Шрамы

      У вас когда-нибудь возникало ощущение дежавю, когда вы возвращались туда, где очень долго не были? Перед глазами сразу проплывают картинки собственных воспоминаний, настойчиво рвущихся из глубин сознания; мимо проносятся фантомные образы друзей и знакомых, а сердце щемит та хрупкая нежность, с которой ты вспоминаешь прошлое. Так случилось и с Кондратием Рылеевым, который после усердной пятилетней учёбы на филфаке, отлично сданным дипломом и закрытой сессией, вернулся, так сказать, туда, откуда началось его планомерное движение в сторону интеллектуального развития. Но если изъясняться более прозаично и менее изящно, то он просто вернулся в школу, чтобы пройти собеседование и устроиться работать учителем русского языка и литературы.       Школьный двор был пуст как и полагается в конце августа — никому не хочется возвращаться сюда раньше положенного срока. Те же дорожки, те же кованые лавочки, окружающий двор металлический забор с витиеватыми массивными воротами для автомобилей и скромной калиткой для пеших посетителей. Стандартная трехэтажная школа, построенная в СССР и окрашенная в нежно-бежевый цвет, по ту сторону забора отдавалась особенным теплом в груди. Войдя в само здание, юноша огляделся, замечая некоторые незначительные изменения (цвет стен, новые двери и другие новшества почти капитального ремонта).       Пребывая на грани воспоминаний и реальности, крутя головой по сторонам, Кондратия вдруг останавливают сильные руки на плечах. Рассеянным взглядом он смотрит на молодого человека на полторы головы выше него самого, широкоплечего, статного, будто с военной выправкой (только мундира не хватает, а так — вылитый офицер); на которого, судя по всему, замечтавшийся Рылеев случайно налетел. Смешливые голубые глаза, в которых переливались кусочки льда и которые никак не вязались с остальным видом незнакомца, смотрели на него изучающе, с неприкрытым интересом. В груди что-то перевернулось, а по восьми шрамам на правом запястье будто пустили раскалённое железо, заставляя сжать ладонь в кулак и прикусить щёку изнутри. Кондратий смотрел в ответ своими коньячного цвета глазами, но менее пылко — к нему вдруг, как снег на голову, свалилось осознание произошедшей ситуации и то, что чужие ладони до сих пор лежат на его плечах, а их владелец, кажется, не испытывает совершенно никакого дискомфорта от такого положения. Рылеев поспешил отстраниться, заливаясь пунцовой краской до кончиков ушей, чем вызвал смешок у незнакомца; затем — пробормотал сомнительно искренние извинения, даже не подняв взгляда с пола, и направился в кабинет директора. Он прекрасно помнил расположение всех кабинетов, поэтому зайти в нужную дверь не составило особого труда. По пути он встретил Михаила Андреевича Милорадовича, который ещё при нём преподавал историю. Перекинувшись парой приветливых слов, они благополучно разошлись в разные стороны.       Высокий и статный молодой человек смотрел ему вслед, стараясь разобраться в мыслях и причине учащённого сердцебиения. Раньше с ним ничего такого не было, даже при пылкой юношеской влюблённости.       Директор — Николай Павлович Романов -, мельком взглянув на нужные документы, достал из ящика стола два экземпляра трудового договора. Кондратия хорошо помнили педагоги, как-никак медалист и один из лучших учеников на протяжении всех одиннадцати лет учёбы в этой школе, поэтому сомневаться в его кандидатуре на нового учителя русского языка и литературы было бы бессмысленно. Договоры подписаны, руки пожаты. — Ну что, Кондратий Фёдорович, принимайте пост! Сейчас позову человека, он покажет вам кабинет. — Благодарю.       Романов быстро набрал номер нужного человека, дожидаясь ответа на звонок. — Сергей Петрович, поднимитесь ко мне. Спасибо. — Он завершил звонок, после чего попросил подождать немного.       Через несколько минут раздался стук в дверь, после чего в кабинет заглянул молодой человек. — Николай Павлович, я пришёл. — Отлично. Покажите, пожалуйста, Кондратию Фёдоровичу новый кабинет русского языка.       Рылеев повернулся лицом к вошедшему с приветливой улыбкой, но весь запал его дружелюбия сменился на смущённый, потупившийся взгляд и румянец на скулах. В дверях стоял тот самый мужчина, на которого он налетел в холле. Что ж, одно радовало, что теперь он рассмотрит этого индивида поближе и повнимательнее, если, конечно, внутренне не сгорит со стыда. Тем временем молодой человек подошёл ближе, протягивая руку: — Трубецкой, Сергей Петрович. Физик и математик. — по тону было ясно, что ничего хорошего от этой экскурсии не жди, а по взгляду — подавно. — Будем знакомы, а то вы так резво убежали от меня, что я даже ничего сказать не успел. — Рылеев, Кондратий Фёдорович. Русский, литература. Очень приятно познакомиться, — он улыбнулся самой своей обворожительной улыбкой, заглядывая в глаза. — Пройдёмте.

***

      Думаю, более подходящего момента для прояснения законов этого мира у меня не выпадет, а потому спешу с докладом.       У каждого человека есть своя душа, которая состоит из двух половин: первая — твоя собственная, а вторая — человека, которому предназначен ты, и который предназначен тебе. Такие души очень хрупкие, сломать их невероятно легко, когда они по-отдельности. Каждый человек в этом мире должен дорожить своей родственной душой, тем более пока не нашёл её, ведь существуют определённые правила жизни без соулмейта.       Первое и единственное правило гласит, что у каждого есть лимит на нежности (именно — поцелуи), по достижению которого, твоя родственная душа умирает. Девять поцелуев — девять шрамов на запястье соулмейта, после девятого наступает смерть. Если вы знакомы, то появляющиеся шрамы будут слегка кровоточить первые два дня, постепенно затягиваясь. Чем теснее знакомство, тем болезненнее происходит появление метки.       Первый шрам у Кондратия появился в одиннадцать лет, тогда он почувствовал, что будто кто-то ведёт пером по запястью, так щекотно и приятно. В таком юном возрасте никто не задумывается о том, что несут за собой эти ощущения, поэтому и Рылеев не придал особого значения, разглядывая белёсый шрамик на запястье.       Второй появился в тринадцать в конце мая, уже на каникулах. Третий, четвертый и пятый — в пятнадцать лет на выпускном из девятого класса. Тогда-то Кондратий и задумался: что, если так будет продолжаться дальше? Сколько ему осталось? Почему он бережёт жизнь того человека, с кем они разделили души, а в ответ на это его все ближе и ближе толкают к могиле? В его голове весь вечер крутились вопросы, на которые он решительно не находил ответа.       Шестой — на выпускном из одиннадцатого класса, прямо на церемонии вручения золотой медали и красного аттестата он почувствовал всё то же пёрышко, щекочущее запястье. Ещё один праздник коту под хвост. Может, стоило начать кутить? Стоило дать знать о себе тому человеку? Стоило. Но совесть Рылеева отчаянно била в бубен, крича о том, что это неправильно — отдавать поцелуи не своему человечку. И Кондратий покорно слушался своего сумасшедшего внутреннего голоса.       С седьмым и восьмым шрамами, полученными в студенчестве, стала увядать надежда дожить хотя бы до двадцати пяти. Похоже, что человеку на том конце их связи совершенно наплевать на него, на его чувства, жизнь и страхи, которых становилось всё больше. Из весёлого и беззаботного Кондраши Рылеева, который писал эпиграммы на одноклассников и учителей, учился на отлично и не зазнавался, он со временем превратился лишь в тень себя настоящего. Всё больше стал закрываться в себе, раздумывать о чём-то философском и надеяться, что проснётся утром следующего дня. Каждые полгода, как по расписанию, на него накатывала чудовищная волна самоуничтожения, длившаяся около недели. Но несмотря на все испытания, Кондратий смотрел на жизнь с приличной долей оптимизма, сохраняя внутри себя свою настоящую, чистую душу, с помощью которой каждый раз выплывал из глубин той волны.