Из поэмы «Люблю» Маяковского У взрослых дела. В рублях карманы. Любить? Пожалуйста! Рубликов за сто. А я, бездомный, ручища в рваный в карман засунул и шлялся, глазастый…
«Сникерс»
Я проснулся рано, еще до рассвета. По давно устоявшимся традициям пошевелил пальцами рук и ног, проверяя, не отморозил ли, и рывком поднялся. Дырявый вонючий матрас никак не вдохновлял понежиться еще немного, а наоборот гнал от себя подальше, будто все живущие в нем клопы толкали меня в спину. Да и обоняние просыпалось тоже. Сизая пелена тумана накрыла одеялом город внизу, и мне с моего седьмого этажа омерзительного, как какой-нибудь гнилой скелетик мелкого зверька, недостроя город казался залитым прокисшим молоком. Шмыгнув носом и потянувшись всем телом, я достал из кармана порядком измятый шоколадный батончик, украденный мною еще вчера и оставленный до лучших времен. Бережно открыл, пальцами собрал рассыпавшиеся задубевшие кусочки шоколада, засунул в рот и тихонько застонал, наслаждаясь сладостью. Отломал ровно половину. Вторую часть оставил на ужин, а то мало ли что. Могло быть и такое, что вечером я буду питаться одними лишь воспоминаниями, да и то невкусными. Это если меня поймают на краже и налупят по куполу. Надеюсь, этого не произойдет. Жевал медленно, пытаясь растянуть момент, пока спускался по кусками обваливающейся лестнице вниз, в предрассветный туман. В темноте зацепившись волосами за балку, я едва ли не навернулся в открытый лестничный пролет, замахал руками, пытаясь устоять на месте. Рванулся, оставляя на куске ржавой железяки длинные черные волосинки, и пошел дальше, разглядывая последний крохотный кусочек шоколада с карамелью и орешком. Не орешком, нет. Арахис — это бобовые. В школе учил, знаю. Я с неким сожалением закинул в рот последний кусочек сникерса и надел капюшон, скрывая под ним длиннющие волосы. Нечего светить такой примечательной ерундой, слишком запоминающаяся примета. И так Хуево-Кукуево крохотный, не город, а какое-то село, тесное, как набитая маршрутка. Меня здесь все, кроме приезжих лошков, знали. Ну, ничего, как-нибудь проживем. Оторванная подошва снова шлепала по пяткам, и это бесило, а уж если дождь пойдет, у-у-у сука, какой я злой буду! Когда удираешь от разъяренного охранника или мусоров — главное дело не споткнуться, а с такими башмаками я на раз-два носом асфальт пропахаю. М-да, жизнь сует мне палки в жопу… В мусорниках рыться в поиске более подходящих тапок не хотелось до блевоты. Чуткое обоняние сходило с ума, вопило, просило врезать по носу, чтоб лучше кровяку нюхать, чем гниющие отходы. То ли от голода, то ли от разыгравшегося воображения сникерс попросился наружу. Нет, вспоминать, как я искал очистки от овощей, жрал огрызки от яблок и пил просроченный кефир, не стоит. Теперь я умел воровать, а значит, все будет нормально. Лишь бы какому делку не попасть в руки… Перепрыгивая через бетонные блоки, я направился к кустам, а оттуда — к роднику. Очень хотелось пить, умыться, а если бы на улице не было так холодно, то снять с себя вонючие шмотки и обмыться, но сама мысль о подобном вызывала только зубной скрежет. Отвратительно чувствовать себя грязным, но воспаление легких я получить не хотел. И так в шаге от этого, проводя ночи в затхлых подвалах и продуваемых всеми ветрами заброшках. — Комар, эй! — шикнул кто-то на ухо, и я среагировал мгновенно, отскакивая. Привычка. Чертова привычка, которую в меня кулаками вбили еще в сиротинце. — Лика, ты напугала меня до усрачки! — гневно зашипел я в ответ, прижимая руку к груди. — То-то я думаю, чем завоняло! Она ухмыльнулась и сделала шаг вперед, позволяя рассмотреть себя поближе. С нашей последней встречи месяц назад ничего не изменилось: всё тот же бритый под ноль череп, все те же искрящиеся серые глаза. Да, не считая «модной» стрижки, единственное, что запоминалось — эти бездонные моргалы. Мои не такие, нет. Не особо выразительные, цвета гашиша, но оно и хорошо, чай не модель. — Как улов? — мы продолжили путь вместе. Она тоже выглядела сонной, но была явно веселой, а значит, ничего плохого не произошло. — Мудаки не цепляются, «ущипнула» недавно пятихатку, так что я в шоколаде! И твоя идея с башкой просто бомбезная, братик! Да, это предложил я, когда в очередной раз вытягивал ее из лап извращенца, решившего, что малолетняя красавица на самом деле обыкновенная шаболда, а то, что она тогда еще даже девушкой не стала, его не смущало. Сколько ей, двенадцать? Одиннадцать? Я как-то не спрашивал. Теперь с бритым черепом она была похожа на Голлума — голодная, тощая, с огромными глазищами. Ну, точно жертва концлагеря! Так оно и было отчасти. Мы оба перемолотые, пережеванные, дистрофичные дети, выкинутые на обочину жизни за ненадобностью, напоминали ходячих зомбарей. Мир смотрел на нас с презрением. — А ты как? — она сунула руки в карманы ватника и пнула носком ботинка камушек. — Не знаю, наверное, в порядке. Рад видеть тебя, правда, мне не хватало твоих подъебов, — я приобнял ее за плечи, и мы наконец-то спустились к реке. День медленно вступал в свои права, заполняя светом грязный, пропитанный тоской город, и дорогу теперь можно было разобрать, это облегчало задачу. Мы по очереди умылись под струей родниковой воды, бьющей из трубы, напились, морщась от покалывающего ощущения в зубах, а потом пошли дальше, к набережной. — Чем вообще промышляешь, — продолжал упрямо спрашивать я, зная, что Лика первая не заговорила бы. Она усмехнулась, и я заметил, что под глазом у нее налился уже порядком пожелтевший синяк. — Да так, дергаю кошельки иногда, на рынках промышляю. Вот снюхалась с одной теткой, дело думаем мутить. Я заинтересованно вскинул голову, как пес, унюхавший сочную котлету. — Дело? — Ну, да, — нехотя пробормотала девчонка, почесывая затылок. — Я же мелкая, вот они и хотят подсадить меня, а я в форточку шасть! И открою дом изнутри. — Палевная схема. — Я знала, что ты будешь не в восторге, но, блять, Комар, я тоже хочу жить по-человечески! На это у меня аргументов не было. Все мы хотели жить и кушать хотя бы раз в день, но криминал… таким я не занимался. Хотя, что ей? Не посадят — малолетка. Ну, отправят в сиротинец, ну, сбежит опять. Хуже, конечно, если матери снова отдадут. Та ремнем огреет, но не более. Все равно удерет, как пить дать. — Ничего не скажешь? — подозрительно прищурилась Лика. — Я не знаю, что сказать. Ты взрослая, хоть и мелкая. Сама решай. Только ты это… — я почти грубо схватил ее за воротник, притягивая к себе. — Попробуешь дрянь какую себе вколоть или сожрать, я тебе нос разобью, поняла? Она сцепила зубы и выкрутилась, отскакивая от меня на шаг. — Да, «братик», — процедила девчонка своим писклявым голоском и снова улыбнулась, как ни в чем не бывало. — Хочешь секрет расскажу? Я кивнул, не зацикливаясь на этой истории с наркотой. Порой мне казалось, что она тоже не зацикливается и пропускает мимо ушей, и как только первый «доброжелатель» предложит, тут же протянет руку для укольчика. — Давай уже свой секрет. Серые глазищи стали хитрющими. Ой, не к добру. — Хахаля твоего видела! — выпалила она, и я замер, будто в землю врос. — Какого еще хахаля? — прикидываясь дурачком, переспросил я, нахмурив брови. А в голове уже во всю вопила «Гражданская Оборона». А еще тяжесть гитары. А потом ее жалобный писк, когда я разбил ее к чертовой матери, как рок-музыкант. Она молчала, скалясь кривыми зубами, а я пялился на нее, не понимая, то ли шутит, то ли серьезно. — Да! Он в городе! — воскликнула она, подпрыгивая на месте от нервного возбуждения. — Чего ты думаешь, я перлась к тебе через весь город, чуть собаки дикие меня не подрали?.. — Лик… — Потом бомж Валерка пристал. Говорит, мол, отсоси, дам косарь. А откуда у него косарь, а-а?.. — Лика, да послушай же ты! — я схватил ее за плечи и встряхнул, заставляя заткнуться. — Успокоилась? Хорошо. Так вот, теперь забудь всё, что ты видела. Не было никакого мажора, гитары, обнимашек. Ничего, ясно? Она помрачнела, будто все веселье смыли с лица грязной тряпкой. — Идиот, сам же говорил за любую возможность хвататься! — Посмотри на меня, — я стянул капюшон и вытащил из-за шиворота черные патлы, больше напоминающие изрезанный на куски мусорный пакет, надетый на мою башку. — Я беспризорник, видишь? Мне шестнадцать, и я выгляжу, как обсос. Лика только фыркнула и вдруг рванула с места без объяснений, но я не стал ее догонять. Наше негласное правило — каждый сам за себя, каждый думает, как ему лучше. Если она так рассудила, то, ладно, значит, так ей хочется.***
— Держи вора! — вопила тетка, но я уже скрылся между товарными рядами. Капюшон отлично скрывал волосы, новые (найденные на помойке) штаны и кроссовки были моим прикрытием, ведь стиль-то совершенно не мой. Я больше девчачье носил, яркое, а тут — черные спортивки и рваные кеды. Я перемахнул через забор и скрылся в толпе, чтоб потом, в темном углу между контейнерами пересчитать бабки. Триста рублей. Ну, нормально так. На еду хватит, а на большее мне и не надо. В супермаркеты не пускали, и я направился к ларьку, где бодяжили самый мерзопакостный, но самый дешевый чай. Взял булку, обжигающий пальцы пластиковый стаканчик, сгреб сдачу в карман и поплелся на свой пост — к тому месту, где мы впервые с мажором познакомились. Быть может никаким мажором он не был, но я привык называть его так. Мажор, буржуй, зажравшийся ублюдок. Все, что угодно, лишь бы оправдать ту баснословную, по моим меркам, сумму денег, что он мне «кинул в шляпу» за вопли под гитару. Все, что угодно, лишь бы не назвать его при Лике «голубоглазым очаровашкой». Но она все равно пронюхала и подкалывала меня потом этим. Было гадко, но я знал, что сам дурак, и что ее насмешки оправданы, ведь мажор появился в городе всего лишь один раз и быстро исчез. Его никто не знал, никто не видел, по крайней мере, так мне говорили все знакомые и незнакомые, у кого я решился спросить. Об истории с гитарой, конечно же, слышали все. История обросла легендами, и вот уже кто-то «видел», как столичный, судя по прикиду и повадкам, франт пялил меня за гаражами. Или, что я ему отсасывал. Не важно. Ох, и досталось же мне тогда! Желающие присунуть выстроились в очередь, только успевай отбиваться! Но теперь-то, спустя два года и бесчисленное количество наставленных мною синяков и зуботычин, все успокоились. Я жалел лишь о том, что, заметая следы, выкинул кошелек после того, как обчистил. Там наверняка должна была быть хоть какая-нибудь инфа. Именная кредитка, визитка, хоть что-нибудь. Но, с другой стороны, мне было четырнадцать, а ему за двадцать. Педофил-извращенец? Вряд ли, с такими-то голубыми глазами. Скорее, просто братскими чувствами к моей несчастной судьбе проникся, и всё тут. Я залез с ногами на детскую качельку и вгрызся в еще теплую булку. Чай приятно согревал озябшее тело, наполняя будущее таинственным смыслом. Гипнотизируя уже полгода как закрывшийся магазин, в котором он обещал взять мне пожрать, я совсем не обратил внимания, как черт знает откуда появились торчки. — Малой, здоров! — Шнырь подпер качелю, покусывая сигаретный фильтр. — Че кислый такой? Я прожевал последний кусочек булки и покачал головой. — Зима скоро. Холодно, сука. — Так иди к нам, согреем, — хрипло рассмеялся Кот, почесывая ранку на запястье. Я скривился и отвернулся. Этот еще дезоморфинщик спидозный… эк, прицепился, пидарас. — Не тронь пацана, Кот, а то он тебя покусает. Верно я говорю, малой? — Шнырь поковырял носком кроссовки в комке грязи, подозрительно смахивающем на подсохшее собачье дерьмо, и, наконец-то, выбил искру, прикуривая. Я бы побрезговал кусать такого, как Кот, так что только плечами пожал. Порой лучше промолчать — зубы целее будут.***
— Ах ты ж маленькая шлюшка! — завопил жирный уродец, хватаясь руками за яйца. Я перекатился через плечо и вынул ножик, замирая, зыркая глазами из-под грязных косм. Ну, только подойдите, только троньте! — Сука, блядь, я тебе все зубы повыбиваю! — надрывался насильник-неудачник, а я улыбнулся, вытирая кровь с губы. Не ты первый, мудак, пытался. Пока все зубы на месте! — Он меня укусил! Громилы стояли чуть поодаль, с ленцой наблюдая за разыгравшейся сценой. — Я же говорил, Михалыч, что сученок та еще штучка, — протянул лысый. — Я мамку его знал, может, он даже от меня, хах. — А че, может быть! — воодушевился другой, разливая водку по щербатым стопкам. — Глазки твои, зеленые. Уроды! Да если бы у меня были такие поросячьи глазки, как у этого алкаша, я бы удавился пуповиной, не вылезая из мамки! Жирдяй наконец-то разогнулся и со зверским видом направился ко мне, но увидев сталь, остановился. — А, да пошел ты! — отмахнулся он и вернулся за стол. Я забился в угол гаража, рассматривая обстановку и дожидаясь, пока они будут достаточно бухие, чтоб не заметить, как я тихонечко прокрадусь к выходу и… «Бамс!» Бутылка врезалась в бетонную стену прямо у меня над головой и развалилась, осыпая меня градом осколков. Я невольно пискнул, пытаясь и нож удержать, и острое стекло выцарапать из-за шиворота. Боль кольнула в шею, царапнула ухо, и я отдернул окровавленную руку. Ч-черт… — Не смотри так на меня, котеночек! — расхохотался жирный ублюдок, опрокидывая в себя водку и даже не морщась. — Я все равно тебя когда-нибудь поимею, да так, что ты потом добавки попросишь! — Конечно, если я смогу отличить твой хер от дерьма! — зашипел я, отряхивая волосы. Осколок впился в ладонь да плотно там засел. Еще подхватить заразу не хватало из-за трех придурков, которые нашли забавным затащить меня в гараж! — Язва, — довольно причмокнул лысый, закидывая в рот кусочек плавленного сырка. — Точно мой сосунок! — А мамка-то его кто? — поинтересовался Михалыч, который, судя по всему, был не в теме. — А, китаянка там одна. Шлялась по рынку, путалась со всеми, на трассе стояла… Он, видишь, узкоглазый какой. Я сцепил зубы до скрежета. Не китаянка, а монголка, и я не узкоглазый, взял от нее только черные волосы, мертвецки бледную кожу и что-то почти неуловимо азиатское в разрезе глаз. — Та, понятно, пацана такая же доля ждет, — отмахнулся Михалыч. — Это сейчас он такой гордый, а скоро жрать будет нечего… Они все размышляли и размышляли о моей будущей карьере проститутки, а я думал, что нихрена-то они не знают обо мне, но так лучше. Никто и не должен знать. — Малой, зовут тебя как? Я оторвал взгляд от созерцания ржавой двери, думая, как бы туда добраться. — Артем. — Да ты слушай его больше, Митрич, — хмыкнул лысый, ковыряя в зубах изгрызенным ногтем. — Он то Артем, то Максим, то Лешка. Больной, может… На это я промолчал. Имя. Какая разница, как меня зовут? — Подожди, а фамилия Тайшин. Я ж мамку его знал! Эту грязь слушать не хотелось и я погрузился в себя, прокручивая ножик между пальцами. Пусть говорят, пусть мамку обзывают, ее все равно уже в живых нет, ей не обидно.***
Вырваться мне удалось только к шести вечера. Стоило бы, конечно, пойти «домой» спать, все равно никого уже не встретишь в такое время, все по норам попрятались, только извращенцы шастают, но я снова поплелся к дому семнадцать по улице Васильевской. Зачем? Не знаю. Очень хотелось увидеть мажора, не подходить, нет, просто знать, что он правда приехал. Может, он изменился, а может и нет. Я снова уселся задницей на детскую качельку и подобрал под себя ноги, опираясь подбородком о коленки. В животе образовалась черная дыра, желудок тянуло и жгло, а во рту поселился неприятный привкус нечищеных зубов и кислоты. Все это голод. Как же бесит, что в этот кожаный мешок надо засовывать еду. Хочется с ноги дать себе по желудку за то, что он болит. Черт, он видел, сколько стоит еда? Он думает, у меня есть деньги? Может, правда с торчками связаться? Так хотя бы смысл какой-то в жизни появится, да и быстрее все это кончится. Холодный ветер трепал распущенные волосы, и я принялся с остервенением наматывать прядь на палец. Это всегда помогало успокоиться, напомнить, кто я и что здесь делаю. Потянул сильнее, наслаждаясь болью. Тянул так сильно, как только мог терпеть, а потом отпустил, выдыхая. Дергать себя за волосы — приятно. Сжимать запястье до синяков — приятно. Укусить за губу — тоже приятно. Когда от холода не чувствуешь пальцы — неприятно. Когда желудок сводит спазмом — неприятно. И получить в глаз кулаком — тоже не очень. В темноте я уже нихрена не мог разобрать. Рядом ошивалась стая бродячих собак, и я пялился на них, изучая повадки. В школе я успел послушать про условные и безусловные инстинкты, кажется, это был шестой класс. Или седьмой? У третьего подъезда кто-то курил. Может, даже мажор, но с такого расстояния видно только рыжую точку сгорающего табака. Я вдруг вздрогнул, представляя, как пепел падает на тело, обжигая, хотя никогда такого не испытывал: окурки о меня еще не тушили. Стоит попробовать. Может быть, даже начать курить. Почему нет? Это, конечно, деньги, но если брать у бабок на рынке поштучно, стрелять или дергать пачки в толпе, то нормально. Подъездная дверь хлопнула, и я весь обратился в зрение, прищуриваясь. Ничего не видно, хоть глаза выковыривай. Но голос… — Добрый вечер, — поздоровался мажор с курящим соседом, и я быстро опустил ноги вниз, поднимая облачко пыли. Сполз с качели, припадая к земле. Куст, служащий мне прикрытием, подозрительно пах мочой, и я брезгливо скривился, но не высовывался. Мажор в кожанке и надетой под низ белой толстовке, накинул капюшон на голову и сунул руки в карманы, поплелся куда-то прочь, к рынку. Я заправил волосы под воротник и достал из-за пояса брюк шапку-гандонку. Весь в черном, как ниндзя, я крался за ним до самого проспекта, а потом пришлось немного отстать, потому что если бы он обернулся, мне бы не было за чем спрятаться. Хоть бы один мусорный бак по пути встретился! Мужчина дошел до рынка и нырнул в уже прикрытые ворота, но я не сунулся за ним. Во-первых, там охрана, а во-вторых, между рядами у меня нет шансов остаться незамеченным. Я пошел в обход. Застегнул карманы и куртку до самого горла, чтоб ничего не болталось и не мешалось, нашел любимое местечко в заборе и полез вверх, с легкостью перемахнул через кованные пики, бесшумно приземляясь с другой стороны. Блять, опять запах мочи! Какой-то обоссаный город, фу! Я побежал, прислушиваясь, не идет ли охранник, но никого не было. Прижался спиной к металлической стене контейнера, на носочках прокрался к пустующей собачьей будке: Бобика еще летом отравили. Шаг, еще шаг. Да, вон он! Я наблюдал, как мажор подошел к стеклянному МАФу и достал из кармана ключи. Отпер дверь, проскользнул вовнутрь. Сквозь жалюзи я не мог ничего рассмотреть, но видел, как внутри включился свет. Потом дверь закрылась, и все стихло. Я просидел на корточках, выглядывая из-за контейнера полчаса, но мужик все не появлялся. Решив, что ну его к черту, лучше днем приду и посмотрю, что это за магазин такой, я поднялся на ноги и пошел прочь. Часов у меня не было, но чуйка подсказывала, что сейчас около восьми. Охеренно, до недостроя доберусь только к полуночи. Я крепче сжал в кармане ножик, поглаживая пальцем кнопку, и обошел пятно света от фонаря, уже по привычке держась в тени. Ноги легко пружинили по грязному асфальту, в душе было спокойно. Да, он приехал. Хорошо-то как! Хотя, что мне давало это знание, я так и не понял. Ну, приехал, не будем же мы с ним теперь корешевать. Даже если представить, что он вспомнит, даже если пофантазировать, чего я от него хотел? Я резко встал, как вкопанный. Врать себе — дело гнилое и неблагодарное. Я хотел его. Только и всего. Ладно, это все гормоны. Мне шестнадцать, и я хочу секса. Нехорошо улыбнувшись, я пошел дальше, терзая зубами нижнюю губу. Я чувствовал, как лопнула кожа, как рот наполняется соленым привкусом — и тут же слюной. Организм думает, что мы будем кушать, но не хочется его расстраивать — не будем. Хотя-я… я посмотрел в сторону гаражей. Алкаши, наверное, давно спят, можно попробовать дернуть что-то со стола, не впервые. Я осмотрелся, но на улице было пусто. Чудно, все складывается, как нельзя лучше. Перебежками от дерева к дереву, я прокрался к одиноко стоящим заброшенным кирпичным самостройкам, заглянул в щелку и, убедившись, что все трое действительно давно вырубились, кто на столе, кто на диване, кто на кресле, ужиком нырнул в тепло провонявшегося алкогольными парами гаража. Перешагнул через откатившуюся бутылку, прокрался к столу. Тусклая лампочка освещала остатки роскоши. Я подцепил пальцами последнюю скибочку сыра, кусочек колбасы с тарелки лысого, снял недоеденный соленый огурец с вилки, краюшек хлеба… Остальное на столе вызывало только отвращение, ибо было откровенными объедками. Я взял воняющую соленой рыбой газетку, бережно заматывая все. Почти бутерброд, разве нет? Прихватить бы еще ножик, как-никак, а оружие мне было нужно. Куда только его… — А-а, пацан, — рука спящего Михалыча вдруг легла на мое бедро, и я невольно охнул, отшатываясь. Слишком ловко, как для ужравшегося в говно человека, он скользнул ладонью мне под колено и дернул на себя. Не удержавшись, я грохнулся задницей на пол, и все мои пожитки попадали на грязный бетон. Михалыч свалился следом, и я забарахтался под его тяжеленной расплывающейся тушей, безрезультатно пытаясь пролезть ладонью в зажатый его пузом карман и вытащить ножик. Он ткнулся сальным вонючим ртом мне в шею и смачно поцеловал, и я закричал. Нет, правда, это было так мерзко, что я просто заорал, забился под ним, замолотил руками по его плешивой башке, а он все выцеловывал мою шею, заливая слюнями волосы. Когда его руки обхватили мои бедра, страх сковал по рукам и ногам. Я замер на секунду, в панике обдумывая план спасения. У меня были варианты. Да, если он захочет трахнуть меня, ему придется привстать, а там уже я дотянуть до ножа и… Он вдруг потянул руку выше и зажал в кулачище мои волосы, удерживая на месте. Я уже понял, что он хочет, и, будь в желудке хоть какая-нибудь еда, я бы блеванул прямо так, лежа на спине, придавленный стодвадцатикилограмовой тушей Михалыча. Толстые губы ткнулись мне в лицо, и я зажмурился, отворачиваясь. Хотелось врезать ему по яйцам, хотелось хоть чем-нибудь его стукнуть, но на меня будто плиту кинули, как минимум литосферную! — Урод, пидарас, отвали! — закричал я, пытаясь вызвать в нем злость. Пусть только попробует меня поиметь, пусть приподнимется… Он хрипло расхохотался и шлепнул меня ладонью по лицу, так унизительно, так мерзко, что я разозлился еще сильнее. Замахал руками, пытаясь нащупать хоть что-нибудь. Пальцы вдруг коснулись чего-то тяжелого, и я схватился за это, обдирая кожу в кровь. Это «что-то» очень походило на вцементированный в пол кирпич, и я потянулся, пытаясь выползти из-под слюнявящего мою щеку Михалыча. Толкающийся в живот явно возбужденный член энтузиазма не прибавлял. Это было так гадко… — Ну, куда же ты, маленький? Я заплачу! — с готовностью заворковал мужик, сжимая мое запястье, пытаясь оторвать его от кирпича. — Да пошел ты! — заорал я, и вдруг пальцами другой руки нащупал ножку стола. Дернул со всей силы, чуть сдвигая. Еще немного… Шаткий столик закачался… Я закричал, когда ладонь пронзило болью. Тот самый кухонный ножик, который я хотел забрать, упал и больно впился в самый центр ладони, прямо возле еще свежего, утреннего пореза стеклом. Нож упал, звякнув о бетонный пол. — Нет! — воскликнул Михалыч, дернувшись за ним. Я тоже потянулся, уже не соображая, что делаю. Окровавленные пальцы сомкнулись на рукоятке и лезвии, и я сжал его так сильно, будто от этого зависела моя жизнь. Может, такого оно и было. Пальцы пронзило болью, но я боялся взять нож удобнее, потому что отпущу, и он вырвет его, отбросит в сторону… — Ах ты ж маленькая сучка! — завопил Михалыч, пытаясь перехватить мое запястье. Я взмолился всем богам, благодаря их за то, что позволили мне выучиться на карманника, и теперь ловко уйти от его рук. Сцепив зубы, я ударил. Мужик глухо охнул, хватаясь за бок. Зашипел, чуть сползая с меня, и я разжал пальцы, позволяя ножу спокойно застрять в его оголенном жирном боку. Страх схватил за горло, и только сейчас я понял, что натворил. Я ударил ножом человека. Он, возможно, умрет… Михалыч скрутился на бетонном полу, прижимая пальцы к кровоточащему боку. Боже, как же легко нож вошел в тело. Как в мягкое сливочное масло… Я отполз назад, уперся спиной в стенку. Сжал кулаки… порезанные ладони полыхнули болью, и я очнулся. Надо бежать. Надо! Если он все-таки помрет… Тихонько заскулив, я выскочил на улицу, пытаясь оттереть кровь об одежду. Куда бежать?! Мамочки, куда бежать?.. Ноги сами несли меня к рынку, к стеклянному магазинчику. Он выгонит меня, он пошлет меня к черту, он даже не узнает меня. Рука немела. Все-таки, херовая идея хвататься за лезвие. Я опустил глаза ниже. Все выглядело еще хуже, чем я думал. Не особо скрываясь, я рванул через центральный вход между рядами. Магазин мажора был в самом центре… еще немного… Чуть было не схватился левой окровавленной рукой за белую дверную ручку. Вовремя одумался, хорошо… Кровь капала на землю, впитываясь в пыль и грязь, а я едва ли не застонал, когда понял, что дверь просто закрыта. Что теперь? Господи, что теперь?! Дернул еще раз и еще. Бился уже как придурок полоумный в закрытую дверь, и вдруг… щелчок. Но не замка. Другой. Я попятился. Так оружие снимают с предохранителя. Повернулся ключ в замке… — Чего надо? Знакомый голос был насторожен и крайне рассержен. Мажор не ждал гостей и не хотел проблем. Дверь распахнулась чуть шире, и я забыл обо всем, утонув в голубых глазах-озерах. — Я человека, кажется, убил… Бровь вздернулась вверх от удивления, но больше ничего не красивом лице не изменилось. Мажор опустил глаза ниже, к моей руке, которую я все пытался не трогать второй, грязной ладонью. Тошнило. Как же меня тошнило… — Заходи, — он профессиональным взглядом осмотрел улицу и открыл дверь еще шире, приглашая. Я оттянул куртку, подставляя ткань под капающую кровяку, чтобы не залить ему пол, и шагнул в тепло, краем глаза замечая, как он снова ставит пистолет на предохранитель и прячет за пояс брюк, под куртку. В помещении было просторно — столы, стоящие перпендикулярно по центру, два офисных стула, шкаф, диван… чем он тут занимался? — Садись, — мужчина кивнул на стол, и я послушно взобрался на него, баюкая раненую ладонь. — Расскажи, что случилось? Мажор прошел к шкафу и присел на корточки, достал из нижнего ящика коробку, судя по всему, аптечку. Я тупо пялился на него какое-то время, пытаясь придумать правдоподобную историю, но в голову ничего не лезло. — Ты помнишь меня? — наконец-то спросил я, когда он подошел ближе. Стал между моих расставленных в стороны коленей, взял за запястье, осматривая порезы и совсем свежие, и уже подсохшие, но вновь открывшиеся — от стекла. — Пацан с гитарой. Тебя сложно забыть. Он всего на секунду вскинул глаза и улыбнулся, а потом снова вернулся к моей руке. Я прикусил губу. Я знал этот взгляд слишком хорошо, чтобы сомневаться в его значении. Я его тоже интересую. У воров и беспризорников такое в крови — замечать малейшие проявления эмоций. — Да, рана глубокая, — закивал он, доставая из аптечки пузырек перекиси. — Будет сильно щипать. Я серьезно кивнул, готовый вытерпеть такую ерунду. Он молча лечил меня, вытаскивал пинцетом осколки, бинтовал руку, и все молча, не повторяя свой вопрос, что же случилось. Как бы ему это объяснить… да и надо ли объяснять? — Я пырнул ножом человека, — повторил я, набравшись смелости. Все сверлил его взглядом и сверлил, рассматривая красивое мужское лицо. Да, он явно «столичный». В нашем Дальнезалупинске такого не встретишь. Светловолосый, с модной стрижкой, голубоглазый очаровашка с легкой щетиной на лице. От него приятно пахло одеколоном, а одежда явно была очень недешевой. На нашем рынке такую не найти даже за очень большие деньги. И накачанный весь, видно, что часто посещает спортзал. Я пока шел за ним едва ли слюной не захлебнулся, глядя на обтянутую джинсами задницу, ноги… Мажор замер на секунду, все так же не отрывая внимательного взгляда от моей руки. Боже, какой же я грязный замарашка рядом с ним. И патлы эти сальные… Захотелось тут же сбежать, оказаться как можно дальше отсюда. Ненавижу грязь. Просто ненавижу, а с моим превосходным обонянием это вовсе пытка. Но это был единственный способ хоть как-то защититься от таких, как Михалыч… — И я оставил его в гараже умирать. Может быть, он выживет, а может быть, и нет… — Михалыч? В гараже? — вдруг переспросил мажор. — Тот, что на СТО работает? Я только плечами пожал. Может, и на СТО, если судить по черным от мазута пальцам. Мужчина кивнул себе, завязывая бинт на узелок. Руку все еще щипало, но кровь не шла, грязи не было, и я чувствовал себя спокойнее. Поднял глаза, встретившись с внимательными изучающими глазами мажора. Я даже не знал, как его зовут, но почему-то верил ему. Мы не виделись два года, а я верил ему. У него за пояс был заткнут пистолет, а я верил ему. Таким наивным дурачкам, как я, страдания прописаны. Он поднял руку выше, но я не дернулся, позволяя заправить прядь черных, грязных волос за ухо. Он мягко улыбнулся, изучая меня, а сильные мужские пальцы на бедре так недвусмысленно сжались… — Ты очень красивый мальчик, — произнес он, все так же касаясь моего горящего от волнения уха. Сам черт дернул меня за язык, и я зло и язвительно, в своей обычной наглой манере, прошипел: — Сто баксов! Мажор только глаза закатил, то ли насмешливо, то ли издевательски покачал головой. — Злючка, — беззлобно прошептал он и отошел в сторону. Без близости его горячего тела стало вдруг холодно, и я вспомнил вдруг, кто я есть и что я здесь забыл. — Спасибо, — проронил я, сползая со стола. — Рано благодарить, — мажор кивнул на диван. — Ты весь дрожишь. Ложись спать. Я только головой замотал. Сама мысль уснуть на чужой территории была мне чуждой. — Я буду вынужден настаивать, — произнес он, и в голосе его появились очень нехорошие повелительные нотки. — Да я пойду, — промямлил я, направляясь к двери. Дернул за ручку. Закрыто. — Сомневаюсь, что ты в состоянии идти сейчас куда-то. Горячая ладонь легла на мою поясницу, и я сцепил зубы, борясь с желанием уйти от прикосновения. — Утром отпущу. Обещаю. Это меня почему-то успокоило. Ну, может, все не так уж и плохо. Вряд ли он действительно хочет трахнуть меня. Я же бомжик. Воняю, выгляжу, как оборванец, а может и болею чем, кто знает. Я боязливо, будто к дикому животному, подошел к дивану и сел, наслаждаясь мягкостью и отсутствием впивающихся в жопу пружин. Лег, когда он отвернулся, и поджал под себя ноги, как обычно, не снимая ни куртку, ни обувь. Ну, раз ему хочется измазать весь диван грязью и кровью, пусть так и будет. Диван казался огромным, по сравнению с маленьким мною. Хотелось бы укрыться чем нибудь, но, видимо, пледа тут не намечалось. Хотя, достаточно тепло. Так тепло, как бывает только летом… Прижав руки к сводящему судорогой животу, я провалился в сон. А проснулся к обеду, скорее от неприятного запаха гари, чем действительно от того, что выспался, хоть и проспал полдня, чего со мной никогда не бывало. Мажор сидел в своем кресле, откинувшись на спинку и сложив руки на груди. Тоже спал, чуть приоткрыв рот. Я спустил ноги на пол, осматриваясь почти профессиональным взглядом, придумывая пути отхода. Странно, ничего не горело, рынок жил своей обычной жизнью, шумной и бессмысленной, как на Нью-Йоркских биржах наполненный азартом продаж. Да и запах такой вонючий, будто старый. Свежие пожары так не пахнут. Вон, форточка приоткрыта. Оттуда, значит, тянет. Рука пощипывала, покалывала, но не горела, а значит, заражения нет. И хорошо, и ладненько. Нужно выметаться отсюда… Я на цыпочках прокрался к двери и толкнул ее на пробу. Она поддалась, и я, кинув быстрый благодарный взгляд на мужчину, выскользнул к товарным рядам. Тетка, торгующая платками, уперла руки в бока, щуря густо накрашенные внимательные глазищи. Ша, женщина, ты меня мало интересуешь, мне бы жопу свою спасти, а то, чувствую, полиция будет искать меня с собаками. Прятаться было негде, денег на билет в другой город тоже не было, а идти пешком — значит сдохнуть по дороге. Ну, может, Михалыч и не подох вовсе. Тем более я, как-никак, защищался, маленько превысил самооборону… Посадят или нет? Да или нет?.. — О-о, малой, здорово! — я едва ли не подпрыгнул, когда тяжелая рука хлопнула меня по плечу. — Чего надо, Шнырь? — недружелюбно протянул я, сделав шаг назад. От нариков лучше держаться подальше, а то мало ли что этим спидозным в голову стукнет? — Та я ж просто тебя увидел, вот решил поздороваться, — парень выглядел на удивление умиротворенным, я бы даже сказал, счастливым. Точно, уже за губу закинул чего. — А ты куда такой взмыленный? Тоже на жмуриков посмотреть хочешь? Я нахмурился, склонил голову к плечу, ожидая пояснений. — Ну, эти, алкаши, что вечно в гаражах тусуются… Погорели все. Слышишь, как воняет гарью? Пазл встал на место, картинка образовалась, и мои шестеренки задвигались, зашевелились, приводя в действие механизм. Да ну нахер! Быть не может… — А чего они… ну?.. — Та там непонятное, — Шнырь запустил длинные костлявые пальцы под шапку и принялся чесать голову. — Маруська говорит, вроде поножовщина. Хрен знает, но чует мое сердечко, неспроста! А ты сам куда идешь-то? Я сглотнул плотный комок и заметался взглядом по полупустой улице. Куда я иду? Назад. — Прости, кое-какие делишки нарисовались, — я виновато улыбнулся и уже хотел дернуть в сторону стеклянного магазина, чтоб… просто поговорить, наверное, но Шнырь вдруг крепко вцепился в мое запястье, останавливая. — Не-не, подожди. Тема одна есть. — Я правда спешу! Нарик только фыркнул и глаза закатил. Боже, какой же он худой… — Это важно, малой, всего пятнадцать минут, и я от тебя отцеплюсь. Где я потом тебя выловлю, а? Я поджал губы, но кивнул. Не отцепится же, еще со мной попрется… — Идем к трубе. Пришлось тащиться к нашему тайному месту, хотя я не понимал, почему нельзя поговорить где-нибудь возле дерева, все равно же никто не видит. Гораздо палевнее по углам прятаться. — Ну? — нетерпеливо попросил я, приземляясь задницей на бетонный блок. — Опять криминал? — Да не, дело плевое, — Шнырь достал сигареты и закурил. И откуда только бабло на эту гадость? — Есть тут один лошок казахский. Торгует крадеными цацками. Ну, как торгует. Не здесь, возит в Китай. — Бред. — Да не перебивай, дослушай! Цацки, конечно же, не единственный источник богатства. Наркоту гоняет. Небольшими партиями, чисто для друзей. — И? — я нетерпеливо пялился на синюю венку на его бледном лбу. Господи, ему и двадцати пяти нет, а выглядит как старик. Что же будет со мной в двадцать пять? Если доживу. — Там через границу пацан ему подвозил, он забирал. Ну, да, незаконное пересечение границы, но ведь никому и дела нет, всем пофиг. Погранцам, я имею в виду. Его речь, казалась не имела смысла. Он укурен, тут все ясно. Можно было вставать и уходить, но я почему-то не ушел. — Короче! — Шнырь зажал пальцами сигарету и махнул рукой в сторону залива. — Мы с Котом все разведали. Знаем, где они передают товар. Тебе нужно будет только добраться туда чуть раньше лошка, забрать герыч и передать его нам, а мы толкнем. Твоя — треть. Предложение было заманчивым. Не торговать, просто забрать и всё. Даже границу особо пересекать не надо. — Чего сам не пойдешь? — подозрительно прищурился я, теребя завязки бинта, отсоединяя ниточку за ниточкой. — Мы с Котом будем первые подозреваемые у него, так что лучше нам быть на виду. Поторчим немного с его ребятам, обеспечим себе алиби, а ты… ну, ты быстрый и ловкий. — Это пригодится? — я вскинул бровь, чувствуя западло. Дело пованивало неприятностями, но деньги… Шнырь ухмыльнулся, затягиваясь дымом. Закашлялся, выкинул окурок в траву. — Там дом на границе. Заброшка. Нужно ходить осторожно, чтоб не напороться на арматуру. Я почесал переносицу, нахмурился. — Но так вы поссорите своего поставщика с его поставщиком. На кой хрен тебе китайский герыч, своего мало? Нарик только отмахнулся. — Херня, пацан. Китайский дешевый, не будет этот гонять, значит, будет другой. Наш лошок и так цены начал заламывать. Ладно, он меня убедил. Я кивнул, соглашаясь на сделку, только вот… Как бы меня раньше не закрыли. — У меня рука не зажила, — я поднял выше ладонь, демонстрируя бинт. — Дай мне два дня. Шнырь разочарованно прицокнул. — Не, малой. Завтра. Обмен завтра. Крупная партия, так что бери рюкзачеллу. Я закусил губу, но снова кивнул, потому что деньги терять не хотелось. Шнырю я верил как себе, когда он «трезвый», знал, что не надурит. Мы же с ним с детства знакомы, еще когда я малой был, и мамка забывала меня на улице, закрываясь в квартире на ночь, Колян приглашал к себе, и мы с ним ютились на крошечном диване. Он тогда только траву покуривал… — Хорошо. Дай закончить одно дельце, и я весь твой, — наконец-то произнес я, спрыгивая с бетонного блока. — Подойду вечерком к качельке. — Лады, — Шнырь расплылся в улыбке и помахал рукой, а я со всех ног кинулся обратно на рынок, радуясь, что мои шмотки черные, и кровавые пятна на них не видны. Влетел в магазин, не стучась и не здороваясь, слишком переживая, что не успею, и он просто свалит к себе. Я так волновался, что даже забыл про пистолет… Хотя, вряд ли он будет доставать пушку посреди дня, только потому что кто-то вошел без стука. Мажор был на месте. Сидел за столом с ноутом и пил что-то из чайной кружки с китайскими драконами. Таких сувениров тут на границе — как говна за баней. Больше в комнате никого не было. Мне повезло, а то ведь выгонит, якобы, не знакомы. Да ведь и правда не знакомы. — Надо поговорить! — выпалил я, бесцеремонно прошествовав к столу. — Конечно, если ты дашь мне закончить кое-что. Мажор даже не взглянул на меня. Отхлебнул какой-то дряни и сделал широкий приглашающий жест в сторону дивана. Я послушно сел, принялся разглядывать свои руки. Жрать хотелось так, что начала болеть голова. Всё как обычно, да. Прошло полчаса, потом сорок минут, а он все барабанил по клавиатуре, не отрывая взгляда от монитора. Тю, как они вообще понимают что-то в этой технике? Я ни разу за всю жизнь телефон в руки не брал. — Сходи поешь, а то твой желудок мне серенады поет, — мажор посмотрел на меня и мягко улыбнулся, а я только зубы сжал. Да пошел он! Знает же, что бабла у меня нет. — Я потерплю, — благородно вскинул голову, но она снова отозвалась острой болью. Черт, сейчас в отключку свалюсь… Мужчина достал из кармана деньги и, не глядя, не считая, сколько там, положил на стол. Дважды объяснять мне было не нужно. Скомкав купюры в кулаке, я выскочил на улицу и, пошатываясь, поплелся к зарыгаловке, где продавали все, что угодно. Решил не возвращаться к мажору, а поесть прямо там, за столом. Уже порядком подгулявшее рагу и бутерброд с чуть заветренным сыром утолили голод, а «3 в 1» согрел озябшее тело, но я все сидел и сидел за столиком, сверля взглядом снующих между рядов людей, ожидая, что вот-вот появятся фараоны. Менты почему-то не спешили вязать меня, зато вскоре я заметил знакомую широкоплечую фигуру мажора. Он все-таки охеренно красивый мужик. Такой, будто с картинки сошел. С какого-нибудь голливудского фильма, не меньше. Голубоглазый блондин с белозубой улыбкой и замашками доминанта. Еще и не жадный — бабла было, как на обед в нормальном ресторане, так что я остаток сохранил, еще на четыре ужина хватит. Мне о таком только мечтать, если, конечно, я осмелюсь мечтать о нем. Он подошел ближе и плюхнулся на соседний стул. Официантка Глаша тут же притащила свой зад к нашему столику и с любопытством уставилась на меня, мол, какие у этого столичного Ален Делона могут быть дела со мной, патлатым замарашкой. Я и сам еще не знал. Он сказал, что я красивый мальчик. А потом отказался трахаться за деньги. Может, сутенером моим стать хочет? Чего они вообще решили, что я буду продавать свое тело? — Слышал, сгорел гараж Михалыча, — сделав заказ — эспрессо (стик растворимого кофе в стаканчике кипятка), он нацепил на глаза солнцезащитные очки и лучезарно улыбнулся. — Какое совпадение, не правда ли? Я перегнулся через стол и прошептал, пытаясь сквозь темные стекла рассмотреть его насмешливые голубые глаза. — Мне очень повезло, да? Особенно с друзьями. Мажор мягко улыбнулся. Да он же сама невинность, ага! — Насчет знакомых не знаю, но непохоже, чтоб у тебя были друзья. Значит, мы не друзья. Шпилька больно уколола под ребра, но дала мне больше пространства для маневра. — И что теперь? Мне нужно тебе отсосать? — я наклонился еще ближе к столу и прищурился. Согласится, нет? — А ты умеешь? Он уже откровенно смеялся надо мной. Вот же скотина! Глаша принесла кофе, и я заткнулся на какое-то время, но когда она свалила, предварительно построив глазки мажору, продолжил: — Зачем ты это сделал? Уверен, ублюдок под своими очками невинно захлопал ресницами. Это злило. Он пытался вывести меня на эмоции, но я и так был на пределе. — Не придуривайся, хуйло! Я тебе зачем? Он молчал, рисуя губами опасную улыбку. Это просто взрывало мне мозг. Почему нельзя просто ответить? Просто взять и по-человечески ответить? — М-м, — наконец-то протянул он, тоже немного наклоняясь корпусом вперед. — Предложение отсосать все еще в силе? Так и хочется поиметь тебя в твой грязный рот! Я взвился на ноги. Это было слишком. Строит из себя защитника, а потом вот так вот… гадко. Господи, как же гадко! — Сядь, — вдруг спокойно приказал он, медленно снимая очки. А под ними… под ними пустота. Губы все еще искренне улыбались, а в глубине черных зрачков клубилась густая смоляная тьма. Угроза. Опасность. Хотелось убежать отсюда как можно дальше, как можно скорее. Он убил троих. Это приходилось напоминать себе постоянно. Просто убил троих, двое из которых были невиновными. Убил, а теперь просто улыбался и шутил, не желая меня отпускать. Я рассудил для себя, что все-таки стоит послушаться, целее буду. Когда с тобой говорит сам дьявол, лучше не перечить. Я ковырял ногтем край стола, не поднимая на него взгляда. Ну его к черту, пусть выльет на голову очередное ведро помоев, и я свалю. И не такое терпел. — Вижу, от мужиков отбоя нет? Так, Михаэль? Я вскинул голову, подавился воздухом, настолько это было неожиданно. Никто не знал моего настоящего имени. Никто, потому что у меня не было документов. Мать звала меня разными именами, забывая данное при рождении, но я-то знал, как записан в свидетельстве. Михаэль. Черт, откуда он узнал? Я так давно не слышал этого имени, что порой приходилось утром проговаривать его, чтобы не забыть окончательно. — Ты вполне сформирован, как человек, но все еще малолетка, а я, знаешь ли, все-таки имею кое-какие принципы. И один из этих принципов — не ебать детей. Он проговорил это одной длинной фразой, не останавливаясь, не запинаясь, без перепадов интонации и громкости. Будто… будто готовил эту речь или говорил ее не мне одному. — Тогда, что тебе от меня нужно? — я принялся наматывать волосы на палец, заметно нервничая. Сейчас уже перспектива лечь под этого мужика меня здорово пугала. Пусть он красавчик, но больше на маньяка смахивает, чем на адекватного столичного мажора. — О, не много… — мужчина допил кофе и даже не поморщился. Моя жопа учуяла «приключения», и я понял, что меня хотят втянуть в какое-то темное дельце. Что ж, я просто нарасхват сегодня. — Ты придешься по вкусу одному богатому папаше. Все, что тебе нужно — разыграть послушную шлюшку и украсть его телефон. Я отшатнулся, откинулся на спинку пластмассового стула, едва ли не грохнулся назад, но вовремя вцепился пальцами в прикрученный к земле столик. Из легких будто кто-то выбил весь воздух. Шлюху. Сыграть шлюху. Лечь под какого-то мужика. Я замотал головой, готовый встать и уйти прямо сейчас. Не для того я бегал пять лет от извращенцев, чтоб сейчас добровольно пойти в кровать к какому-то «папику». Чтоб он меня лапал, засовывал свой член в мой рот и задницу, стонал, а потом заляпал меня своей спермой… Господи, от одной только мысли весь завтрак сейчас наружу полезет. — Вижу, ты успел нафантазировать, — мажор хмыкнул, покачал головой и вдруг поднялся на ноги. — Тебе не обязательно с ним спать. Можешь уйти, как только украдешь телефон. Через окно или через дверь, никакой охраны. — Ты мне сказки не рассказывай! — шикнул я. — Богатый дядька без охраны? Мужчина все улыбался и улыбался, а я пялился в ответ с вызовом. Не хотелось, чтоб он думал, будто я какой-то лопух и не понимаю, что к чему. — В любом случае, выбора у тебя нет. — Это еще почему?! — я уже почти орал, привлекая внимание Глашки. Думает, на крючок меня поймал? Ага, как бы не так! — Потому что в гараже не нашли нож, а знаешь, где его найдут, с твоими отпечатками, твоей кровью? М-м, будь уверен, пырнуть в бок алкаша в целях самообороны — это одно, а вот сжечь троих людей заживо — совсем другое. Он снова улыбнулся, а потом медленно нацепил солнцезащитные очки, скрывая мрак, клубящийся в голубых глазах. Меня будто приклеило к стулу. Ноги дрожали, руки тоже, а мозг все отказывался понимать, что произошло на самом деле. Никому не верь, Миха. Никому… — А еще знаешь что, сладенький? — ублюдок навис сверху, заслоняя собой солнце. Стало так холодно, что я задрожал, обнимая себя руками. — Ты очень облегчил мне задачу. И себе — тоже. Познакомишься с Миледи и поймешь почему. Мне тоже, знаешь ли, руки марать не хочется. — Я лучше в тюрьму сяду, чем буду на тебя работать, — процедил я, с ненавистью глядя на то, как улыбка мужчины становится еще шире, еще искреннее. Он вдруг медленно протянул руку и, о, каких титанических усилий мне потребовалось, чтоб не отшатнуться. Он подцепил пальцем прядь моих волос и с сосредоточенным видом принялся накручивать. Я не двигался, без страха глядя в лицо этому придурку. Пусть что хочет делает… — Ты красивый, я уже говорил. Даже без этих локонов ты красивый. А знаешь, что делают с красивыми мальчиками в таких местах, как детская колония? — Знаю! — рявкнул я, невольно вспоминая сиротинец. — Так может, все-таки будешь использовать шансы, которые тебе дает жизнь, а не строить из себя невинность?