Ploho — Закладка Проплывают прохожие лица Засоряют воздух словами Страна так хочет гордиться Но не хочет нами Земля процветает ворами Каждый третий кричит: Я мессия По пакетам за гаражами Фасуют Россию Все будет гладко Растает снег, найдется закладка…
«Гитара»
Два года назад — Что вы делаете, пидоры! — заорал я, роняя гитару в лужу, но совершенно не обращая внимание на ее жалобное нытье. Ноги сами несли меня вперед, и я на всех парах влетел в кучу грязных тряпок, сальных волос и порванных кроссовок. Грубо говоря — в дерущихся бомжей. Смешно звучит? Выглядит еще хуже. А я уже почти полчаса наблюдал за ними, морозя яйца, сидя на парапете. Мое внимание привлекла какая-то косматая девчонка в обносках. Ну, как девчонка. Что-то среднее между человеком и куском плесени. Нечто наподобие балахона болталось до самых коленок, а под ним — разношенные неоновые лосины все в дырах. Черные как смоль волосы наполовину спрятаны под драную кожанку, а где-то в районе виска патлы заплетены в нелепую косичку. Чучело. Она, воровато оглядываясь, пробралась к мусорным контейнерам и принялась что-то там искать, приподнимаясь на цыпочки. А место, как для бездомных, кошерное, скажу я вам. Рядом с супермаркетом. Девчонку вскоре заметили хозяева мусорника. Почему-то девчонка не знала, что у бомжей свое распределение районов, и заходить на чужую территорию вредно для целостности зубов, потому что тут уже встает вопрос жизни и смерти, особенно зимой. А может и знала, однако все равно сунулась, дура. Хозяевами были двое братьев-алкашей в подранных тулупах. Я знал их, но никогда не замечал за ними агрессии. Обычно они или валялись пьяные у входа в подвал, или приставали к людям возле магазинов, пытаясь выбить копеечку «на хлеб». Сейчас же они будто с цепи сорвались: с криком и хрипом кинулись к девчонке, и та, вероятнее всего, смогла бы убежать, если бы ее рукав не зацепился за острый край контейнера, и она отчаянно рванулась, прорывая куртку. Наступила на шнурки растоптанных кед и полетела прямо в лужу, выставляя вперед руки. Здоровенные мужики налетели на нежеланную гостью, которой на вид-то было лет тринадцать, и с проклятьями и матами принялись ее метелить руками и ногами. Такого я стерпеть уже не мог. В лучших традициях уличных мордобоев я принялся оттаскивать бомжей от несчастной девчонки, раздавая им попутно пинки и зуботычины. Смрад стоял такой, что меня едва ли не выворачивало наизнанку. Будто с гниющей куче отходов дерусь! Подлые бомжи не ожидали встретить сопротивление и решили, что будет лучше отступить от «сознательного гражданина». Сплюнув на землю, они последний раз пнули свернувшееся в клубочек тело и ретировались, а я, чувствуя себя настоящим героем, бережно перевернул девчонку и охнул от удивления. Никакая это не девчонка, а обыкновенный мальчишка. Лет тринадцати-четырнадцати, с длинными, спутанными и наверняка вшивыми волосами, с замызганным лицом и невероятно красивыми зелеными глазами. Мальчишка смотрел на меня озлобленно, недоверчиво, зыркал из-под черных бровей и шмыгал разбитым в кровь носом. Я протянул руку, но он лишь грубо оттолкнул ее, мол, не на помойке себя нашел, и вскочил на ноги одним прыжком. Охнул, хватаясь за бок, и тут же ловко отпрыгнул на пару шагов назад. Ей богу, разве что не шипел, как блохастый дворовой котяра! Я нащупал в кармане кошелек. Налички не было, а то обязательно бы всунул ему в руки все, что было. Но у меня с недавних пор все деньги хранились на карте, а это чревато определенными неудобствами, как сейчас, когда очень нужен нал. — Идем к магазину! Я тебе куплю поесть, — не терпящим возражения тоном, произнес я, почему-то уверенный, что он пойдет за мной. Мальчишка не двигался, опасливо косясь на меня, готовый удрать в любой момент. — Идем! Он молчал, не двигаясь с места, только руку прижимал к боку. Видимо, ударили его сильно. И на щеке ссадина, и из носа на подбородок кровь стекала жирными каплями. Я сделал шаг к нему, но он вдруг сам шагнул вперед, огибая меня по широкой дуге. Так мы и шли, держась друг от друга на пионерской дистанции, а он все вытирал и вытирал кровь, текущую из носа, только сильнее размазывая ее по лицу. Молчал. Может быть, он немой? — Стой здесь, пожалуйста! Никуда не уходи. Я буквально пять минут и обратно. И, оставив парня у дверей магазина, я метнулся внутрь, расталкивая посетителей локтями и не обращая внимание на возмущенные крики. Плевать. На все плевать. Я даже позабыл о новенькой гитаре. Перед глазами стоял лишь субтильный мальчишка, такой худой, что щеки вваливаются. Схватив хлеб, упаковку сока, какие-то чипсы, пачку печенья и зачем-то замороженные пельмени, я дернулся на кассу, едва ли не забыв заплатить. Девушка, видя мою спешку, работала очень оперативно, за что ей огромное спасибо. Правда, бабка, которая стояла в очереди, ворчала безостановочно, но я не обращал внимания. Я выскочил из магазина спустя какие-то несчастные три минуты, но пацаненка уже нигде не было видно. Забавный. Какой же он забавный. А я? Тоже хорош, конечно. Чего я к пацану прицепился? Что за идиотская привычка подкармливать бродячих котиков, больных голубей и вшивых беспризорников? С неприязнью посмотрев на пакет в своих руках, я кинул его у дверей и поплелся прочь. Ч-черт, этот город просто мрак какой-то! Здесь на каждом углу наркоманы, оборванцы и жулики, а я с ними еще хотел какие-то дела иметь? Хотя, чего это я взъелся? Неужели расстроился, что мой благой порыв таким бесцеремонным образом обломали? Да ладно, пацан всего лишь ребенок, вот и испугался. Эти дворовые щенки привыкли получать лишь пинки под зад, а никак не помощь.***
Новая гитара появилась у меня уже на следующий день. Старую кто-то забрал, так как в той луже я ее уже не нашел. Новая была лучше, круче и дороже. Хотя, разве это деньги? По столичным меркам я здесь был второй человек после губернатора, да, впрочем, и с этим можно было бы поспорить. На гитаре я пытался научиться играть вот уже год, но безуспешно. Пальцы не стояли, зажимать аккорды не получалось и даже простейшую «мурку» я осилил лишь на одной струне. Все свободное время, я проводил в парке, устроившись на дальней скамеечке и разучивая простейшие мелодии, которые предлагались самоучителем. Выть хотелось от осознания того, что дело не продвинулось ни на шаг. Я просто не понимал, как можно воссоздать мелодию и двигать пальцами так быстро, при этом запоминая комбинации. Но это отвлекало от убогости Мухосранска, в котором я был вынужден какое-то время пожить. Что поделать, работа. Всю неделю было холодно, шли дожди, разводя жижу на разбитых дорогах в совершенно невозможную кашу. Я в сотый раз пытался повторить имперский марш, то и дело сбиваясь. Мимо ходили люди, но я не обращал на них никакого внимания, пока вдруг взгляд не зацепился за ноги в расползающихся кедах, пополз вверх, натыкаясь на обскубаный край балахона, и еще выше, к кожаной куртке с порванным рукавом, и выше, к длинным черным лохмам, струйками черной грязи стекающим по худым плечикам, и, наконец, к зеленым глазам. Пацан, которого я около месяца назад спас от бомжей, сейчас с любопытством поглядывал на меня из-под полуопущенных ресниц и заплетал косичку из своих отвратительно спутанных волос. — Умеешь играть? — я склонил голову к плечу. — Да, — хриплым, явно простуженным голосом ответил парень, протянул свою руку с обгрызенными ногтями, под которыми скопилась грязь, и я безоговорочно отдал ему гитару. Усевшись прямо на асфальт, разве что не в лужу, он любовно погладил гриф и принялся перебирать струны тонкими музыкальными пальцами, наигрывая что-то незатейливое, а потом вдруг запел на неизвестном мне наречии, срывая голос в хлам. Это была довольно простая мелодия, и всё сильно портил его сиплый голос, который, о господи, еще даже не начал ломаться, но он удивительно точно попадал в такт, и пальцы двигались так легко и непринужденно, словно бабочки, порхающие по струнам. Я смотрел зачаровано, потому что не мог уловить момент, когда эти тонкие пальчики меняли аккорды. Непонятно как, но все вдруг резко переросло в «Цыганочку с выходом» на совершенно сумасшедшей скорости. Мальчишка в дворовом стиле оттопыривал пальцы, когда бил по струнам и качал головой, прикрывая от удовольствия глаза. Мелодия снова сменилась. — «Вместо тепла зелень стекла, Вместо огня дым. Из сетки календаря выхвачен день…» — запел мальчишка, ехидно взглянув на меня из-под косматой обскубанной челки. Я только и мог, что рот раскрывать, удивляясь его таланту. Столь грязный стиль игры, столь неподходящий, детский голос, звонкий и высокий, и ко всему прочему абсолютная, наглая расхлябанность, самоуверенность, равнодушие. Он вдруг резко перестал играть, кинул на меня колючий, недобрый взгляд и вскочил на ноги. Я с некоторым сожалением потянулся за гитарой, и почему-то в тот момент в голову пришло, что гитар я таких себе еще сотню куплю, а вот он… — Забирай себе, — мягко ответил я. Мальчишка вдруг злобно оскалился. Я только и успел заметить желтые зубы, на удивление ровным заборчиком выстроившиеся во рту. Тонкие губы кривились, насмешливо и зло, будто он вот-вот кинется. — Противно после меня? Я ожидал такой вопрос, поэтому с веселой улыбкой раскинул руки, в шутку предлагая обняться. Паренек подумал пару секунд, а потом быстро преодолел разделяющее нас расстояние и обхватил меня за талию, умудряясь при этом еще и удерживать немалый вес гитары в одной руке. Сильный мальчик. Все беспризорники такие — поджарые и выносливые. А еще очень ловкие, внимательные, бесстрашные… Кто не обнимался с бомжем — тот жизни не знал… Мальчишка хитро усмехнулся и отстранился. Перехватил поудобнее гитару, прижимая ее к себе и, не оглядываясь, побрел прочь. Спустя час, вернувшись домой, я обнаружил пропажу бумажника, но почему-то ни капли не жалел об этом.***
— Что-то ты, больно смурной сегодня. Случилось чего? Павел дернул плечами, будто сбрасывая с себя ношу, и сладко потянулся, хрустя суставами. Я только поморщился, отмахнувшись, ну не признаваться же ему, что мысли мои с недавних пор заняты одним лишь кудрявым мальчишкой, на чумазом лице которого горят недоверчивые, зеленые глаза. Мальчишку я после того видел еще несколько раз в городе. Он таскался с компанией каких-то малолеток, иногда играл на гитаре на площади. Я не пытался больше с ним заговорить, да и не о чем было говорить. Он был еще слишком юн, хотя потенциал был, конечно. — Тема есть одна… но нужно ее хорошенько обкашлять с пацанами. Ты в деле? Павел потер щетину, глядя на меня из-под кустистых бровей. Я думал не долго над его вопросом. Уточнил только: — Мокруха? Мужчина вновь пожал плечами, достал сигареты из заднего кармана и закурил. Губы его кривила жесткая улыбка. — Может быть. Твой боец готов? — Он всегда готов. — Проблем с психами не будет? Я поджал губы, не зная, как ответить на этот вопрос, а Павел расплылся в совершенно идиотской ухмылке. — Он у тебя может быть и крутой убийца, да вот подготовка тщательная нужна. Надо с Алиевым по душам поговорить сперва, а то этот казах что-то очень борзый стал. Рынок-то не резиновый. Я коротко кивнул, прокручивая в голове недавний разговор с местным мелким торгашом с очень раздутыми амбициями. Павел хотел его немного приспустить, чтоб не зазнавался. Вряд ли до мокрухи дело дойдет, скорее просто вежливого поговорят… Мой боец может и не потребуется. — Чем займешься? — выпуская в небо облачко дыма, поинтересовался он, щербато улыбаясь. — Вернусь в город, продолжу битые тачки гонять с Европы. Неплохой бизнес. — В наше дело полностью перебраться не хочешь? Тут мягенько и теплехонько. — Зато нары не будут ни мягкими, ни теплыми. Так что полностью в ваше дело погружаться не стану. Пока что не стану. Но ты держи в голове — я на связи и мой мальчик всегда к вашим услугам. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я шел на вокзал, а он… куда-то по направлению к рынку, где барыги приторговывали краденым. Вокзала как такового в городе не было, но была обыкновенная железнодорожная станция возле которой часто ошивались личности сомнительной репутации. В зале ожидания любили ночевать бомжи, по перрону шастали фрики и местные городские сумасшедшие. Я с невозмутимым видом прошел мимо пацанчиков, ищущих с кем бы подраться, и зашел за угол, доставая сигареты. «Над родною над отчизной бесноватый снег шёл, Я купил журнал Корея там тоже хорошо, Там товарищ Ким Эр Сен, там то же, что у нас, Я уверен что у них то же самое И всё идёт по плану…» Я закрутился на месте, выронив сигарету из рук. Голос был до боли знакомый, хотя так Гражданскую оборону еще никто не исполнял. Еще не ломающийся мальчишечий голос без нажима и скачков как у Летова проникал в мой мозг, перемалывая все в кашу. Надо же как глотку рвет! И слышно же, что простужен. Я не сразу заметил неприметную фигурку пацаненка, сидящего прямо на заплеванном полу с моей гитарой в руках. Его порванная куртка распахнулась, под ней обнаружился совсем легкий свитер, поеденный молью и, кажется, женский. Грязные засаленные волосы свисали тонкими прядями на лицо, лезли в глаза. Шапка, в народе прозванная гандонкой, валялась рядом, и в неё уже нападали рублики. Вот так встреча. Я неторопливо достал из кармана мятые купюры и подошел ближе. Он вскинул на меня наполненные дерзостью глаза, и его голос дрогнул, он запнулся, а потом вовсе замолчал. По молочно-белой коже, отдающей легкой нездоровой зеленцой, разлился совсем детский, нежный румянец. Грязные пальцы по инерции перебирали струны. Наклонившись ниже, я, вместо того, чтобы кинуть деньги в шапку, протянул руку и сунул их в дырявый нагрудный карман, невесомо коснулся грязной щеки. Щелкнул по вздернутому носику, наслаждаясь удивленным взглядом зеленых, цвета сушеной марихуаны, глаз. К перрону медленно приближался мой поезд. Прощай. До встречи.***
На поезде до ближайшего города с нормальным аэропортом, а оттуда — в родной город. Дорога убивала, дорога выматывала, но нужно было делать дела, настраивать связи с тем же Павлом, а это увы, предполагало такие рабочие визиты во всякие приграничные Дальнезалупински. В аэропорту меня уже ждал охранник. В джинсах и легкой куртке, чтобы не привлекать внимание, на неприметной машине. Он забрал сумку и кинул ее в багажник, а потом молча сел за баранку и без лишних слов тронулся. Вот такое я ценю — молчание и покорность. Очень хотелось спать, но было еще слишком много дел, чтобы позволить себе расслабиться. Лифт вез меня на шестнадцатый этаж, казалось, целую вечность. Охранник на входе молча козырнул, вытянулся, демонстрируя всю красоту военной выправки. — Как там наш особо буйный? — поинтересовался я, опираясь о стойку администратора. — Василий с ним занимался, но он ему чуть глаза не выдавил. Пришлось огреть дубинкой. Вырубился, но сотрясение получил. Я только головой покачал. Да что ж это такое… год же уже все нормально было, а теперь вот снова! — Причины? Охранник замялся, опустил глаза в пол на мгновение, а потом снова вскинул. — Паническая атака. Василий говорил, что ничего такого не было, все нормально, занимались как обычно, а потом он как с цепи сорвался. Ясно. Панические атаки с ним случались, но последнее время все реже. Я чувствовал себя полнейшим идиотом порой, обеспечивая ему комфортные условия. Не можешь есть со всеми — на тебе личную кухню. Зуб болит — ладно, не будем рвать, полечим. Тряпки вон ему брендовые покупал, машину личную, оружие любимое, а он все, сука, недоволен! Павел прав, если срывы у бойца будут продолжаться, то никому нахер такой боец не уперся. Что с ним делать, если он посреди задания может в истерику впасть? — А что с Васей? Жив? Охранник дернул плечом. — Да что с ним будет? Жив, конечно. Этого хрен убьешь. — Ладно, хорошо. Молодец, Земцов, так держать. Очень хотелось свалить спать, но сперва нужно было заглянуть к моему мальчику. Хотя, почему мальчику? Ему тридцать лет как минимум. Вот тот зеленоглазый беспризорник — мальчик, а этот, что с сотрясением мозга валяется, — мужчина. Боже, да кого я обманываю? Какой он, нахрен, мужчина? Так, пародия. Я прошел по коридору к комнате под номером «3» и пинком распахнул дверь, зная, какой эффект производит подобное внезапное появление. Пугливо дернувшись, он грохнулся с дивана на пол и, испуганно тараща круглые серые глазищи, отполз в сторону, втягивая голову в плечи. Глупый, будто это его защитит. Схватился руками за виски, будто череп раскалывался на две части как орех, он тихо застонал, зажмурился, утыкаясь лицом в колени. — Болит, да? — зло процедил я, закрывая за собой дверь. Тусклый свет ночника и разворошенная постель явно давали понять, что он уже давно спал. — А вот не решил бы убить моего брата, никто бы тебя и пальцем не тронул! Он застонал громче и принялся раскачиваться из стороны в сторону, сжимаясь в комочек. Блять, ну что за тряпка! Я подошел ближе, вцепился пальцами в кудрявые волосы и дернул вверх, заставляя поднять голову. Звук пощечины эхом отразился от стен. Захотелось еще… — Урод! Пинок под ребра, и пока хватит. И так стонет, будто шлюха под клиентом. Какой же он жалкий! Скорчился на полу, обхватив себя руками за плечи, смотрит этим испуганно-недоуменным взглядом, будто ему что-то непонятно, будто ждет от меня чего-то новенького. Сука, и ведь не скажешь, что он, стоит отдать должное, охеренно стреляет и может даже мне надрать задницу. Если бы захотел, убил бы на месте голыми руками, но ведь он не делает этого, да? Боится, до слез боится. О, а вот и слезы. — Поднимайся, тварь, и отвечай, что тебя опять напугало, что ты посмел поднять руку на моего брата? Я легонько пнул его по ноге, и он зашевелился. Поднялся, помогая себе руками. Выпрямился, сжимая кулаки, видимо, пытаясь перетерпеть головную боль. — Не знаю… — Что ты там мямлишь?! Он на пару секунд отвел взгляд, словно старался успокоиться, и резко выдохнул. — Не знаю. Может быть… родители? Он… он сказал про родителей. Своих. Ну, ваших, хозяин. Голос немного окреп, в глаза вернулась жизнь. Решил, что я успокоился? За ошибки следует неминуемое наказание. Всегда. Это аксиома. — А потом все как в тумане… — В тумане у него все! — я только фыркнул, ловко расстегивая пряжку на ремне и вытягивая его из шлёвок. Он дернулся, будто его током ударило. Вжался в стену, во все глаза глядя на меня, будто не верил. Боже, ну что за наивный ребенок? Ноги его не держали, и он медленно сполз на пол, вцепился пальцами одной руки в запястье другой и зажмурился, будто пытался всеми силами отгородиться от меня. А сердце… тук-тук-тук. — Давай, снимай футболку и на колени спиной ко мне. Он тихонько зашептал что-то то ли слова молитвы, то ли просил меня не делать этого — один хрен. Я здесь бог и я вершу законы, а главный закон он нарушил. Сильное и совершенное на вид тело била крупная дрожь, как в лихорадке, на лбу выступила испарина. Пальцы, которые так мастерски жмут на курок и виртуозно крутят ножи, вдруг стали неповоротливым, когда он пытался подцепить футболку сзади. — Сегодня десять раз. Можешь не считать, нахер надо, один хрен сбиваешься и заново приходится начинать. Он согласно закивал, наконец-то справившись с футболкой. Повернулся к стене, уперся в нее ладонями и замер. Я удовлетворенно кивнул себе, глядя на бугрящиеся мышцы, играющие под испещренной шрамами кожей. Захотелось коснуться, но это можно и позже, не сегодня. Размахнувшись, я ударил в пустоту, наслаждаясь свистом рассекаемой воздух кожи, а также произведенным эффектом — мальчик заскулил и дернулся. — Ша, придурок, я же даже не коснулся тебя… Удар. Крик. — А теперь коснулся. Удар. Крик. — Думаешь, мне легко? Думаешь, мне нравится всё это? Да, нравится… Удар. Крик. — Я тоже придерживаюсь правил, если ты не заметил. Я никогда не наказывал тебя, если ты не совершал ошибки. И заметь, мое наказание было всегда справедливым или даже щадящим. Соизмеримым с твоим проступком. Скажешь, нет? Удар. Крик, хриплый, будто на грани истерики. — Ты чуть не убил моего брата, а я тебе за это — всего лишь десять ударов ремнем. Разве это наказание? Так детей за двойку наказывают. Удар. Подвывание, задушенный всхлип. — Ну, экватор пройден, красавчик. Хочешь что-то сказать? Он дрожал, выгибая спину. Вот так один за другим — это больно, я знаю, тем более, что я чертовски хочу спать, а не рассчитывать силу или контролировать, чтоб траектория не пересекалась. Как он не понимает, что я тоже не железный?.. — Пожалуйста… — Что? Не слышу. — Пожалуйста, хозяин, я правда не знаю, что случилось… Удар. Мальчик дернулся вперед, врезался грудью и виском в стену. Совсем нездоровая башка его, видимо, подвела, и он начал заваливаться на бок, пытаясь удержаться в сознании, схватился за штору. Карниз с громким хлопком лопнул, и я отступил на шаг, позволяя ему упасть и огреть этого идиота по затылку. Стонет, значит, в сознании. Удар. Молчание, только дыхание частое и прерывистое. Удар, удар, удар. — Все, справился. Я щелкнул ремнем и, не оглядываясь, вышел, позволяя этому слабаку соскрести свою тушку с пола. А на карниз мне плевать — его комната, хочет разнести ее, пусть разносит и живет в дерьме.***
Он месяц не совершал ни единой ошибки, а у меня уже яйца звенели, так хотелось его поиметь. Можно снять шлюху, да, но ни одно тело так не заводит, как этот контраст крепких мускул и загнанного взгляда серых глаз. Трахнуть его, прогнуть под себя… и в голову весь месяц лезли предательские мыслишки забить на правила и наказать вот так, без допущенных им ошибок, но я гнал их прочь, хотя с каждым днем делать это было все сложнее. И мои старания были вознаграждены. Ошибка. О, какое сладкое слово. Ошибка, и вот он уже стоит в моей комнате голый и дрожащий, будто от холода. — Ты убил важного человека, того кого не должен был убивать, а только ранить. Я говорил это спокойно, медленно, желая, чтобы он запомнил, знал, в чем именно он провинился. — Я не знал, что пуля попадет в бедренную вену и он истечет кровью… — прошептал мальчик, заглядывая мне в глаза, будто искал там понимания. Дурак. — Значит, надо было стрелять по коленям, — я только пожал плечами и указал пальцем на кровать. Дождался, пока он встанет в коленно-локтевую, покорно прогибая спину, и только потом сам начал раздеваться, медленно, упиваясь звуками его частого поверхностного дыхания и видом дрожащего мощного тела. А потом… черт, он такой узкий, что каждый раз, как в первый. Замер, уговаривая себя не торопиться, насладиться шелковистой кожей под пальцами, гладкими сжимающимися стеночками внутри. — Больно, порвешь, — выдохнул совсем тихо, будто вовсе не желал, чтоб я услышал. Наклонился ниже, схватил дрожащими пальцами край подушки, засунул ее себе в рот и снова простонал, напряженный, как натянутая тетива. Будто не знает, что у меня в башке просто взрыв, когда он вот так вот шепчет «больно» и пытается сдержать крик. Хочется драть его, как последнюю шлюху, и похер, что потом он будет недееспособен весь день. Но я останавливал себя, потому что порой приходилось даже зашивать его первое время. Потом, конечно, приспособились друг к другу, хотя он до сих пор не научился расслабляться. Пусть скажет спасибо, что я не забываю про смазку! Он шмыгнул носом и заскулил. Неужели расплакался? Как-то он быстро. Слезы, мольбы, «больно», произнесенное шепотом, а то, как он зажимается, когда его трахаешь… все это заставляло мою кровь вскипать, а тело — двигаться быстрее, подобно высокоточному механизму. Его плечи дрожали, а из глотки рвалась истерика, и это было уже выше моих сил. Сжав руками бока, опоясанные натянутыми, как канаты, мышцами, я последний раз толкнулся в распаленное нутро и кончил. Разочарованно отстранился. Слишком быстро. Нет, так не пойдет. Вытащив член, я брезгливо скривился, заметив омерзительные бурые разводы. Обтер простыней, скинул ее на пол, совершенно не заботясь о том, как в прачечной все это дело будут отстирывать. Сейчас меня заботило другое, и я похлопал все еще всхлипывающего парня по бедру, заставляя перевернуться и лечь на спину. Ну чего ты скулишь, собака? Все ж условия тебе?! И подушка под голову, и смазка! — Давай, подрочи для меня! Он испуганно посмотрел на меня мокрыми от слез глазами, и мы оба поняли, что даже при всем желании это задание невыполнимо. — Я не говорю кончить. Просто потереби свою вялую колбаску. Он вдруг покраснел, как девственница, и положил руку на совершенно мягкий член, принимаясь бессмысленно двигать кулаком, а я все пялился на его окровавленный зад, чувствуя, как мой собственный член начинает активно твердеть. — Ты делаешь это сам? — я провел языком по пересохшим губам, глядя на заплаканное лицо парня. Ему пора побриться — щетина добавляет возраста, напоминая, что ему, черт возьми, тридцать! — Отвечай! — Нет, хозяин, — прошептал он, продолжая совершенно безрезультатные движения рукой. — А эрекция? Утром бывает? — Нет, хозяин… Я ухмыльнулся. — Что, привык использовать другие места? Давай, засунь пальцы себе в задницу. Кажется, что его глаза не могли расшириться еще сильнее, но он всегда способен меня удивить. — Что такое? Хочешь, чтоб я это сделал? — Пожалуйста, хозяин, будет очень больно… Мое молчание красноречивее слов, и он послушно прогнулся в спине, чуть поворачиваясь на бок, завел руку за спину и засунул палец в кровящую дырку. — Два давай, — скомандовал я, начиная поглаживать свой уже порядком вставший член. Видок — просто потрясающий. Он закусил губу и медленно ввел второй палец, слишком аккуратно, как по мне. — И дрочить себе не забывай. Давай, резче. Он зажмурил мокрые от слез глаза и принялся грубее трахать себя пальцами и толкаться в кулак, молясь, видимо, всем богам, чтоб это поскорее кончилось. Пальцы окрасились красным, член, будто кусок тряпки, болтался из стороны в сторону, и я решил, что ну все, хватит представлений. Откинувшись на кровать, я пнул его ногой, заставляя поднять веки и посмотреть на меня. Уснул, что ли? Медитирует? Я молча кивнул на свой член, используя весь наш совместный богатейший опыт, позволяющий общаться без слов. Он понял, заморгал, прогоняя слезы, всхлипнул, доставая пальцы из дырки, и подполз ближе. Понял, да не так. Блять, всё объяснять надо! — Не ртом, милый. Мальчик вдруг шарахнулся в сторону, едва не свалившись с кровати, замотал головой, как собака, отряхиваясь от воды. Из глаз снова брызнули слезы. Чего он плаксивый такой сегодня? Обычно храбрится, молчит, сгрызая губы, а сегодня прямо в ударе! — Не зли меня! Он какое-то время просто дышал, собираясь с силами, а потом перекинул ногу через меня и, чтоб не успеть передумать, взялся горячими пальцами за мой член, направляя в себя. Когда ему больно, он не может расслабиться, я знаю, но ведь он даже не пытался! Наоборот, зажимался, а потом рыдал, ну разве не придурок? Мышцы натянулись до предела, из горла вырывался один лишь бессвязный скулеж, но он продолжал опускаться вниз, насаживаясь, и я в восхищении замер, разглядывая прокачанные мышцы груди, пресса, облизывая взглядом плечи. Я сам не хуже, нет, но на нем это все почему-то смотрелось гармоничнее. Может быть, потому что кожа у него более смуглая, а когда летом на солнце загорит, то вообще бронзовая. Я же всю жизнь был бледный, а на светлой коже мышцы не так круто смотрятся… А жаль… Хотя, мне и не нужно быть машиной для убийств, как вот этот красавчик. «Smart — is the new sexy». Да, но не хотелось бы выглядеть дохлой крысой рядом с человеком с телом Аполлона, пусть даже этот человек ночами скакал на моем члене и умолял отпустить его. Но все равно надо подкачаться, тем более у меня все данные есть — я выше, я крепче. Мышцы нарастут, надо только приложить чуть больше усилий. За всеми этими размышлениями я почти упустил момент, как приблизился к границе. Вскинулся вверх, впечатываясь бедрами в его задницу, а он уже и не кричал, не стонал, покорно двигался, будто ушел в себя и ничего не ощущал, только слезы безостановочно текли по щекам. Тряпка. Какая же ты тряпка, Миледи.***
Восемь лет назад «Делать из человека оружие — очень кропотливый труд. Это целая наука» — так любил поговаривать хозяин. Оружие, еще сохранившее в своем образе человеческие черты сопротивлялось, или, быть может, это человек в теле оружия противился своему уничтожению? «Чтоб лишить оружие человеческого облика, необходимо поставить его в бесправное и безвыходное положение». Для пистолета, винтовки, автомата или гранаты существовал лишь один до уродства простой закон: им разрешалось быть физическим телом и служить предметом для убийств. Та же участь была уготована Миледи, но он все еще боролся. Спустя год после того, как хозяин забрал его к себе, он все такой же тощий и несчастный, как облезлый котяра. Он лез на стены в своей комнате, бился в истерике и требовал выпустить его. Нет, ну вы слышали? Требовал! Как будто кто-то давал ему такое право. Хозяин милосердный и справедливый. Он не наказывал без веской причины, но Миледи (ишь, цаца какая!) всё еще был непокорный и неподатливый, отказывался ходить на тренировки, предпочитая ходить в синяках. Хозяина бесило все, что этот глупый мальчик делал. Да о чем там говорить! Стоило увидеть эти бессмысленные кудряшки и тут же возникало непреодолимое желание сжать их в кулаке и потаскать по комнате за волосы, чтоб неповадно было! В очередной раз Миледи провинился и теперь ждал наказания, дрожа как осиновый лист на ветру. Вжался в угол, размазывая по лицу слезы. Плакса. Всегда был таким плаксой. Порой хозяин забывал, что парню двадцать пять, а не пять. Рыдал как детсадовец! Страшно ему, видите ли, и обидно. Нормально бы занимался, выполнял бы команды и ничего этого не было бы! Ведь хозяин хотел как лучше, хотел сделать его самым совершенным оружием, сделать его идеальным! Не каждому человеку повезет поучаствовать в эксперименте, а это был чистой воды эксперимент. Сделать своего бойца, прокачанного, как прокачивают персонажей в видеоиграх. Не зря все-таки Миледи раньше был благородным рыцарем, разъезжающим по миру под эгидой Красного Креста. Такие слабохарактерные люди, как он, наивно полагают, что «цветы лучше пуль», и не хотят держать оружие в руках, зато из них самих получается чудесное оружие. Нужно было только размять его как пластилин, и тогда он станет мягким и податливым, способным принять любую форму. Порой разминать пластилин целым куском достаточно проблематично, и тогда приходится разламывать его, расплющивать каждый кусочек по отдельности. Грубо говоря — ломать. Миледи как будто на это и напрашивался. Удары и иголки под ногти его уже не впечатляли. Это было несомненно мучительно, но дело с места не двигалось, да и был он каким-то вялым после этих наказаний, а такого размазню потом попробуй заставить хотя бы поотжиматься. Даже шантажировать родителями приходилось все чаще, будто он забывал о них, погружаясь в себя. Простую, но гениальную мысль предложил Василий. Ломать дух надо было с нескольких сторон, и боль была лишь одной гранью многоугольника. Очередного проступка было дождаться просто. На самом деле хозяин уже устал каждый день наказывать паршивца, порой даже спускал некоторые вещи, делая вид, что не заметил. Но в этот раз Миледи набросился на медсестру, а этого нельзя было простить. И вот теперь собственные необдуманные поступки довели мальчика до того, что он сидел в углу, поджав колени к груди, и беззвучно рыдал, что-то едва слышно причитая на польском. Он уже неплохо понимал русскую речь, но порой приходилось говорить медленно, разделяя слова, а иногда даже переходить на английский. Это затрудняло положение, но выбора не было — привлекать к делу еще и какого-нибудь учителя или самому учить хозяин не собирался. И так этот придурок на людей кидается, будто озверина нажрался. Достав пистолет из кобуры, хозяин снял его с предохранителя и сделал еще один шаг к подвывающему от страха мальчишке. — Не хочешь по-хорошему учиться? Голос его звучал тихо, будто шелест ветра в листве, а его нечеловеческая неподвижность внушала Миледи просто священный ужас. Он вскинул светлые и круглые, как у тигра глаза, и ничего не ответил, только внимательно следил за руками, как пес, ожидающий удара. — Я тут подумал… Может палец тебе отрезать? Хозяин поиграл в руке пистолетом, размахивая им из стороны в сторону. Миледи затаил дыхание, еще плотнее прижимая колени к груди. — Я просто подумал, что это, наверное, последний месяц, когда я тебя терплю. Знаешь, я тоже очень устал. Если бы ты не строил из себя черт знает что, мы бы уже давно были впереди. Никто бы тебя не трогал, не делал больно. Понимаешь ты это своей тупой башкой или нет? Слушать его было невыносимо. Миледи чувствовал, как его почти что выворачивает от этого неторопливого монолога, но пистолет в руке и совсем не пустые угрозы заставляли его безмолвствовать. — Ты же понимаешь, что я выбрал тебя по принципу «Под себя не ссытся — заверни, годится». Да, быть может, ты сейчас подумал, что лучше бы тебя боевики просто грохнули там, под Алеппо, и я с радостью с тобой соглашусь. Потому что ты не оправдал ни одного моего ожидания. А теперь скажи мне, мальчик… Он опустился на корточки на расстоянии вытянутой руки и посмотрел тем самым голубым взглядом Херувима, невинным, будто у младенца или блаженного. — Скажи мне, всегда ли я держу слово? Миледи медленно едва заметно наклонил голову. — Это значит, что ты веришь мне? Ресницы парня дрогнули. Он снова кивнул. — Тогда могу поклясться тебе родной матерью, что я трахну твою мать вот этим пистолетом, а потом застрелю ее, не вынимая его, если ты, мой сладенький, не начнешь учиться. Понял? Миледи глухо, задушено всхлипнул, закрывая уши руками. Он больше не мог слышать этот вкрадчивый голос, эти до омерзения уродливые слова. — А теперь на колени! Команда врывалась в мозг, и тело будто само пришло в движение. Четкий приказ, и уже понятно, что будет дальше. — Расстегни мне ширинку и принимайся за работу, раз больше ни на что не способен! Миледи вскинул глаза вверх, но протянул руки к джинсам хозяина, пытаясь не кривиться от отвращения. — Давай резче! Бери его в рот! Или хочешь, чтоб за тебя это сделала твоя мамаша? Ей не привыкать… Жестокие слова снова прорвали дамбу, и Миледи заморгал, прогоняя слезы. Розовый член с маленький капелькой смазки… надо засунуть его в рот? Коснуться губами, положить головку на язык? Пощечина обожгла щеку болью. Грубые пальцы сжали волосы в кулак, а дуло пистолета уперлось в лоб. — Только попробуй царапнуть зубами, и, я клянусь, ты пожалеешь, что родился на свет! Крепко зажмурившись, Миледи открыл рот и почувствовал прикосновение горячей головки к языку. Капля предэякулята показалась совершенно безвкусной, но она была склизкой и холодной, и парень испуганно отшатнулся, пытаясь то ли сплюнуть, то ли проглотить. — Ишь, брезгливый какой! Заблюешь свой ковролин, сам будешь вымывать, понял?! Еще одна попытка взять член в рот была более удачной. Если не смотреть, если попытаться забыть, что это такое, могло даже показаться, что во рту «чупа-чупс». Такой, большой, с жвачкой внутри еще… «Чупа-чупс» толкнулся дальше, и Миледи снова шарахнулся в сторону, закашлялся, пытаясь подавить рвотный рефлекс. — Вот же неженка! — зарычал хозяин и за волосы притянул голову уже ничего не соображающего парня к своему члену. Третья попытка была не намного успешнее. Стоило головке попытаться проскользнуть в глотку, как Миледи начинал вырываться, не в силах справиться со своим страхом и рефлексами. — Заебал! — честно признался хозяин, отстраняясь. Стянул с шеи галстук, обошел дрожащего парня и схватил его руки, заставляя завести за спину. Плотно связал запястья друг с другом и глухо скомандовал: — K стене. Прижмись спиной к стене. Миледи исполнил, отполз назад, повел плечами пытаясь освободиться, но куда там! — Теперь открой рот пошире и высунь язык. Постарайся не делать глотательные движения, дыши через нос. Дело пошло быстрее. Не имея возможности отстраняться и отталкивать руками бедра хозяина, Миледи просто стонал и давился, умоляя себя держать рот открытым, не обращать внимания на желание выблевать собственный желудок, забыть, что именно с ним делают, забыть, что теперь это будет повторяться регулярно… Слюни, сопли, слезы текли из него, как из ведра без днища. Челюсть болела, но вскоре он даже приспособился, абстрагировался от происходящего, прокручивая в голове короткую детскую песенку. «Pałka, zapałka, dwa kije, Kto się nie schowa, ten kryje. Raz, dwa, trzy, … dziesięć. Zamykam budkę i wychodzę…» Он так глубоко погрузился в себя, что не заметил, как расслабился, а потом… Член изо рта куда-то делся, а в висок ударила рукоять пистолета. Сознание поплыло, но не дало провалиться в объятия тьмы. — Сука! За зубами следи! Неделю без жратвы будешь сидеть, одним белковым коктейлем питаться, понял?! Хозяин пару раз толкнулся в свой кулак, и в рот Миледи брызнула сперма. Он всхлипнул, закрыт рот, но хозяин не позволил. Сжал пальцами щеки, заставляя разомкнуть губы. — Жри, что дают! Ничего не оставалось, кроме как проглотить, давясь и кашляя. …он еще долго блевал желчью в унитаз, когда хозяин все-таки ушел, а потом сидел на ледяном кафеле, подтянув колени к груди. Не дрожал, только пялился в пустоту невидящим взглядом и думал, как прожить эту неделю, когда «белковый коктейль» лезет из глотки, не желая усваиваться.