Краткость — чья сестра?

Молчание, давящее на уши, сколько оно уже длится? Час? День? Год? Десять лет? Сто? Как оценить время, если нет часов? Ни солнца, ни луны, ни звёзд. Да даже если бы они и были, ты всё равно не смогла бы их увидеть. Зависть — прекрасная швея, лишь её младшему брату дозволено портить дивную работу. Ты чувствуешь нестерпимую боль, будто кто-то разрывает твою кожу. Впрочем, за это время твои веки срослись настолько прочно, никто бы и не подумал, что когда-то они могли подниматься и опускаться. Ты кричишь, но сама не слышишь своего голоса. Сильная рука хватает тебя за ворот кафтана и тянет вверх, будто ты весишь ровно столько сколько стоишь — ничего. Медленно открывая глаза, ты ожидаешь увидеть яркий свет, но пелена сочащейся из свежих ран крови не даёт тебе роскоши увидеть хоть что-то. В нос бьёт запах гари. Ты беспомощно хватаешься руками за воздух, пытаясь поймать третьего. Ты уже точно знаешь, что пришёл новый грех. Но какой? Воскресная школа многому может научить, как жаль, что ты её прогуливала, да? Дрожащими то ли от страха, то ли усталости пальцами ты вытираешь кровь и пытаешься хотя бы взглядом найти Его. Плотная завеса дыма, что окружил тебя, не даёт тебе увидеть даже собственные ноги. Безумия ярости и боли сливаются воедино. Сколько они ещё будут играть с тобой? Сколько боли причинят? — Ну, наконец, я уже думал, ты забыла про меня, — приятный бас раздался рядом с твоим ухом. Резко обернувшись, ты попыталась схватить грех, но в твоих пальцах вновь оказалась пустота. — Ну-ну, я не поймал тебя тогда, тебе не поймать меня сейчас. Всё честно. — Т-т-ты… — шёпот срывается с губ. Ты нервно облизываешь их, языком ощущая шершавую, потрескавшуюся от жара кожу. Ты знаешь и этот голос. Ты услышала его после пожара в доме Адель. Тот мерзкий коп с похотливым взглядом и улыбкой соседского мальчишки, что отрывает котятам хвосты. Ты знала, при возможности, он бы поимел тебя на столе в той допросной, где держал несколько часов, пытаясь выбить признание в поджоге. Тогда тебе уже было восемнадцать и ты прекрасно понимала чем может обернуться для тебя следствие. Гнев — какое-то первобытная жажда насилия родилась в тебе из-за него. Или всё не так и он родился из-за тебя? Горе Адель не принесло тебе долгожданного облегчения. Лишь новые проблемы. Стоило всем в твоём милом маленько захолустье узнать, что ты — главная подозреваемая, начался настоящий ад на земле. Во всяком случае, ты этот балаганчик именно адом и посчитала. Все, все кто пресмыкался пред тобой до этого, за одну ночь сменили лагерь и уже утром кричали о расправе над тобой. Слепая ярость толпы — страшнее ты ещё не встречала вещей. Пришлось думать быстро, если бы ты не выкрутилась сразу, кто знает, может эта толпа в конечном итоге и разорвала бы тебя на части. Ты очень умная девочка, ты разглядела большой потенциал в толпе линчевателей. Подкупив всего одного бомжа бутылкой и убедив его, что он видел, как ты пыталась подбежала к уже горящему дому, как самоотверженно пыталась попасть внутрь и спасти людей. Толпа — это то же стадо. Чем больше людей, чем сильнее они поддаются собственным эмоциям, тем легче пастуху управлять ими. Как удачно, что их пастух — ты. Кровь уже не застилает глаза, но дым не собирается рассеиваться, поэтому ты всё ещё будто слепой щенок, пытающийся отыскать маму. — Даже в Аду ты всё ещё горяча, — мужчина усмехается, звонко ударяя тебя по правой ягодице. — Или нет, не так. В Аду ты особенно горяча, — следует ещё более сильный звонкий удар по левой. Ты злишься, тебе никогда не нравилось, когда кто-то позволяет себе ставить себя выше тебя. — Ну же… — ты замираешь, голос будто размножился. — Давай! Сорвись, дорогая! — словно тысячи, миллионы людей говорят в унисон. — У Гнева нет лица. Каждый, кто поддался мне потерял себя, в ярости и ненависти своей стали овцами. А овец нужно забивать! Ты чувствуешь тычок в спину. Потом ты летишь, очень долго летишь и вновь темнота забирает тебя, лишь голоса назойливо жужжат в твоей голове: «на убой! на убой! на убой!»