ты в Хогвартсе. Теперь понимаю. Минерва чуть склонила голову, уставившись под ноги. Она начинала замерзать. — Да. — Прости? Минерва подняла голову, и Ургхарт почувствовал на себе прямой сосредоточенный взгляд. — Я согласна выйти за тебя. И она улыбнулась.***
— Вас можно поздравить, Минерва? — Дамблдор сверкнул тёплой, почти юной подвижной улыбкой из-под седых усов. — Или возможно уже называть вас миссис Ургхарт? — Можете по-прежнему звать меня профессором МакГонагалл, — немного раздраженно фыркнула Минерва. — Если вам вдруг наскучило мое имя. Дамблдор досадливо крякнул. Минерва подозрительно на него покосилась. — А что вдруг в вас вызвало такой интерес? Тут уже Дамблдор поспешно состряпал на лице удивлённое выражение. — Минерва, вы выходите замуж. — Да, только я, кажется, ничего вам об этом не говорила, — Минерва прищурилась, глядя на директора, прячущего в усах хитроватую улыбку. Вот ведь, старый лис… — Но видимо вам это и не нужно. — она села на стул напротив директора, облокотившись о спинку, побарабанила пальцами по столу. Перевела задумчивый взгляд на вид за окном. — Война закончилась… Дамблдор молчал. Его взгляд тоже вдруг сделался серьезным и печальным. — Да, Волан-де-Морт скрылся. На какое-то время, я полагаю, достаточно длительное, он никак не будет проявлять себя. — Всем нам придётся научиться жить заново… Какое-то время в кабинете царило молчание. На деревянные полы длинными рыжими пятнами ложились лучи заходящего солнца. Последнего, надо полагать, перед приближающимися зимними холодами. Феникс уютно спрятал голову под крыло, периодически встопорщивая пёрышки, покурлыкивал на своём насесте. Колбочки привычно поблёскивали из-за застекленных стеллажей. Какая-то умиротворяющая мелодия звучала во всей этой тишине. Только умиротворения в сидящей напротив женщине Дамблдор не ощущал. — Минерва, — осторожно позвал он. МакГонагалл кивнула головой, показывая, что готова слушать, но не отрывая взгляд от солнечных пятен на оконной раме. — Мне кажется, что вы не выглядите счастливой невестой, простите мне мое, возможно, излишнее беспокойство… Минерва мельком глянула на своего старого профессора и каким-то по-детски простым и совсем не характерным для неё жестом потёрла лоб ладонью. Откинулась на спинку стула. — Я просто устала, Дамблдор. Это прозвучало так неожиданно, что директор даже забыл, что в этот момент подносил ко рту кислотного цвета мармеладку. Мармеладка приземлилась на блюдце, а сам Дамблдор направил взгляд лучистых голубых глаз на свою заместительницу. Минерва кивнула. Уверенно и печально. Напряженные губы дернулись, правый уголок сполз вниз, образуя горькую складку. — Я очень скучаю. Дамблдор опустил взгляд. — Вы не боитесь, что это доставит лишь больше боли? И вам, и ему? МакГонагалл усмехнулась. — Одно я знаю точно — я устала бояться. Я боялась выйти замуж за Дугала. Я боялась за жизнь брата. Я боялась за родителей. Мне нелегко признавать, но я боялась всю жизнь. И что из этого вышло? Я бежала от этой боли постоянно, но, боюсь, что ничего хорошего из этого так и не вышло. И… мне надоело бегать. А Ургхарт… мне кажется, я буду с ним счастлива. — И все-таки, вас что-то гложет. Минерва фыркнула. Дамблдор вздохнул. — Война закончилась. Я знаю, что вечером по пути домой на Ургха… на моего будущего мужа не нападут, не отберут палочку, не будут пытать ради забавы или потому, что он что-то знает. Он придёт домой, и мы сможем спокойно сесть напротив друг друга, выпить по чашке чая и рассказать о том, как провели день. Не придётся ночью выбегать на улицу, потому что сработали сигнальные чары. Не придётся отбиваться от банды головорезов, намного лучше подготовленных, чем мракоборцы, только вчера закончившие школу. Наконец-то можно будет просто спокойно и скучно жить. Мне этого не хватает. Дамблдор молчал. Он уткнулся взглядом в покрытую лаком столешницу, против воли обращаясь ко своим воспоминаниям. К войне с Грин-де-Вальдом. Вспоминал, каким страшным было то противостояние. Особенно шокирующим стало, что старый когда-то друг не погнушался встряхнуть ещё и магловский мир, который так ненавидел. Альбус помнил слишком хорошо, что ничем не отличалось горе родителей-магов, потерявших ребёнка при нападении, и родителей-маглов, чьи дети погибли в бомбежке. Когда речь шла о человеческой природе, которая абсолютно точно была едина и у магов, и у маглов, все грани оказывались забытыми. Равным по духу нечего делить. Жаль, что Геллерт этого так и не понял.***
Легкомысленное солнце освещало в этот день желто-рыжие листья, подсвечивая багряное пожарище осеннего листопада. Подвенечное платье не было белым, праздненство отнюдь не выглядело помпезным. Лишь строгие взгляды жениха и невесты сегодня чуть смягчились, отображая словно из-за тонкой полупрозрачной завесы искреннее тепло их душ. Гостей тоже было немного: что у жениха, что у невесты, живых родителей и друзей, которых хотелось бы видеть в этот день, почти не осталось. Осенняя хмарь туманом ложилась на мерзлую землю, оседая на бесформенной куче глинистой почвы. Минерва смотрела на эту скорбную пирамиду, на яму, в которую не попадало света из-за вьющегося кустарника, едва вместившегося между ней и оградой, и ни о чем не думала. Она словно застыла в этом мгновении. Не было ярких желаний, стремлений. Было только время, казавшееся бесконечным и статичным, и пространство, широту и глубину которого она не осознавала. Внезапно стало слишком много направлений, слишком много путей. Но взгляд все равно возвращался к затенённой яме. Она ни о чем не думала. Два пути. Две руки. Два взгляда. Сплелись тропинки судеб, и не было в этот день чего-то, что могло потревожить покой двух соединившихся душ. Гости перешучивались за столом, передавая друг другу блюда, Ургхарт ласково улыбался своим суровым друзьям-мракоборцам, которые качали головами, дивясь. Минерва была спокойна. Она не улыбалась, но и скорбной печали сегодня не отражалось на ее лице. Все сегодня было мирным. Тяжелая рука на плече. Ощущение было столь нереальным, оно вызывало смутное чувство. Словно было это уже где-то, по повторному сценарию прогонял сюжет режиссёр. Она обернулась, но вместо ставшей родной серой стали на неё серьезно и печально смотрели искристые голубые глаза. — Скорблю вместе с вами, — сказал Дамблдор.***
— Профессор Дамблдор. — Да, профессор? — Вы не будете против, если я займу свою старую комнату декана Гриффиндора? Дамблдор едва заметно качнул головой, глядя на собеседницу сквозь полукружия своих очков-половинок. — Вы хотите продать дом в Хогсмиде? — Он мне не нужен, — МакГонагалл поставила чашку с недопитым чаем на край стола, устало запахнула чёрную дорожную мантию, поднимаясь со стула. — Так вы не против? — Ни в коем разе, — подтвердил Дамблдор. И внезапно спросил: — Как вы себя чувствуете, Минерва? На секунду высокая фигура профессора МакГонагалл застыла, словно в задумчивости. Потом она чуть склонила голову и сказала: — Это были два лучших года моей жизни. Я не жалею, что была женой Элфинстоуна Ургхарта. Какое-то время Дамблдор молчал. А потом сказал: — Я горжусь тем, что знаком с вами, Минерва.