Из плодов манцинеллы

      Юноша просто ловко запрыгнул на борт, кинул деньги и молча пошёл осматривать корабль. Впрочем, ходил он так, словно давно уже здесь был, просто ему необходимо убедиться, что ничего с его прошлого визита не пострадало. Это вызывало такое ощущение, но Мирон точно знал, что на своём корабле видит парня впервые.       Высокий, курносый, улыбчивый, волосы русые, светлые, чёлка немного спадает на глаза. Главное в нём — лёгкость его походки и кроткость взгляда. Точно уличный кот он перетекает с места не место и в итоге пропадает в трюме.       Мирон идёт следом, мимоходом проверяя золото.       — Мы отплываем сегодня на закате, кают никому не выделяем, деньги не возвращаем, но, так уж и быть, палубу драить не заставляем. Плыть будем пять дней, потом остановка в Краском порту. Остановка день, потом отплываем в сторону Ярских островов.       Парень приятно усмехается, кивает с тёплой улыбкой на губах.       — Надеюсь, Вы не будете спрашивать, куда я держу путь.       — Это обыкновенный дорожный трёп, — равнодушно отвечает Мирон. — Если не хочешь — не говори. Никому тут до этого дела по сути и нет. Но вот имя твоё мне узнать хотелось бы.       — Я - Слава. А Вас как? — с готовностью отвечает парень.       Мирон представляется капитаном, усмехается, кивает на прощанье и уходит наружу. Они скоро отбывают, солнце стремительно падает, а экипаж начинает лениво подтягиваться из кабаков и борделей на корабль.       За последнее время ситуация сложилась странная. Некогда относительно законный и добропорядочный корабль «Империя» стал пиратским «Сизым голубем». Мирон не успевал удивляться этим изменениям, но постоянно их поддерживал. Что угодно, лишь бы не голодовка. Хотя порой приходилось и голодать. Когда нападать на корабли идущие из Империи не получалось — заканчивались снаряды, вражеский корабль был слишком бедным или быстрым или они держали важный путь в какой-нибудь порт, — приходилось проявлять стойкость и отказываться от своих кушаний в угоду команде. Честь с зачатками филантропии держались в Мироне слишком крепко и даже продолжали расти. Капитанская гордость ему не мешала преломлять хлеб со своими ребятами. Правда, делал он это один, заперевшись в своей каюте. Строгость и субординацию никто, по его мнению, не отменял.       — Капитан, — обращается сейчас Белый глаз — помощник Мирона, прозванный так из-за слеповатости. Белый глаз — невысокий мужчина пятидесяти лет, готовый несмотря ни на что на безрассудства и обожающий снимать в каждом борделе по несколько шлюх. Денег он не жалел только на них, но вот на всём другом сильно экономил. Это смешило Мирона, но в дела своих подчинённых он никогда не лез, — слушок по городу прошёл, что Императорские хотят на Эридерский остров сплавать. Вы знаете, чем это может нам обернуться, — веско скрипучим голосом говорит он.       — Что они там забыли? — удивляется неподдельно Мирон. — Им долго плыть на своих громадинах. В Краском донабьём трюм и сразу рванём в открытое море. Их надо остерегаться, придётся поменять курс.       — Совсем не выстоим, капитан?       — Они плавают по несколько кораблей, сам-то как думаешь? Вали с глаз моих, не раздражай. Скажи лучше, все на борту?       — Пищалки с Шинтаком нет-с. Велите без них отплывать?       — Да, начинаем отплытие. Если успеют — будут драить палубу без обеда, — скупо бросает Мирон и уходит за штурвал. Слушает, как боцман велит поднимать паруса и остальной трёп, который за столько лет полностью перестал действовать на нервы, отходя на второй план.       Так всегда — на судне вечно стоит шумиха. Все переговариваются, орут друг на друга, часто ругаются и подъёбывают, с трудом обходится без драк. Главное — вовремя понять, когда кричат уж слишком рьяно, выйти и гаркнуть на них. Тогда на небольшое время даже воцарится тишина.       Отплыли вместе с недостающими, те чудом успели запрыгнуть на корабль, им сразу же выдали ведро со шваброй. Мирон спустя час поездки закрылся у себя в кабинете, как делал в большинстве своём. Его никто не решался побеспокоить. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Это ему нравилось безумно.       Почти за неделю добрались до Краского порта, заправили всем необходимым трюм. Продовольствие, выпивка, снаряжение. Мирон подкупил себе патронов для своего любимого револьвера и несколько книг. Свой кабинет он практически никогда не покидал. В основном он читал, изучал карту, играл сам с собой в шахматы, в действительности раздумывая над чем-то его интересующим.       Сейчас его интересовали Имперские корабли. С ними ни за что нельзя было пересекаться, если те шли во флоте. Это убило бы судно. Но держаться далеко от торговых путей — терять огромное количество наживы. Да и корабельный скот явно не обрадуется длительному затишью. В последнем порту посидеть у них не получилось. Они постоянно что-то перетаскивали на корабль, а когда настало время отдохнуть — отплыли. Никаких борделей на всю ночь, сразу за дело. Даже сейчас до Мирона доходят недовольные восклики некоторых. Но на это есть силы только вздыхать. Вступать в бесполезные споры — поистине себя не уважать.       В дверь стучатся. Мирон удивлённо приподнимает брови. Не успевает он ответить, как дверь приоткрывается и в каюту всовывается светлая макушка юного путешественника.       — О, Слава, да? Я о тебе и не слышал ничего всю неделю. Думал, что ты уже свалил.       — Вы такой добрый, — ничуть не обидевшись, говорит парень мягким голосом и робко спрашивает: — Можно?       — Ну заходи, — бросает Мирон, отодвигая от себя шахматы. — С какой целью пожаловал?       — Капитан, можно сперва вопрос?       Мирон приподнимает в удивление бровь и, опираясь на кулак, равнодушно кидает:       — Ну и?       Слава подсобирается, кротко улыбается, оглядывает мимолётно каюту и без спросу двигается на диван справа. Садится на него. Оказывается напротив Мирона, почти на одной с ним линии взгляда.       — Как Вы могли что-либо слышать обо мне, если не вылезали из своей каюты? — с ласковым лукавством вопрошает он.       — Я знаю и слышу всё на этом корабле, — скупо делится Мирон, со скукой смотря на лежащие на столе шахматы. Взгляд с них соскальзывает к Славе. Простая рубаха, опрятные штаны, нормальные сапоги и нет оружия на поясе. По-хорошему его можно с лёгкостью обобрать и пустить с корабля в свободное плавание. — Люди о чём-то говорят. Говорят день за днём, день за днём, ночь за ночью, сутки за сутками, — его голос был точно волны, укачивал, бился о себя, плескался, раскачивался. В нём слышалась безысходность и усталость. Ветреное море. — И о тебе, представь себе, ничего.       — Чудный корабль, согласен, — сказал вдруг бойко без привязки к разговору Слава. — И Вы правы, я действительно предпочитаю уединяться от ваших матросов. Не привык к шуму. Только к ветру и морскому воздуху.       — Как интересно, — лениво говорит Мирон и бормочет сквозь зубы: — Зачем ты пришёл в мою каюту? Поговорить?       — Это было бы неплохо. Ваши люди, капитан, в отличие от Вас даже читать не умеют. Я видел какие книги вы покупали в порту. Как по мне — дикая безвкусица. Женские книжечки, не более.       — Ты пришёл к капитану пиратского корабля, на котором едешь за скромную плату, без причины и обзываешь его литературные вкусы? Скажи, юнец, ты просто отбитый или бесстрашный? Хотя в целом это значит одно и то же.       — Да бросьте, Вам же тоже интересно поговорить. Вы здесь маринуетесь день за днём, — последовал короткий смешок. — Даже бульварные книги не смогут Вам помочь. А вообще я не обзываю ничьи вкусы! Только книги. Честное честно. И меня Слава зовут.       — Я знаю.       — Ну вы просто сказали «юнец».       — Это обращение, дурной.       — Обращаются ведь по имени, — весомо сказал Слава. — А как зовут Вас? На корабле я не слышал, чтобы хоть кто-то упоминал ваше имя. Это какой-то секрет?       — Как бы меня ни звали, для тебя я капитан.       — Ваши люди не все вам преданы, — поделился вдруг Слава. Он говорил очень убедительно и без желания заканчивать разговор. Наоборот, старался продлить его любыми темами. Мирону это не нравилось, он поморщился.       — Люди никогда не бывают преданы. Они не собаки — их недостаток.       — Почему же? Вы преданный человек. И среди ваших людей действительно есть несколько преданных! Но есть и смутные. Они точно готовят против Вас бунт.       — Как любезно с твоей стороны, что ты меня предупредил. В любом случае, мне это неинтересно.       — Но это же Ваш корабль! — возмутился и даже изумился Слава. Его лицо заволокло непонимание.       — Мой. С первого дня мой. И всегда будет моим.       — Вы слишком самоуверенны, — осуждающе проговорил Слава. Он встал с дивана и начал расхаживать по каюте, как по своей собственной, порой с интересом на чём-то останавливаясь и разглядывая это. — Скажите, я достаточно денег Вам заплатил?       — Ну раз ты пока не за бортом — да. Хотя с каждым словом ты приближаешь этот момент всё больше и больше.       — А у Вас очень хороший повар! Готовит он зачастую отвратно, но человек стоящий. Его бы сделали боцманом.       — Боюсь, другие готовят ещё хуже. У него самая сносная стряпня.       — Ваша серость в голосе меня пугает. Это, вероятно, от книг. Можете одолжить мне одну? Я Вам верну, мне просто нужно удостовериться в их чистоте.       — Тупее предлога я не видел, — резковато бросил Мирон, еле ворочая губами. — Бери любую, только свали уже отсюда.       — Вы как всегда такой очаровательный! — обрадовался Слава и быстро пробежался глазами по книжным полкам. Одна заинтересовала его особенно сильно, он округлил губы и протянул к ней жадно руку. Посмотрел вблизи на её бордовую обложку, улыбнулся чему-то, кивнул, прижал её себе и безмолвно ушёл.       Мирон, перестав лицезреть кого-то лишнего в своей каюте, вздохнул спокойнее и всё так же устало. Голова переставала работать. Он решил отправиться спать, перед этим велел принести себе бутылку какого-нибудь дрянного вина.       В море они будут плыть не меньше месяца. В последнее время оно слишком буйное и всё буйство идёт именно со стороны, в которую они плывут. Плохие знаки. И предчувствие не особо радужное. Настроения в последние несколько лет нет вообще, поэтому на него Мирон перестал что-либо скидывать. Море высасывает из него все соки и не отпускает. Он ложится спать, надеясь, что хоть во сне получит расслабление.              Просыпается он поздним вечером, солнце уже зашло, но небо не окрасилось в мрачный синий цвет, продолжая быть грязным. Звёзды блекло расползались по этому полотну. Мирон опёрся рукой о борт и вдохнул полной грудью. После сна он не был выспавшимся, но и не был сонным. Он был никакой, как и всегда. Но ему было уже спокойнее. На палубе было в целом тихо.       Недалеко к борту подошёл Слава. Кротко улыбнулся морю, как он улыбается всему, только в этой улыбке было что-то ещё более светлое, к чему можно было ревновать. Не к улыбке, а к чувствам. В Мироне они вытравились уже очень давно. Ему через пять лет уже будет сорок, он отпустил недавно бороду и перешёл на выпендрёжные шляпы с широкими полями. Приятного цвета коры дубового дерева.       Мирон наблюдает за Славой сперва без интереса, просто косит взгляд в его сторону. Но потом ему приходится уже повернуться к нему полностью и нахмуриться.       Слава протянул руку над морем и что-то начал говорить, а потом издал звук, похожий на топот лошадей в исполнении дельфинов. Он кого-то звал. Спустя буквально минуту стало ясно кого. Корабль слегка отнесло вправо, накренило, вода разверзлась и из её пучин выглянуло кохои.       Кохои — редкое животное. Очень дружелюбное, но пугливое. На людей никогда не набрасывается, но часто от них страдает. Милым назвать его нельзя, оно чем-то напоминает Лохнесское чудовище. Большое тело, ласты, длинный хвост и шея, как у жирафа. Миловидная морда, как у косатки, с тупыми округлыми зубами. Особенно прелестны в этом создании звуки. Оно рокочет, как стадо китов и дельфинов, ласково поёт.       А ещё оно никогда не выходит к людям, потому что чувствует от них опасность.       Гладкая кожа блестела под ночным куполом, светлые добрые глаза смотрели на Славу выпытывающе мягко. Тот наклонился к существу и что-то ему зашептал. Животное издало рокот и быстро нырнуло под воду. Его скорости можно было позавидовать.       Спустя две минуты кохои опять выглянуло из воды, устремилось в Славины ладони, пободалось и что-то выплюнуло ему изо рта, довольно пророкотав. Слава в ответ погладил живность, спрятал вещичку в карман и вытянул оттуда что-то сытное, что кохои сразу же жадно выдернуло у него из рук. Потом он помахал рукой и создание уплыло.        Мирон подошёл к борту, где стоял Слава и обратился к нему, смотря на успокоившееся море.       — Ты за этим поплыл с нами?       — А Вы догадливый, капитан, — язвительно ответил тот.       — Какая-то большая драгоценность?       Слава фыркнул и покачал головой.       — Это скорее память, капитан. Каждая вещь по-своему драгоценность. Это, как по мне, настоящая драгоценность.       — И «это» ты не покажешь? Кто ты? Кохои никогда не откликаются на людей, а ты смог её заставить что-то себе принести.       — Вы сильно ошибаетесь, когда говорите, что я заставил или что они не откликаются на зовы людей. Я попросил. И они всегда помогают тем, кто просит. Но так, Вы правы. Моя мать была женщиной с куклами.       — Стало быть ведьма. Значит эта памятная вещь приобретает в цене, тебе не кажется?       — Ведьма — ужасное слово. У нас их называют травницами. Но моя мать была женщиной с куклами. Их, к моему великому сожалению, любят объединять.       — Травница, да? От слова травить, как я понимаю.       — Народ их не любит, — вздохнул Слава горестно. — Но разве они виноваты, что родились такими?       — Ты тоже особенный мальчик, Слава. От мамы передалось? Ты тогда мальчик с куклами? — пренебрежительно спросил Мирон, прыская.       Слава нахмурился, его глаза мелькнули непониманием и разочарованием. Даже осуждением.       — Я просто много слышу и много наблюдаю, капитан, — пробормотал недовольно он.       Мирон усмехнулся.       — Тебе поздно бояться, когда ты уже на моём корабле в открытом море, Слава, — вкрадчиво проговорил он. — И по сути незачем. Мне это неинтересно. Просто ты сам можешь навлечь на себя беду своей тишиной.       — Тишина, — блаженно протянул Слава. — Вы не знаете этого слова и никогда не узнаете. Вы умеете быть благодарным, капитан?       — Я умею быть никому не должным, — отрезал Мирон.       — Вы не умеете только расслабляться, капитан. В любом случае, я пойду. Очень рад, что вы не желаете привязать меня к мачте или пустить на корм акулам, обшманав мои личные вещи. Благородно с вашей стороны.       — Я благородный человек, — бросил Мирон, опираясь поясницей о борт и смотря в уходящую Славину спину.       — Я знаю, — бросил тот тихо, словно бы сердито.       Мирон покачал головой, прикрыл глаза и опрокинул голову. Вдохнул морской воздух. Им он дышал всю жизнь и ни за что на свете не променял бы его на жизнь на суше. Его дом был здесь. Здесь будет его могила — он это чувствовал. И если раньше эти мысли были тревожными, то сейчас пришло успокоение, даже удовлетворение.       Уже следующим же утром на корабле подняли бунт.       Белый глаз был одним из ярых бунтовщиков. Взбунтовалась половина корабля, другая же отмалчивалась. Слава наблюдал за всем из-под тени паруса с грустным выражением лица. Бунтующие даже не поставили ультиматумов, не сказали причины, скорее просто поставили перед фактом, что им нужен другой капитан, а старого они с радостью отпустят на корм рыбам. Мирон не испытывал по этому поводу в целом никаких эмоций. Гаркнул на них, попробовал опротестовать это безрассудство, но без задора. В итоге практически не сопротивлялся, когда ему связывали руки.       Значит, так ему и суждено.       — Постойте, вы серьёзно? Хотя бы отдайте обратно ему его вещи! — вклинился Слава.       — Зачем утопленнику вещи? — с дерзким тошнотворным смешком заметил какой-то бунтовщик.       Слава покачал головой.       — А зачем вам вещи утопленника? Плохая примета. Дайте сюда, — рыкнул он на одного пирата, который держал пояс с саблей и револьвером, отобранный у капитана. Подошёл к Мирону и принялся цеплять ему это обратно. Команда недовольно молчала, но в целом не протестовала.       — Так зачем мне эти вещи? — с усмешкой прошептал Мирон. — Я по-любому покойник в море.       — Утопленник, — поправил Слава со скромной улыбкой, а потом в миг изменился и посмотрел вплотную серьёзным взглядом. Быстро достал из кармана какой-то амулет и накинул ему на шею. Потом быстро отошёл.       Мирон непонятливо вскинул бровь, но потом просто решил пойти на доску и встать на её краю. Сам прыгать не будет. Он уходит не сам. Его прогоняют, поэтому его должны толкнуть в спину. Когда это наконец происходит, он с готовностью падает в воду.       Холодную воду. Зубы сразу же начинают стучать, воздух заканчиваться. Мирон начинает брыкаться, чтобы заплыть, но только стремительнее идёт ко дну. Со связанными руками далеко не уплывёшь. Разрезать верёвки о саблю не хочется, потому что не имеет смысла. И потому что холод сковывает каждую клетку.       Это длится не долго. Вскоре всё прекращается. Становится легче дышать, а ледяная вода превращается в просто холодную. Это странно. Мирон открывает глаза, которые думал, что закрыл уже навсегда, и смотрит на свои связанные руки. Чувствует стеснение на шее, словно его кто-то душит, но всё равно ему прекрасно получается дышать.       Неужели это не конец?       Он уже упал на дно. Здесь оказалось не так глубоко. Приземлился на песок, хотя один камень больно ткнулся в жопу. Пришлось поворочаться, сесть в попытках достать саблю. Спереди его щекотали водоросли, отполз в сторону. И тогда он увидел тёмный силуэт. Длинная шея и овальное жирное тело, но всё равно очень быстрое.       Кохои осторожно подплывало к нему, словно примеряясь. Мирон беспомощно вытянул вперёд руки. Животное издало низкий тихий рокот и подплыло ближе, ткнулось мордой в его пальцы. Мирон его погладил.       — Поможешь мне? Пожалуйста. Слава сказал, что вы помогаете, если попросить.       В ответ на эту мягкую и искреннюю просьбу кохои издало согласный мелодичный рокот, уже поярче и повыше по тональности, боднулось ему о руку ещё раз и вдруг подхватило своими зубами его за шкирку, бросило себе на спину. С неё Мирон начал соскальзывать, поэтому схватился за тонкую шею пальцами. Держался всё ещё плохо.       — Мне бы руки развязать, я же упаду, — тихо и будто бы виновато сказал он.       Животное его точно поняло, вцепилось зубами в верёвки, шея давала возможность спокойно повернуть голову, и начало их разгрызать. Ушло минуты две, чтобы освободить руки. Мирон честно думал, что саблей будет быстрее, но не хотел мешать кохои помогать. Кажется, животному это очень нравилось.       И вот они поплыли. Теперь Мирон сидел уже спокойнее и держался за шею крепче, увереннее. Кохои один раз близко подплыло к поверхности, только на секунду показывая голову, и нырнуло обратно на глубину в пятнадцать метров, куда-то быстро уплывая.       Слава с корабля смотрел в сторону, где показалась гладкая макушка, и скромно, но счастливо улыбался.