Шрамы

      С самого детства Трубецкой представлял себе сцену встречи того заветного человечка, которого будет любить по гроб, но что-то этот человечек всё не появлялся, более того, даже знаков никаких о своём существовании не подавал. Трубецкой вот, как только подвернулась первая же возможность, чмокнул в губки девчонку со своего двора. Не от особой влюблённости или хотя бы симпатии, нет, просто, чтобы дать знать его родственной душе, мол вот он я, существую, ищи меня.       Но со временем юношеский запал найти именно того прошёл, и он стал искать человека, которого полюбит пусть не на всю жизнь, а на время и с кем ему будет комфортно. И у него это прекрасно получилось: в пятнадцать лет на выпускном из девятого он поцеловал свою одноклассницу, которая не выказывала особого сопротивления по этому поводу.       Затем последовали сразу несколько поцелуев на выпускном из одиннадцатого, что в общем-то одними ими не ограничилось. Трубецкой в тот момент даже не задумывался о своей родственной душе, которая наверняка чувствует всё это, да что там, он уже около года о ней не вспоминал и, судя по всему, не собирался ещё столько же, если не больше. На его руке к восемнадцати годам не было ни царапины, ни малейшего шрамика. И вот тогда-то Серёжу впервые посетила мысль о несуществовании его «второй половины», что он один и душа его не поделена ни с кем.       С каждым последующим годом мысль всё крепла, и потому Трубецкой решил уйти в полный отрыв. Конечно, где-то в глубинах его подсознания тихо бесилась совесть, скрежеча зубами от злости на саму себя, и только из уважения к ней Сергей умудрился пополнить коллекцию шрамов на многострадальном запястье несуществующей его родственной души только двумя новыми экземплярами: один — на третьем курсе, второй — на пятом. По правде сказать, совесть и подсознание тут были не при делах — просто Трубецкому никто из сокурсниц его универа, который был похож на сексуальную преисподнюю в миниатюре, не приглянулся, если не считать тех двух дамочек.       Окончив университет, он устроился учителем математики и физики в школу, которая была ближе всего к его квартире с приемлемой зарплатой.

***

      Происшествие сегодняшнего дня совершенно выбило Сергея Трубецкого из привычной колеи. Кто бы мог подумать, что от элементарного столкновения в холле его организм так отреагирует на кудрявого, русого паренька в светлой рубашке и коричневых брюках, с невероятно милым румянцем и красивыми коньячного цвета глазами. Он просто впал в ступор, машинально удерживая хрупкое на вид тельце за плечи, когда господин Х поднял на него взгляд и поспешил ретироваться. Едва совладав с собственным телом, чтобы не таращиться на прямую спину и непривычно красивую для мужчины талию, Трубецкой отправился навестить Пашу Пестеля, который по совершенно неясным никому причинам работал педагогом по праву и обществознанию в целом. В данный момент бог косвенной агрессии и любитель битья посуды рвал и метал из-за ремонта в его кабинете, тихо (и не очень) матерясь себе под нос и кляня всё, на чём свет стоит, и Николая Павловича в том числе.       А когда Сергея вызвал к себе Романов, первый думал, что с ног свалится, видя в кабинете кудрявую макушку, которая, кажется, тоже была немного в шоке. Услышав, наконец, имя молодого человека, Трубецкой еле сдержал смешок и уж очень весёлую улыбку, потому как имя у его новоиспечённого коллеги не вписывалось ни в какие рамки двадцать первого века. Ну надо же было ребёнка Кондратием назвать?! Радовало одно, что, подрабатывая экскурсоводом, Серёжа имеет возможность рассмотреть этого чудика поближе и познакомиться с ним раньше всех. Не то, что Трубецкой большой охотник до знакомств, просто именно этот юноша его привлёк, да и в целом он производил впечатление шикарного собеседника. — Ну что, Кондратий Фёдорович, нравится вам у нас? — Трубецкой, сунувший руки в карманы, повернулся к нему, заискивающе улыбаясь. — Я учился здесь, потому-то и пришел сюда работать. И прошу, Сергей Петрович, без официоза, будьте добры. — Рылеев машинально одёрнул рукав своей рубашки, улыбаясь уголками губ. Этот жест не остался незамеченным, вызывая уйму вопросов, на которые в первый час знакомства никто не отвечает. — Хорошо. «Кондраша» тебя устроит? — Более чем. — Быстрый взгляд из-под пушистых ресниц и ироничные нотки в голосе. — А я тогда просто Серёжа. — Трубецкой приветливо похлопал Рылеева по правому плечу, когда они поднимались по лестнице на третий этаж. Они пошли по светлому коридору, ведущему в крыло, в котором располагались кабинеты гуманитарного направления, с большим количеством известных писателей и историков на стенах. Именно здесь Рылеев переживал шок осознания быстротечности собственной жизни, именно здесь впервые зародилась надежда, что он успеет отыскать того, кто так беспардонно тратит его годы.       Как оказалось, его кабинетом стал переделанный класс иностранных языков в самом дальнем углу рекреации. Трубецкой молча наблюдал за сценами ностальгии на лице своего новоиспечённого коллеги, от которых он то мило хмурил бровки, то блаженно улыбался самым уголочком розовых губ. Сие зрелище отбило у Трубецкого какое-либо желание уходить именно сейчас, просто отдав ключи от двери кабинета, потому он пошёл на наглость: открыл дверь, пропуская Кондратия внутрь, как швейцар, а затем -, зайдя следом, прикрыл её за собой.       Рылеев, кажется, не был против или просто не выказывал никак своего раздражения. Он кончиками пальцев провел по вырезанной на парте надписи «Милорадович — козёл», хмыкая себе под нос и припоминая, видимо, как сам вырезал перочинным ножичком коротенькие, но меткие рифмы в отношении учителей. Если вы думаете, что Кондратий был способен только на такие нелепые стишки, то вы, господа, очень ошибаетесь. Начиная класса эдак с восьмого опыт и навыки молодого поэта только росли и крепли, что позволяло писать стихотворения, отличающиеся глубиной мысли, в столь юном возрасте. Находясь здесь, Рылеев словно переживал всё заново. — Предлагаю познакомиться поближе.- Сергей вырвал его из потока воспоминаний, от чего Кондратий слегка вздрогнул. — Что ты желаешь обо мне узнать? — Да перестань ты комедию ломать. Я же из благих побуждений… только не надо сейчас сыпать фразочками про дорожку в ад. — Я и не собирался, — Рылеев тихо рассмеялся. По-настоящему, искренне. Но что послужило поводом для такой реакции, он сам не понял. Для него в последние лет пять стало проблемой заводить новых друзей, рассказывать о себе и все прочие формальности долгих знакомств. Наверное, это из побуждений чисто эмоциональных — он не хотел сближаться с людьми, привязывать их к себе, не зная, сколько ему осталось. Он понимал, что терять близкого человека — дело трудное; и старался оградить каждого от такой участи. — Я, знаешь, не привык рассказывать о себе. — Ладно. Тогда я начну. Трубецкой Сергей Петрович, двадцати семи лет отроду, — он не знал откуда в нём проснулся человек из девятнадцатого века, — окончил факультет физико-математических наук в СПбГУ. Работаю в этой школе уже третий учебный год, с детьми строг, но справедлив. Постоянных вредных привычек не имею, да и полезных тоже…       Рылеев сидел на стуле напротив, внимательно слушая мягкий голос. Сейчас, когда Трубецкой так погружён в рассказ, рассмотреть его как следует не составит труда. Короткие, вьющиеся волосы, на тонких губах периодически играет насмешливая улыбка, острый нос, серо-голубые глаза ярко блестели, словно льдинки на солнышке. Рубашка расстёгнута на три верхние пуговицы, обнажая острые косточки ключиц, рукава были закатаны по локоть (Кондратий обратил внимание на правое запястье собеседника — ничего нет). Сильные, широкие плечи слегка натягивали ткань, что выглядело весьма впечатляюще. На его фоне Рылеев наверняка смотрелся хлипкой, тоненькой веточкой, так, по крайней мере, виделось самой «веточке». Трубецкой шёл по финишной кривой, когда раздалась громкая трескотня его телефона. Он коротко извинился и ответил на звонок. Звонил Пестель, говоря так, что даже Кондратий услышал: — Серёжа, мать твою за ногу, тебя Романов сожрал что ли?       Кондратий усмехнулся такому доводу. — Никто меня не сожрал, Паша, не ревнуй.- На этих словах всё веселье от прошлой реплики улетучилось, и горе-поэт опустил взгляд в пол, чуть раскачиваясь на стуле и делая скучающий вид. — Я позже приду.       Трубецкой отключился, возвращая свое внимание к скромной персоне коллеги, он собирался продолжить свой рассказ, но его прервал Кондратий: — Тебя, кажется, ждут. — Ничего страшного, это Паша Пестель, мы собирались проехаться с ним по барам перед началом учебного года. — Трубецкой непринуждённо жестикулировал, настойчиво игнорируя печальное состояние нового знакомого. Он так и не понял, в чем состояла причина столь резкого перепада настроения, но собирался ее устранить предложением присоединиться к их маленькой компании. — Благодарю, но отказываюсь. На этом, пожалуй, и разойдёмся. — Улыбка натянута, а глаза говорят всё сами за себя. Спускаются вниз они вместе, встречая в холле названного выше Павла Пестеля, Рылеев коротко с ним здоровается и спешит быстрее удалиться, чувствуя спиной недоумевающий взгляд пары серо-голубых глаз.