В Твоих руках

      Дэмьен Торн пошевелился, не открывая глаз.       Из полумрака забытья выплывали отрывочные картины. Вот он переступает порог… голые беленые стены, теплый свет свечей… ликующие возгласы со всех сторон — словно люди, собравшиеся в этой тесной церквушке, приветствуют победителя. Каждый шаг дается с трудом; но сильнее слабости и изнеможения — безумная, головокружительная радость. Он все-таки дошел! Преодолел все — даже собственную природу. Кто теперь устоит перед ним? Стены качаются, свечи расплываются в розово-золотистом мареве; каменный пол выскальзывает из-под ног, и он летит, летит во тьму, расчерченную яркими вспышками, как когда-то летел с небес его Отец…       …Он открыл глаза — и уперся взглядом в лик Назаретянина.       Как?! Снова здесь — дома, в святилище, под черным распятием?       Неужели все это ему приснилось? Не было ни бесконечно-долгого обреченного пути, ни барака с крестом на крыше, ни качавшегося под ногами неба, ни света впереди — и рывка очертя голову туда, к свету? Ни крика «берегись», ни мальчишки с кинжалом…       Разумеется, не было! На такую самоубийственную авантюру можно решиться лишь в безумии — или во сне. И радоваться надо, что все это оказалось мороком… да, надо бы радоваться, но…       …И вдруг, очнувшись окончательно, он рывком сел и вперился взглядом в лицо Стоящего над ним.       А в следующий миг Лик Назаретянина скрылся за пеленой огня.       Огненные стены взметнулись вокруг, дыша в лицо нестерпимым жаром. Море огня обступило Дэмьена со всех сторон. Молнии били из земли в небо, перед глазами взрывались огненные сполохи. Ослепительный свет выжигал глаза, но за этим светом скрывалась непроглядная, непознаваемая тьма.       И голос — мощный голос сразу со всех сторон, вверху и внизу, внутри и снаружи, эхом отдающийся в крови и в костях. Неумолкающий, вечный голос из самого средоточия жара и тьмы:       — ТЫ ИСКАЛ МЕНЯ. ВОТ Я.       Голос, пепеливший города, заливавший землю потопом, говоривший с пророками. Голос, от которого едва не лопается сердце, и судорожно хватаешь ртом воздух, но нечего вдохнуть.       Грозная, непредставимая доселе Сила вжала в пол, почти распластала по камню. Насквозь прожгло жаром, во рту мгновенно пересохло, по лицу и по спине поползли капли смертного пота. Так это и есть Озеро Огненное?! Волны его подступают под самое горло. Сопротивляться немыслимо, невозможно даже отползти прочь: некуда ползти — все вокруг объято Божьим гневом, все стало гневом Божьим, пространство и время стали судом и смертью. Всесильный Творец Неба и Земли стоял перед ним, лицом к лицу — и ужас Дэмьена мешался с самоубийственным восторгом.       Хотел увидеть Врага таким, как есть? Что ж, смотри — пусть это и будет последнее, что увидишь!       Вот оно — то, чего вечно жаждали и не могли достичь ни сам он, ни все силы Ада, ни даже Отец! Беспредельная власть над миром. Сила, не знающая над собой законов, ибо она сама — Закон. Сила, которую не удержать в границах, не подловить на парадоксах. Не оставить пятно на ее белоснежной ризе — на Огне не бывает пятен. Прикоснуться бы к ней хоть на миг, хотя бы в смерти стать с ней одним целым — за это не жаль заплатить и вечной мукой, и небытием!       Дэмьен вскинул голову и взглянул в темный невидимый Лик, готовясь выкрикнуть Ему свой вызов.       Но не смог произнести ни звука. Новый, неведомый прежде ужас сжал горло, когда он ощутил на себе пристальный взгляд Врага.       Врага?.. Нет, у этого Существа не может быть врагов ни в небесах, ни на земле, ни в преисподней. Как Этому противостоять, как с Этим сражаться? Он всесилен, в Его длани — жизнь и смерть. Захочет — и тебя не станет. Даже не умрешь — исчезнешь, словно никогда не было; одним движением Он сотрет тебя из бытия. Или…       Враг сделал движение к нему — и Дэмьен отшатнулся, из последних сил сдерживая крик. Рушилась последняя опора; его предавало собственное естество. Подлая человеческая природа рвалась распластаться перед Ним во прахе, молить о милости и прощении — а стержень несгибаемой гордости и неукротимой воли, наследие Отца, горел и корчился, палимый вечным огнем Гнева. Не удержаться. Не устоять.       Теперь он ясно понимал, как просчитался — просчитался во всем! С чего вообще взял, что ему дадут говорить? Что кто-то здесь станет его слушать? Да эта всесильная Мощь сломает его, как тростинку, перекрутит, как тряпичную куклу, вывернет наизнанку — а потом выбросит в огонь вечный. Заставит забыть собственное имя, глотать прах и молить о пощаде — и пощады не даст. Разве не так поступил бы Отец, если бы мог? Любую муку можно вытерпеть, черпая силы в ненависти; но какая месть слаще, чем отнять у пленника и ненависть, и гордость — отнять его самого?       Вот она, смерть вторая. Предельная бездна — страшнее и небытия, и вечных мук — распахнула перед ним свой черный зев.       «Отец! — пронзила отчаянная мысль. — Посмотри на меня! Все это было ради тебя, ради нашей… ради твоей победы! Я все отдал, видишь?»       И в ответ — молчание. Как всегда. Не докричишься, не дозовешься. Да, он просил Отца оставить его — но неужели сейчас Отец хоть проблеском не даст понять, что видит его подвиг? Что гордится сыном? Не может помочь, не может спасти — но хоть гордится этой жертвой во имя свое?       Конечно, нет. Глупо было ждать. Да и кем тут гордиться — неудачником?       А Враг почему-то медлил. Огненные языки плясали перед глазами, подступали вплотную, но не шли дальше — и черная пасть смерти второй не смыкалась над ним. Чего Он ждет? Стремится продлить пытку? Или хочет, чтобы этот червь, безрассудно осмелившийся бросить Ему вызов, кинулся в кипящее озеро сам — сам отдался в Его руки?..       Отдаться в руки Его… То, за чем Дэмьен пришел сюда, зачем проделал этот самоубийственный путь. Он лишился всех опор — но осталась одна, последняя. По крайней мере, он еще способен выполнить свое решение. Спасения нет и не будет; но можно, корчась во прахе, ждать, пока эта неимоверная Сила проглотит его и раздавит — а можно самому шагнуть в ее кипящее жерло.       Встать. Для начала хотя бы встать. Сдохнуть — так хоть на ногах.       Вопреки опаляющему жару, вопреки ужасу и инстинктивному желанию сжаться в комок он рывком приподнялся. На локтях, потом на колени. Мотнул головой — волосы упали на глаза.       «На коленях? Ну нет, не дождешься!»       Стена за спиной. Вслепую, упираясь в нее ладонями, поднялся. Ноги не держали — пришлось привалиться к стене.       Все было зря, немыслимо зря; но он хотя бы доведет дело до конца. Скажет то, зачем пришел. «На самом пороге, в последний миг моей воли — я буду Тебя ненавидеть! А дальше твори, что пожелаешь».       В голове далекой молнией мелькнул кинокадр: человек, раскинув руки, падает в огонь огромного жертвенника.       — Вот я, — прохрипел он, глядя исподлобья и ничего не видя сквозь пот, заливающий глаза. — В Твоих руках. Делай со мной, что хочешь!       Огненный смерч рванулся к нему.       В этот страшный миг захотелось по-детски обхватить себя руками, зажмуриться и не видеть конца. Но последним усилием Дэмьен раскинул руки, подставляя Врагу беззащитную грудь, и взглянул отчаянно и прямо.       «Вот я, бери! Казни! Ты слышал, что я смог!»       — ТЫ СКАЗАЛ, — прозвучал ответ, мощный и гулкий, словно удар огромного медного колокола, эхом отдавшийся в голове и в груди.       Все, конец. Сейчас…       …И вдруг все кончилось.       Не было больше Огня и испепеляющего жара, не было предстояния Гневу. Дэмьен рухнул, как стоял, на каменный пол, сжался в комок, обхватив себя руками, судорожно хватая губами прохладный воздух. С лица на каменные плиты капал пот.       Он снова был один.

***

      Дэмьен не знал, сколько прошло времени, прежде чем он смог открыть глаза, сесть и оглядеться вокруг.       Комнатка с единственной тусклой лампочкой и маленьким окошком под потолком. Окно приоткрыто, из него тянет холодом. У другой стены старый диван, поверх навалена как попало верхняя одежда, еще несколько плащей и курток висят на разломанной вешалке у входа. Подсобка какая-то. Как он сюда попал — был же в церкви? И… и что теперь делать?       Его трясло, и страшно хотелось пить. Огонь, прожигавший до костей, иссушил гортань, превратил рот и горло в безводную растрескавшуюся пустыню. Дэмьен ладонью утер пот с лица, не удержавшись, слизнул с руки капли пота — соленые и горькие, от них стало только хуже.       Жажда и пронизывающий холод — бьет крупной дрожью, не унять. И растерянность. Впервые в жизни он совсем не понимал, что делать. Что дальше? Идти куда-то? Или ждать здесь? Чего от него ждут?       Чего бы ни ждали — не дождутся!       — Я в Твоих руках, — беззвучно и упрямо сказал Дэмьен. — Что Ты скажешь — то и сделаю. Но ничего больше Ты от меня не получишь!       Бесшумно отворилась дверь, и на пол легла полоса теплого золотистого света. В комнату вошел человек — обычный на вид человек в неброской одежде; но Дэмьен, вскинув глаза, резко вдохнул и подался назад, к стене, ибо сразу Его узнал.       Ни тьмы, ни огня. Подлинно Сын Человеческий.       Вошел, прикрыв за собой дверь, подошел к Дэмьену и молча протянул ему стакан с водой.       Дэмьен невольно сглотнул — раскаленное горло отозвалось острой болью. Что, не взял жутью, теперь берет показным милосердием? Очень на Него похоже — подать так, чтобы принять было нельзя! Пить хотелось до одури, но не из Его рук… только не из Его рук…       «Я в Твоих руках…»       — Пей, — сказал Назаретянин. — Много с тебя проку, если даже говорить не можешь.       Голос Его, спокойный и звучный, был сам словно прохладная вода, смывавшая с лица следы огня и жара.       Так это не милость — просто разумное обращение с пленником! В самом деле, многого ли добьешься от умирающего от жажды? Привести его в чувство — а дальше уже можно и пытать, и казнить… по крайней мере, сам Дэмьен так бы и сделал.       С этой мыслью он взял протянутый стакан, сделал глоток, другой, третий… пил судорожно, почти захлебываясь — и все, не отрываясь, смотрел Ему в лицо.       Тысячи раз он видел это Лицо. Запечатленное на полотнах великих итальянских мастеров и в популярных кинофильмах, изуродованное карикатурами, растиражированное на дешевых картинках, что благостной умильностью отталкивают почище карикатур. Тысячи, десятки тысяч изображений, сходившихся в одном — все это было не Его Лицо. Теперь он это знал, потому что увидел Подлинник — и узнал Его, как будто знал всегда.       Спокойные внимательные глаза, спокойный и твердый рисунок губ, простые благородные черты. Никаких блаженных улыбочек. Ни постности, ни умильности, ни слащавой женоподобности — повода для множества непристойных шуток, над которыми сам Дэмьен снисходительно улыбался. Очень отчетливо сейчас всплывали у него в памяти все эти шутки, и брань, и извращенные фантазии. И то, как на мессах слуги Отца топтали распятия, плевали на них, а иной раз делали и что-то похуже. И как сам он всего несколько часов назад бил Назаретянина по лицу, уверенный, что Тот не даст отпор.       «Да… Теперь я вижу: Ты не слизняк. И такого точно не спустишь!»       Помнится, он еще думал: при встрече надо будет удержаться и не дать Ему по морде! Это воспоминание обожгло, словно язык пламени. Теперь он ясно понимал: как ни ненавидит Его — никогда не сможет поднять на Него руку. Не посмеет… не захочет.       Назаретянин смотрел на него, молча, спокойно и пристально — и под этим взглядом Дэмьен с особенной остротой ощущал, что жив. Пока жив. Какая же это Сила, что одна близость к ней исполняет жизни! Жив — и его не жжет, хотя только что заживо горел от Гнева Божьего. Он допил воду, но медлил, не отнимая стакан от губ: хотелось смотреть на Него, не отрываясь, хотелось, чтобы Он тоже смотрел и видел… А что будет, если до Него дотронуться? Хотя бы до края одежды? Испепелит — или?..       Но вдруг представил, как выглядит сейчас сам — и его перекосило от стыда и ненависти к себе. Хорош, нечего сказать! Гордый демон явился бросить вызов своему вековечному Противнику! И вот — валяется перед Ним на полу, словно полураздавленный таракан, стуча зубами, даже не сообразив подняться на ноги — да если бы и сообразил, едва ли смог бы. Такого и казнить-то противно. Так, смахнуть в озеро огненное, как мусор, и тут же забыть. Или помиловать из брезгливости — взять двумя пальцами за шиворот и пинком за дверь, чтобы не путался под ногами… Он дернулся и отвел взгляд: вместе с привычной злобой обожгла изнутри непривычная боль.       — Ты когда последний раз ел?       Дэмьен решил, что ослышался.       — Что?       — Отвечай.       Это прозвучало спокойно и властно. Сила никуда не ушла — она была здесь, во взгляде Назаретянина, в Его голосе. Та же Сила, что в огненном смерче и в непроницаемой тьме приняла и подтвердила его клятву. И эта Сила, словно железной хваткой взяв Дэмьена за плечи, неожиданно придала ему сил.       «Пришел на казнь, а отчитываюсь, как в детском саду?»       — В пятницу, — сказал Дэмьен, вновь взглядывая на Него. И с каким-то отчаянным вызовом добавил: — Перед оргией. Может, еще спросишь, когда спал?       — И когда же?       Язык бы придержать… Да тогда же. Под распятием. Не дозвавшись, не допросившись Отца.       — Я видел тебя под распятием, — сказал Назаретянин. — Вставай, иди за Мной.       «Куда?» — едва не спросил Дэмьен, но вовремя остановился. Молча, с усилием поднялся на ноги. На Суд, в огонь, к позорному столбу — не все ли равно? Ясно, что ничего хорошего его не ждет. Но он не даст Врагу нового повода посмеяться над собой. Будет, как обещал, делать все, что сказано — но больше Враг ничего от него не добьется!       — Идем, стол уже накрыт. Тебе надо поесть.       Что?!       Суд, пытки, казнь — все это вихрем взметнулось в голове, закружилось в беспорядке, осело хлопьями легкого пепла. Реальность оказалась почище самой забористой фантазии.       Поесть?!       — Какой суд тебе сейчас? — сказал Назаретянин. — Какая казнь? В себя придешь, поговорим.       Он сделал движение… в какой-то иной, чуждой, невозможной жизни Дэмьен подумал бы, что Назаретянин хочет взять его под локоть — но Тот просто приглашающим жестом позвал его за Собой, открыл дверь и вышел. Дэмьен пошел следом, понимая только то, что уже совершенно ничего не понимает, и жалея лишь об одном.       Что Он больше на него не смотрит.