***
Звон приборов и бокалов сливался с веселым гулом голосов. Кто-то рядом резал ягненка, кто-то разливал себе и соседям белое вино. Ночь едва началась, а Дэмьен уже спрашивал себя, как выдержит до конца: до того все здесь было тошно, мерзко, словно железом по стеклу. Бросал ли быстрый косой взгляд в сторону Назаретянина — каждый раз видел что-то невыносимое. Вот Его соседка, девчонка-пигалица, взахлеб что-то Ему рассказывает — а потом, не выдержав, утыкается Ему в плечо и звонко, счастливо смеется. Как, прах побери, у нее — у них всех — это выходит?! Хорошо, Он Отец, они Его дети. Допустим. Но ведь сам Дэмьен никогда не знал ничего подобного, ни с земным своим отцом, ни, тем более, с Истинным! Не в силах даже вообразить такое о себе. Смеяться взахлеб, припадать к отцовскому плечу, радоваться ласке и защите… Дико, немыслимо. Невозможно. Отдал все, чтобы узнать правду о Враге — и что же? Вот она, правда: но он ее не понимает, словно в нем самом не хватает чего-то, способного ее воспринять. И даже если эту правду вдруг протянут ему на блюде — просто не сможет взять. Обводил ли взглядом своих соседей — бесили и они. Сидят впритирку, весело болтают, часто и словно невзначай касаются друг друга; но и слепому ясно, что в этих касаниях нет похоти. Нет нужды проверять их мысли — понятно и так. Ни похоти, ни тщеславия: только это непонятное, недоступное, легкое и искрящееся, что дразнит и ускользает, и бесит до алой пелены перед глазами. Поджечь бы здесь что-нибудь, испортить им праздник! Но нельзя, он клятву дал. В первые минуты он со страхом ждал, что его заметят. Начнут пялиться, как на диковинку, полезут с расспросами, или и того хуже. Выглядит он приметно — хотя бы потому, что все вокруг одеты в светлое, праздничное, один он как белая ворона… то есть наоборот. Но время шло, никто не обращал на него внимания, словно он был невидимкой; и это, как ни глупо, оказалось еще тяжелее. Назаретянин на том конце стола вдруг поднялся, что-то сказал своим соседям и двинулся вдоль стола, возле каждого гостя останавливаясь, чтобы с кем-то переброситься парой слов, кому-то положить руку на плечо, бокалом коснуться бокала. Все ближе… но и это уже ничего не значило. Он словно за пуленепробиваемым стеклом: совсем рядом — и дальше, чем за тридевять земель. Не дотянуться. Все ложь; самоубийственный поход Дэмьена, его самоотречение и жертва — все обернулось бессмыслицей, жестокой издевкой. Право, лучше бы сжег! И, когда Назаретянин оказался рядом, Дэмьен через силу поднял голову и смерил Его взглядом, в который вложил всю свою ненависть. Но в глазах Назаретянина не нашел ни насмешки, ни злорадства. Спокойно и пристально смотрел Он — и глубоко: глубже ненависти, глубже отчаяния. Ни удара в ответ на злобу, ни глумления над болью. И под Его взглядом стихло все внутри. Назаретянин наклонился и Сам положил ему на тарелку хлеб, подцепил ножом и положил к хлебу мясо, налил вина из кувшина. — Поешь, — мягко сказал Он. И, уже отходя, провел рукой по его голове. Дэмьен замер от неожиданности. На миг все вокруг расплылось и отдалилось; хотелось застыть вот так, прикрыв глаза, прислушиваясь, словно к пению струны, к чему-то глубинному и необычайному, что всколыхнуло в нем это легкое, почти случайное прикосновение. Но в следующую секунду он яростно одернул себя. Молодец, нечего сказать! — раскис от того, что по головке погладили! И что дальше? Сядет у ног Хозяина и завиляет хвостом? Противоречивые чувства раздирали его надвое, и, словно за спасательный круг, Дэмьен ухватился за единственное, что в этой круговерти оставалось прямым и определенным. Приказ. Назаретянин велел ему есть — а он поклялся делать все, что ему скажут. Вот и хорошо. Со всем остальным разберется позже. Он схватил бокал и сделал большой глоток, словно надеясь смыть свое смятение. Вино оказалось на удивление недурным: легкое, искристое, оно словно танцевало на языке. Вокруг сразу как-то посветлело; и он заметил вдруг, что баранина на тарелке в самом деле и выглядит, и пахнет очень аппетитно… — Слушай, — заговорил вдруг сосед справа, — а я же тебя знаю! Ты этот… Торн, правильно? Я тебя по телеку видал! Так. Началось. Дэмьен осторожно отложил вилку. Заставил себя разжать судорожно сжатые пальцы и поставить бокал. Спокойно, спокойно. Не убьют же его здесь… ну, наверное. — Верно, — подтвердил он, автоматически одаривая собеседника своей лучшей рабочей улыбкой, — это я. — Ты там на дебатах всех сделал! — продолжал сосед — и даже, кажется, уважительно отсалютовал бокалом. — Они тебе в подметки не годятся! Только знаешь, что? Стилиста своего гони в шею! Ну кто в наше время такие галстуки носит? Дэмьен уставился на него, как на сумасшедшего, а потом закусил губу, давя рвущийся из груди истерический смех. Охренеть можно. Встретился с христианами, узнал о себе много нового. Галстук, видите ли, у него немодный! — Благодарю за совет, — ответил он очень серьезно, хоть и чувствовал, что уголки губ вздрагивают от едва сдерживаемого смеха. — Когда мы встретимся в следующий раз, обещаю, я буду выглядеть совсем иначе! В подробности решил не вдаваться: в конце концов, увидев семь голов и десять рогов, этот парень точно ни с кем его не перепутает! — Ну что ты привязался к человеку? — вступила в разговор соседка слева. — Галстук как галстук. Не слушай его, мальчик! «Мальчик»?! Час от часу не легче! Дэмьен повернулся к женщине. Лет сорока, живые черные глаза — и, кажется, уже давно с Назаретянином. Почему-то это сразу понятно, словно на ней лежит отблеск Его света. — На самом деле он прав, — признал он, устремив на соседку тот проникновенно-задушевный взгляд, перед которым, как точно знал, ни одна женщина не могла устоять. — Приходится признать: в последнее время я не в форме. Особенно сегодня, — и обезоруживающим, извиняющимся жестом указал на свой черный свитер. — Но если бы знал, что встречу здесь вас… В ответ соседка улыбнулась ему, тепло и открыто. — Мальчик, — сказала она, — не морочь мне голову. Ешь лучше, остынет!***
Ужин подходил к концу, и собравшиеся потихоньку покидали свои места за столом. Кто-то собирался и уходил, перед этим подойдя к Нему под благословение, остальные рассредоточились по всему залу, о чем-то негромко переговариваясь. Голоса звучали приглушенно, по углам трапезной легли глубокие тени. Ночь была на исходе. Забыв обо всех правилах приличия, Дэмьен облокотился на стол и опустил голову на скрещенные руки. Утомление сделало свое дело: всего от пары бокалов его «повело», и сейчас хотелось только наслаждаться покоем. Так вот что такое человеческая усталость! Странное ощущение. Мысли как облака: огромные и невесомые, плывут где-то в стороне от тебя, порой мягко сталкиваются и снова разлетаются — а ты лениво следишь за ними с земли. И ничто больше не удивляет и не тревожит. Остаток трапезы прошел спокойно, пожалуй, даже приятно. Люди вокруг (кстати, кто они все? Надо бы выяснить, но уже завтра…), похоже, действительно знали, кто он такой и как здесь оказался — знали всё — но почему-то принимали это как должное. К концу первого часа Дэмьен и сам вроде как привык. В такую фантастическую ночь возможно все. Антихрист, явившись к своему вековечному Врагу, чтобы вступить с Ним в смертельную схватку, вместо этого сидит в веселой компании и вместе со всеми празднует Его воскресение… что ж, почему бы и нет? По сотне причин, разумеется. Но о каждой из них он подумает завтра. Должно быть, уже скоро рассветет. Дэмьен машинально взглянул на свой «ролекс» — и застыл, ошеломленно уставившись на циферблат: в первый миг показалось, что глаза его обманывают. Стрелки часов замерли на пятнадцати минутах до полуночи. Без четверти двенадцать. Время, когда он стоял на краю освященной земли и, пожирая безнадежным взглядом барак с крестом на крыше, думал, что никогда туда не доберется. Остановились? Может быть, разбились, когда он рухнул без сознания посреди церкви? Да нет: с ними можно и из самолета без парашюта прыгать, если кто и пострадает, это будут не часы! И секундная стрелка бодро бежит по кругу. Лишь две другие залипли на месте. Охваченный ужасом, смотрел он на эту противоестественную картину — бегущую секундную стрелку и стоящую на месте минутную — все яснее понимая страшную истину. Этой ночью оказалось возможно все, потому что этой ночи просто не было! Все это морок, игра перенапряженного сознания. Сейчас без четверти двенадцать. Он стоит на краю заснеженного поля, освещенного призрачной луной. Перед ним незримая бездонная пропасть. Так никуда и не дошел — и не дойдет. Кажется, на лице уже ощущается дыхание мороза. Кажется, стоит закрыть глаза — и он очнется там, под мертвенным светом луны. Только не проваливаться туда, в темноту, не закрывать глаза… не засыпать… Почти все разошлись; за столом он остался один. Что станет с ним, когда уйдут все? Когда уйдет Назаретянин? С чего он вообще взял, что дальше будет «завтра»? Дэмьен судорожно перебирал в памяти события последних нескольких часов, ища хоть каких-то намеков на то, что эта история не может так просто оборваться. Назаретянин сказал что-то вроде «потом поговорим» — значит, все-таки будет какое-то «потом»? Назаретянин, стоя шагах в десяти, о чем-то беседовал со Своими; но, ощутив на Себе отчаянный взгляд Дэмьена, жестом прервал разговор и подошел. — Идем, — сказал Он. — Тебе надо поспать.***
Скрипящие под ногами ступеньки… скромно обставленная комната — из полумрака выплывают диван с подушкой и сложенным в ногах пледом, письменный стол, стул, шкаф… Он не мог понять, где в несуразном кособоком бараке помещаются все эти комнаты, залы, лестницы и коридоры — и это казалось еще одним доказательством нереальности происходящего. Все это ему мерещится. Закроет глаза — и проснется под черным распятием у себя в особняке. — Отдыхай, — сказал Назаретянин. Дэмьен почти упал на диван, уронил сжатые руки между колен. Вот и все, думал он. Конец. За эти несколько часов он прожил больше — ярче — чем за предыдущие двадцать лет. Словно распахнул дверь в иной мир, где все настоящее. Эта Сила, ненавистная и немыслимо прекрасная, на которую смотришь снизу вверх и никак не можешь насмотреться. Ужас и восторг, ненависть и боль, отчаяние и решимость, и даже усталость — все в этом мире было ярким и чистым, как пламя. После такого вернуться назад, в прежнюю промозглую сырость и серость… лучше умереть! Возвращаться немыслимо; но удержать невозможно. Над этим новым миром у него нет власти. Нет здесь ничего своего. Только и остается — смотреть, как, в ритме бесцельной беготни секундной стрелки по кругу, словно песок сквозь пальцы, утекает жизнь… — Не бойся, — мягко прозвучал над головой голос Назаретянина. Жизнь утекает сквозь пальцы; но она еще здесь. Еще не окончена неотмирная ночь — ночь, когда слова «не бойся» из уст Врага звучат не снисходительно, не унизительно, без издевки… звучат нормально. Как будто так и должно быть. И — как будто так и должно быть — в ответ вырвалось что-то вовсе ни с чем не сообразное: — Ты не уйдешь? Вот я закрою глаза, и все исчезнет… Назаретянин чуть покачал головой. — Я никуда не уйду, — ответил Он. — И ты останешься здесь, сколько захочется. И вышел, тихо притворив за Собой дверь. «Сколько захочется… Ему? Или мне?» На этой мысли Дэмьен провалился в сон.