Из глубины

The head of state has called for me by name But I don't have time for him It's gonna be a glorious day I feel my luck could change Pull me out of the aircrash Pull me out of the lake 'Cause I'm your superhero We are standing on the edge We are standing on the edge Radiohead — Lucky

      Окно в его комнату открыто. Занавески неслышно колышутся. Забытая форточка, солнечный луч на выстывшем за ночь одеяле. Солнечный луч подбирается к подушке, тонет в одеяльном сугробе. Сугроб по-детски пахнет стиральным порошком. Тетя Мэй любит который с лавандой. Луч переползает выше. Как ударом вышибленной искрой загорается металлическая ручка шкафа. Время будто притормаживает перед звоном будильника, драгоценные, тягучие как фрутелла секунды безмолвия. Звон будильника должен прерваться, чтобы потом превратиться в школьный звонок, чтобы потом раздробиться на сотню звонков телефонных. Но сначала будильник должен зазвенеть. Время переходит на обратный отсчет. Комната пуста.       Взгляд то и дело прикипает к телефону, который лежит на столе экраном вниз.       — Ладно, Паркер, пора заканчивать этот сеанс гипноза, — как там это называется? левитирование предметов взглядом? — телекинез — явно не твое.       Ладно, больше не лежит.       Телефон бесцеремонно подхватывается проворной рукой, соскальзывает с хромированной столешницы, прячется в чужом кармане.       — Можешь вот для разнообразия пока погипнотизировать мою задницу, разрешаю.       Харли Кинер удивительно бесцеремонен. Настолько бесцеремонен, что захватывает дух. С момента их знакомства едва минули сутки, за которые Питеру ясно дали понять, что его спасают, скажи спасибо, Паркер, и можешь заняться каким-нибудь делом, серьезно, займись уже делом, что ты все хочешь там о себе прочитать. Ну что ты стоишь посреди комнаты как неродной. Неужели ты сам не знаешь, как это работает. Серьезно, Паркер, ты как? Отвисни, чувак. Никто не умер.       Окей, неудачно вышло.       Вылези уже из телефона. Положи ты его. Оставь новости в покое. Ты в полной жопе, чувак, ну расслабься уже наконец. Хуже не будет.       Новости, новости, новости, его именем пестрят заголовки, ты в топе твиттера, ты на ABC-NBC-CBS-успевай дышать-CW-Fox, его растерянным лицом заполняются порталы, его жалкая биография, восемнадцать разорванных щелчком лет, и на излете девятнадцатого года — новому Тони Старку, вот уж точно — пора стать самым популярным — ничем. Кто ты без этого костюма? — ну как минимум самый популярный хештег твиттера за сегодня. #spidermanisoverparty — звучит, пожалуй, вполне себе лояльно для убийцы. Всего-то закэнселлили, с кем не бывает.       Вылези из телефона.       Ошарашенного, с ошпаренными румянцем щеками, уже почему-то без маски, его подцепляют прямо с фонарного столба. Убеждают, что Мэй уже в безопасности. Его убеждают, и он достаточно шокирован, чтобы чувствовать себя убежденным от пятнадцати секунд смазанной трансляции — больше помех, чем информации: Мэй, Хэппи, знакомые кожаные кресла самолета, улетают куда-то, куда-то в безопасное место. Ему запрещают лишний раз высовываться. Предостерегают от неосторожных звонков. Свяжутся с ним сами. Выбрасывают из квинджета где-то совсем не в Нью-Йорке. Мягко, за плечо ведут по голубым коридорам, по стеклянным коридорам, по высокотехнологичным и дорогим коридорам, и пахнет в них до мурашек знакомо, пахнет как будто неожиданным уходом с уроков, несошедшими синяками под коленками и на костяшках, и ссадинами на плечах, сжимаемых чужими руками, пахнет блестящим ночным темно-синим и золотистым, струящимся перешейками, и бордовым как зарево костюмом впереди, высоко, далеко, почти как на постаменте, пахнет го-ло-во-кружением от пройденной проверки. Еще не дорос до Мстителей, но спасибо большое! я так признателен! за один ваш взгляд! а тут и руки на плечах, и голос, и необходимость отвечать, и возможность обратиться.       Не пахнет, однако, ни-кем. Его мягко проталкивают между раздвинувшихся дверей.       А тут, Питер, у нас игровая — серьезно, мистер Фьюри?       И вот он здесь.       Харли говорит, тут все в точности как на базе. На нью-йоркской базе, говорит Харли. Харли был на базе. Тоже ходил стеклянными коридорами, и тоже эти руки на плечах, и прячущиеся за раздвижными дверями никем не виданные костюмы, и лаборатории, и тысячи неизвестных людей. Харли тут в своей стихии, это его лаборатория, бесконечные столы, бесчисленные инструменты. Ее построили, пока я был в МИТе, говорит Харли. Питер прищуривается, пытаясь определить его возраст — сначала казался ровесником, а потом Питер сдался — делай со мной, что хочешь, будем делать, что ты скажешь, командуй, болтай, хозяйничай, как будто все это и правда твое.       — Стоп, — говорит Харли.       И в голове пустеет.       И Питер опускает руки. Питер отбрасывает фрезер — что он вообще все это время им делал? Питер поднимает взгляд.       Харли подходит ближе, еще ближе, проходит мимо, тянется за фрезером и выключает его. Питер бросил на стол включенный прибор. Докатился. По столешнице ползет царапина, ручеек, русло все углубляется, чернеющая бороздка, а дальше матовая выемка озерца. Неровный край. Питер прослеживает течение пальцем, чтобы оцарапаться о скол. Так же бессознательно тянет порезанный палец в рот. Палец грязный, во рту вяжет, на кончике языка пыльная крошка. Питер вытаскивает палец. Харли провожает взглядом исчезающую розовинку пореза.       — Вы все такие ненормальные, — говорит он. — Вот что ты делаешь?       — Извини, — бормочет Питер.       — Ой, да причем тут «извини»! Я вообще не про «извини» сейчас, я тебе не стол, перед ним извиняйся, если хочешь.       Питер поднимает голову.       — Что думаешь делать? — спрашивает Харли, вздергивая брови.       Питер продолжает смотреть на него. Полунаклон головы, и чуть съехавшая ухмылка, и воротник рубашки чуть-чуть, едва заметно замялся с одной стороны, и одна бровь от молчаливого разглядывания ползет все выше — но влей в радужку, мысленно влей в волосы больше пигмента, и он станет казаться еще более знакомым, совсем знакомым…       Но ухмылка не съезжает сильнее, не углубляет ямку на щеке, она внезапно проглатывается как-то почти сочувственно.       — Ладно, чувак, не буду тебя мучить. Так что мы будем делать? Надо занять голову чем-то полезным. Но вообще можешь тупо завалиться спать. Уже вечер, можно. Вообще надо бы поесть. Ты голодный?       И Харли зовет Пятницу. Харли бросает на него еще один долгий взгляд и требует у Пятницы заказать что-нибудь на вкус Питера.       И Питера накрывает.       Питер с трудом последние несколько раз шепчет себе тольконеплакать неплакатьнеплакать тольконереветь неревинереви, сползает по сплошному боку стола на пол, утыкается лицом в колени и позволяет себе пореветь, пряча лицо и сжимаясь в клубок. Ему все равно, что о нем подумают, и оправдываться наконец не надо.       Что у них было тогда? На двоих — большущая лаборатория со всем, что еще пару-тройку (или семь-восемь) лет назад настоятельно рекомендовалось не трогать. Голубые коридоры, пропуски на все уровни, благо тут их было не так много. Пятница, ласково присматривающая откуда-то из-под потолка. Придавливающая и неизбывная ноша сиротства. Распотрошенная гора фастфуда и слипающиеся от газировки и топленого сыра губы, с ленцой выталкивающие наружу воспоминания — чем короче, тем лучше. Не для того, чтобы действительно что-то о себе рассказать. Скорее просто — обозначить, что все это мне не чуждо. Я там был, в его прошлом, мелькал вот здесь и вот тут. Знаю не по обложкам журналов, не по новостным заголовкам. Говорю с тобой на одном языке. И если даже ты в этом пока не уверен, то никого другого тут нет.       Мне было 10, когда мы познакомились. Мне было 8. Он спас меня. Я… спас его.       — А я его не спас! — вдруг неожиданно зло выкрикивает Питер, одновременно удивляясь тому, откуда взялся этот внезапный прилив энергии и что за сила вдруг заставила его так широко раскрыть рот. Он чувствует себя опьяневшим, чувствует, как жарко щеки опалил румянец, как от этого опьянения хочется вскочить, начать кричать, нарваться на оскорбления. Хочется — того, чего у него в жизни никогда не было, — с размаху влететь в какую-нибудь пьяную драку, бить не глядя, получить со всей дури кулаком в живот, чтобы вместе с криком выбило весь воздух, чтоб согнуться, чтобы больно пнули под коленкой, чтоб упасть, не удержав равновесия, чтобы сверху посыпался град беспорядочных ударов, чтоб свернуться еще сильнее, пряча голову, ближе к животу, ближе, ближе к земле, вжаться в нее, сжаться…       Рука сжимает его плечо. Харли смотрит перед собой как-то рассеянно, не делая попыток ни успокоить, ни придвинуться ближе. Его рука изогнута под неестественным углом и чудом вообще до Питера дотягивается. Но ощущается на плече неожиданно естественно. К Питеру вдруг приходит понимание, что все это время присутствие Харли его нисколько не напрягало.       — Ты еще не говорил с ним? Ну, обо всем этом? О твоем чувстве вины? — спрашивает он.       — Что? — Питер тупо моргает пару раз, все еще ощущая удар в живот, в голове все еще звенит.       — Ну, эта его терапевтическая симуляция. М.О.Р.Г. Там можно реконструировать сцену целиком, но для проекции человека вполне хватило бы и твоих очков. Тебе же передали его очки. Можно и без голограммы на первых порах, если не готов, можно просто включить голос. Ну и… Поговорить. Типа как с психиатром.       — С ним?.. В смысле? В смысле, вот так взять и?..       Включить в очках его голограмму? И что, просто сказать — все, что угодно? В смысле… Он отвечает?       — Там вроде как есть какой-то механизм воспроизведения речевой манеры, ну и Пятница не зря за нами тут следит, короче, ИИ просчитывает вероятность того, что человек мог сказать в конкретной ситуации, а потом как-то подстраивает это под твою цель, — Харли чуть сильнее откидывается назад, прижимаясь к столу теперь не только затылком, но и лопатками, и снимает затекшую руку с плеча Питера. — Типа что ты хочешь услышать. И как-то вот что-то среднее как будто получается между тем, что тебе хочется, и тем, что логично было бы от него услышать. Ну, может, и нет. У меня было как-то так.       Питер ждет, что Пятница вмешается и как-то пояснит ему смысл работы программы, но она молчит.       — Господи. Ужас. Нет, — выдавливает наконец он.       Почему они вообще говорят об этом сейчас. Почему они уже говорят об этом! Почему так скоро. Почему нельзя было выждать, тактично обходя эту тему, все же и так все понимают. Почему сразу нужно подходить к ней как к решению какой-то проблемы. Нет этой проблемы. Точнее нет решения. А проблема — это то, что можно решить.       — Хочешь, покажу, как это работает? — опять спрашивает Харли, поворачиваясь к нему.       — Да нет же! — Питер вскакивает на ноги. Как это бесит, что его снова не слышат! Как это бесит, как бесит! Из живота поднимается к горлу вакуум от удара. Выплюнуть его…       — Да ладно тебе, Паркер, — продолжает спокойным тоном Харли, а со стола в его руку так же плавно, как и телефон, соскальзывает футляр с Э.Д.И.Т. внутри. Кажется, это Фьюри принес их сюда. Откуда? Когда успел? Наверное, когда отправлял Мэй к Хэппи, забрали их из дома. — Не все же только о тебе. Покажу тебе что-нибудь. Заодно познакомимся. Не единственное же событие в жизни случилось.       Они уже вместе петляют голубыми коридорами, стеклянными коридорами.       — Это как старые видео смотреть, как интерактивный видеокассетник. Посмотришь и подсядешь, я тебе отвечаю. В него и поиграть, на самом деле, можно, особенно, если вдвоем. Одному тяжеловато, нужно слишком многое разом в голове удерживать.       Поиграть в М.О.Р.Г. Забавно. Все это.       Детские игры.       Белый зал, бетонные стены. Белый параллелепипед. Вместо дронов, что были у Мистерио, что-то вроде вмурованных в стены мини-проекторов. А на деле попробуй так сразу разобраться, что там такое, может, тысяча функций, и вылезает из стены, и летает, и пуляет чем-нибудь. Питера уже невольно тянет подползти, вглядеться, потрогать, спросить Пятницу.       Внезапно ему в глаз почти тыкается дужка очков, Питер дергается, поворачивается, и Харли кое-как цепляет ему на нос Э.Д.И.Т. Сам выуживает откуда-то еще одну пару. Подтаскивает его ближе к центру и расправляет плечи, видимо, сосредотачиваясь.       — Показать тебе что ли… Не знаю. Покажу тебе свой дом. Я там, правда, с МИТа уже не живу, но вот. Роуз Хилл, Теннесси. Глушь та еще. Вот и вывезли тебя наконец из Нью-Йорка! И даже не в космос.       Питера внезапно ослепляет закатное солнце. Лето. Солнце на закате, сиренивеющий вечер, приземистый неказистый домик, некошеный газон в пятнах клевера. Ноги тонут в зелени, но Харли смотрит вниз, и из-под травы вырастает дорожка к дому. Крыльцо шаткое, но под ногами все так же устойчиво. Прихожая тесная и без света, но они каким-то образом не спотыкаются об обувь. Питер не понимает, что ему хотят показать среди повсюду раскиданных игрушек и колышущихся занавесок, ведь это просто дом, но смутное ощущение дома в этих смазанных воспоминаниях обволакивает, принимает — картины на стенах совсем нечеткие, словно заблюренные, а ручки на дверях слишком большие и не помещаются в руке, и люстры зажигаются сами, потому что выключателей нигде нет, зато лестница под ногами скрипит, а снизу слышится звон посуды, кажется, неестественно громко. Справа по коридору большое окно, и, поворачивая голову вслед за Харли, Питер видит девочку на качелях. Ей от силы лет пять, и раскачивается она, пожалуй, слишком сильно, взлетая чересчур высоко, а белый сарафан надувается на излете и через раз прилипает ей к лицу, а потом сползает обратно.       — А вот тут моя комната.       Ха. Постеры с Черепашками-ниндзя по стенам! Коллекция биониклов на комоде! Даже собственный телек, хоть и маленький. Прикольно. Машинки, ну это, правда, совсем уже детский сад, машинки. Разобранная кровать, Питер проходит мимо, с трудом удерживаясь от желания присесть.       Харли удерживает улыбку уголками губ, но они все больше разъезжаются, пока он не переводит взгляд на Питера.       — Ну что, Паркер, а теперь посмотрим на мои сокровища? — и вздергивает бровь!       Питер непонимающе хмурится, взгляд округляется и поневоле соскальзывает вниз. Харли смеется, перекатывается с пяток на носки и обратно и снова выходит за дверь. Питер мешкает, а потому, подходя к двери, внезапно оказывается не в коридоре, а на лестнице.       — Ты особенно ноги не поднимай, — бросает через плечо Харли, спускаясь вниз, — держи в голове мысль, что идешь по полу, а не по ступенькам.       И это неожиданно сложно. Питер переступает с левой ноги на правую, рука проходит через иллюзию перил, хочется закрыть глаза, но снова идти наощупь, доверясь чутью — то есть сознательно не доверяя глазам, боже, опять, только не это снова!       Питер сглатывает и медлит. Питер отчаянно хочет доверять глазам.       — Кажется, — шепчет он, и Харли поворачивается и прислушивается, – кажется, у меня триггер. Иллюзии меня триггерят.       — Почему? — спрашивает Харли, и до Питера доходит, что он еще никому не рассказывал об иллюзиях. О Мистерио — да, и в общих чертах о том, как он действует. Но не о самих иллюзиях, не о том, что там внутри.       — Плохой опыт, — он говорит это, и почти морщится от того, как сильно хочется рассказать.       — Но ведь игры тебя не триггерят? Пробовал же VR-очки там какие-нибудь? Тут ведь никакой разницы, кроме того, что я сейчас сам конструирую картинку. Ну что, хочешь, уберу лестницу?       Питер качает головой и поднимает взгляд на потолок. Харли тоже задирает голову, и на потолке проявляются балки.       Нет, глаза закрывать не хочется. Чувство безопасности, замкнутого, надежного пространства обволакивает. Нельзя прятаться, находясь внутри места, где уже спрятался, это уж слишком. Еще под одеяло залезь. Питер прищуривается и выжимает из шутера короткую струю в потолок. Подтягивается, отталкиваясь ногой. Повисает, раскачиваясь. Харли инстинктивно отшатывается к перилам и чуть не падает навзничь, не найдя их руками. Питер проскальзывает мимо, преодолевая ступени, оборачивается и с улыбкой поджидает его внизу.       — Читер! — бросает ему Харли. — Игнорируешь обучение. Ну как хочешь.       По очередной садовой дорожке они устремляются в разверстую пасть гаража-развалюхи. Но заходят почему-то через маленькую боковую дверцу, и одновременно с ней за ними захлопывается и выезд. Внутри темная теплая пещера. Завал инструментов. Везде какой-то хлам, но еще и старый диван, и лампы под торшерами, и из них льется свет, желтый и тускловатый, и не долетает до пыльных углов. Хочется принюхаться, втянуть носом запах бензина и машинного масла, но пахнет все еще только Харли: то ли одеколон, то ли дезодорант его пахнет так, как пахла, наверное, половина одноклассников Питера. Нет, одергивает себя Питер, тут не тепло, не теплее, чем везде.       — Держись рядом, — говорит Харли, — а то ничего толком не увидишь.       Предметы на столах словно проясняются под взглядом, за пару секунд от 180 прогружаются до 4К.       Они зависают то над одним столом, то над другим, и Харли почему-то медлит. Питеру надоедает скользить взглядом по груде ключей, по банкам с гвоздями и шурупами; перфораторы, рубанки, лобзики, шуруповерты — ассортимент строительного магазина, не более.       — На самом деле, — тихо начинает Харли, — я, наверное, хотел похвастаться тем, как он тут все апгрейднул тогда. Ты только подумай. Мне еще не было одиннадцати, а я успел порыться у него в начинке. Ну, чуть-чуть. Насколько хватало моих мозгов тогда. Просто сам факт. Приобщился. А потом я разжился тут столами и станками и перестал на улице вообще нос показывать. Но смысл показывать тебе мою технику, если ты в мастерской насмотрелся? Это все было прикольно тогда, а сейчас я даже на лето не приезжаю. А смысл?       Питер молча смотрит на него и пытается разложить на составляющие какую-то сложную эмоцию, которая все больше заполняет опустевшую голову. Нет, ему еще не надоело. Нет, Харли его пока не бесит. Нет, он не не понимает, потому что скоро, наверное, поймет, ему объяснят. Нет, он не завидует, потому что у него тоже кое-что было, а теперь у них одинаково нет. Питер всматривается в Харли, но яснее не становится. Харли еще и вздыхает вдруг.       — Когда отец ушел, он типа… Короче, он ушел через гараж. Понимаешь? У нас в гараже всегда стояли две машины, ну вроде как мамина и папина. И когда мы с Челси играли в прятки, когда она совсем мелкая была, я часто тупо садился между машинами. Ей мозгов не хватало нагнуться и посмотреть, видны ли ноги. Ходила туда-сюда, а я успевал на корточках отползать то за одну, то за другую. Иногда, правда, ноги затекали, и тогда я палился. А потом отец свалил на одной из машин. Красный бьюик был. Типичный такой.       Харли чуть прищуривается, и Питер вздрагивает, потому что перед ними материализуется машина.       — У нас, кажется у всех соседей тогда было по бьюику. Да что там, и сейчас, наверное, есть, куда им деться. Как будто там что-то меняется. Ну, вот у нас изменилось тогда. Я прибежал в тот день опять в гараж прятаться, а машины нет. Отец с утра поехал за лотерейными билетами. И я залез в шкаф с инструментами, — Питер следует за его взглядом, шкаф кажется непримечательным. И скрипучим. — Просидел там, наверное, минут двадцать. Челси пришла, машины нет, ну, покрутилась пару минут, даже в шкаф не заглянула, дуреха, и свалила во двор искать там, — Питер невольно оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на бьюик, но его уже нет, хотя Харли ни на секунду не прерывается. — А я как затаился, так и сижу. Смотрю в щель между дверцами. Как идиот стою, в спину упирается очередной секатор, а я все стою и стою. Гараж вдруг кажется таким большим. Челси с кем-то там из соседей уже перекрикивается через забор и меня даже не ищет. А я смотрю, и солнце садится, заползает так вниз из-под гаражной этой большой двери, ну, та, которая наверх откидывается, ну ты понял. И вот оно сползает вниз и светит мне уже прям в глаз. А я стою, и стою, и стою, — глаза Харли заволокло, как будто он вовсе не здесь и рассказывает уже не Питеру, и в том, что он озвучивает свои воспоминания смысла уже и нет, он просто продолжает, потому что история того требует, нужно дойти до конца.       «Зачем?» — спрашивает себя Питер, заранее знающий, что отец Харли в этой истории больше не появится.       Его взгляд соскальзывает ниже по лицу Харли и внезапно Питер осознает, что его губы не шевелятся. Голос льется из динамиков, но не заполняет помещение, а звучит совсем рядом. Наверное, источник где-то рядом с ними, и Питеру ужасно хочется спросить, когда же Харли перестал говорить. Говорить ртом.       — Сначала, знаешь, я подумал, он засел опять в баре, — продолжает Харли, не раскрывая рта. Он перехватывает изумленный взгляд Питера и слегка улыбается, с хитринкой. Его голос при этом дергается, и он слегка сдвигает брови, сосредотачиваясь. И, глядя на тающую улыбку, Питер внезапно осознает, как надорванно все это время звучал голос. — Надо было ехать в город. Потом я подумал, а вдруг авария. Потом подумал, а вдруг еще хуже — сначала в бар пошел, а потом авария. Вылетел на встречку или врезался в отбойник. Не знаю, чем уж это хуже просто аварии. Мне было шесть. Я с трудом представлял себе, что такое бар. Но тут я малость психанул, выскочил из шкафа и понесся со всех ног. Так-то мне никто обычно не разрешал без предупреждения вечером выскакивать за забор, но тут вдруг стало не до разрешений. Я, наверное, уже тогда догадался обо всем, просто еще этого не понимал. Поэтому и психанул. Короче, добежал я до поворота и все понял. И просто пошел назад. И все.       Выезд вдруг снова оказывается открытым. В его распахнутую глотку светит оранжевым солнце, слепит на контрасте. Горизонт по-прежнему сиреневеет. Должно было бы, наверное, уже становиться прохладно. Они постояли молча, выглянув наружу, но свежее не становилось, а глаза так быстро не привыкают к свету.       Потом Харли медленно поворачивает к нему голову, щурясь за очками, и голос его становится вкрадчивее.       — А потом, намного позже уже, я тут же, в гараже, нашел его, — разморенный солнцем Питер инстинктивно дергает плечом, как будто бы по загривку кто-то прополз. Рука дергается, чтобы смахнуть, а шея покрывается мурашками, и тут он изумленно распахивает глаза. Чутье! Плечи напрягаются, но корпус уже сам собой поворачивается, чтобы он смог всмотреться вглубь. — Тут надо было бы сказать, что костюм у него красный, как был наш бьюик, но тогда он был какой-то золотой больше, — по глазам режет золотистой вспышкой, дезориентируя, вышибая. — В гараже тогда как раз диван поставили, вот там он и сидел, — сердце заходится в горле, забившись, как муха о стекло. — Сидел, как у себя дома. Ну, как всегда.       Нет. Нет.       — Нет!       Кажется, он зажмуривается. И стоит так до того момента, когда чужая рука, слегка сжав плечо, словно бы разрешает открыть глаза.       Но сначала Питер зажмуривается сильнее, изгоняя из сознания мелькнувший в тепле торшера силуэт. Прорезавшийся в полутьме слишком знакомый затылок. Прерванную закрывшимися веками амплитуду. Несостоявшийся поворот головы.       Нет. Питер осторожно разлепляет глаза. Стены снова белеют пустотой. Харли держит очки в руках и ждет объяснений.       — У меня дома, — шепотом говорит Питер, — тогда, он тоже сидел на диване. С Мэй.       Он рад, что зажмурился, а не побежал. Влетел бы в стену, потому что гаражная дверь была в глубине комнаты, а реальная за ними. Было бы невероятно глупо.       «Как это глупо», — думает Питер, осознавая, что все это время на нем были очки. И они были совсем не нужны, чтобы увидеть воспоминания Харли.       Питер прищуривается. «Провокация?» — спрашивает он взглядом, и Харли продолжает:       — На самом деле, да… Там не только диван поставили. Ну, занавески там какие-то… Повесили. Да. Короче, первая моя лаборатория — этот гараж несчастный.       Харли продолжает смотреть на него, не соглашаясь и не споря. Что он хотел сказать?       Питер устал.       Они возвращаются стеклянными коридорами, голубыми коридорами.       Собирают картонки из-под еды. Питер машинально тянет в рот холодный ломтик фри. Пальцем собирает лишний кетчуп по боку пластиковой соусницы.       — Если подумать, это ведь так странно, что мой отец ушел, — зачем-то все продолжает Харли, — В плане… Понимаешь, он не был таким. Ну, не выглядел он так, как будто может уйти. Ну, то есть… Он проводил перед телеком по полдня. Точнее, весь вечер, когда работал. Пиво пил, смотрел футбол. Орал при этом, — он криво улыбается. — Сестру мою назвал совершенно по-уродски, ну ты подумай, Челси! И это в Теннесси-то!       Питер не удерживает безразличие и наконец усмехается. Нет, ну правда, это смешно. Челси… Кто вообще болеет за Челси? Такое и не придумаешь с ходу.       — Это ты еще не знаешь, чему я именем обязан. Уржешься! — и Харли замолкает в ожидании реакции, уже добившись чего-то, шагает дальше.       — Ну и?       — Да мотоциклу его. Мама не просекла. Ну вроде имя как имя. А это Харли-Дэвидсон. По молодости папаша где-то отхватил Толстячка, как он его звал, ну, знаешь, Шварценеггер на нем гоняет во втором Терминаторе. Softail Fat Boy. Обожал его. И вот это типа я. Первенец-мотоцикл.       Он снова замолкает. Потом добавляет:       — Да, убежишь тут от таких детей. Вот так живешь себе, продавливаешь диван, а потом прикидываешь, а у тебя в жизни только гараж в Теннесси, дочь-английский футбольный клуб и сын-мотоцикл. Вот он и свалил.       Следующие минут пять они стоят в тишине, облокотившись на столы.       — Кстати, знаешь, мотоцикл-то мне перепал, — добавляет Харли.       Видимо, история все никак не заканчивается, даже когда он замолкает.       — Отцы, они всегда уходят, — говорит Харли. — Ничего с этим не поделаешь.       И выжидательно смотрит Питеру в глаза.       Но Питер молчит.