майкл робко помахал люку на прощание, когда уходил из джонни рокетса с джеком. их поцелуй продолжался, пока майкл не отстранился, чтобы увидеть взгляд люка, который заставил его почувствовать себя красивым. он был словно редкий бриллиант (изумруд?), который люк наконец-то нашёл. не говоря ни слова, они вернулись обратно в джонни рокетс, люк крепко обнял его, прежде чем подойти к уже пылающей от гнева арзалии, перед которой стояла нетронутая корзинка с картошкой фри. майкл видел, как джек поднял большой палец вверх, когда заметил их с люком, на что майкл просто широко улыбнулся.
как только они отошли на приличное расстояние от ресторана, джек повернулся к майклу и начал приставать с расспросами о том, что произошло.
- что он сказал? он любит тебя? теперь вы начнёте трахаться, как кролики? - пробормотал джек, а майкл густо покраснел и спокойно провёл рукой по своему лицу.
- о боже, это была как вырезанная сцена из романа николаса спаркса. он сказал мне, что ему жаль, и поэтому он чувствует себя самым ужасным человеком на свете, и что он может видеть цвет моих глаз, - майкл не мог сдержать улыбку, повторяя то, что сказал люк, - и потом он поцеловал меня. джек, это была самая сильная эмоция, что я когда-либо чувствовал. я думал, что моё сердце вот-вот выпрыгнет из груди.
- майкл, я так счастлив за тебя, - джек улыбнулся, слегка подталкивая его локтем, пока они шли вдоль дороги.
- ага, - майкл улыбнулся. он почувствовал, как уголки его губ опускаются, когда вспомнил о том, что глаза люка были открыты во время поцелуя. это было ненормально, не так ли?
- майкл, - легко позвал джек, хватая того за запястье, чтобы остановить. - что не так?
- честно говоря, это глупо, - майкл запустил руку в волосы, пытаясь оттолкнуть эти мысли. джек только поднял бровь, как бы говоря ею: "ты думаешь, я поверю в эту чушь?"
майкл глубоко вздохнул, прежде чем ответить на вопрос.
- когда я отстранился, его глаза были открыты. он не смотрел на меня с отвращением или что-то вроде того, но его глаза были открыты. это ненормально.
джек задумчиво посмотрел вдаль, не зная, как объяснить случившееся, у него не было никаких идей на этот счёт.
- я думаю, это нормально, майки. он, наверное, просто... я не знаю. но он поцеловал тебя. он сказал, что видит цвет твоих глаз. так что здесь не может быть никаких проблем.
- ладно, - согласился майкл, пожимая плечами. он не верил, что ничего не случилось, но попытался отогнать эти мысли куда подальше, но они не хотели его покидать.
позже, в тот же день, люк стоял напротив зеркала в своей ванной, смотря на своё отражение, склонив голову набок. он перевёл взгляд вниз на свою одежду, на тюбики с шампунем в душе, на кафель на полу, а потом опять на себя. он был в полном благоговении; он не мог описать феномен, который испытывал в этот момент.
сначала он легонько ущипнул себя, потом сделал это ещё сильнее.
- это невозможно, - прошептал он сам себе, ближе пододвигаясь к зеркалу, всматриваясь в свои глаза. в кожу. в волосы.
он протянул руку, чтобы каснуться зеркала. это было реально. его одежда была реальной. его кожа была реальной. всё здесь было реальным и не могло быть сном.
почему всё было таким цветным?
почему он видел зелёный тюбик зубной пасты и свои розовые губки бантиком, свои лазурные глаза, свои грязные светлые волосы? почему он мог видеть красный и бирюзовый на своей футболке? почему всё имело оттенки радуги и не было оттенками серого?
этого не было до тех пор, пока он не преодолел свой страх любви к майклу и не поцеловал его. он не мог видеть цвета, пока не открыл глаза во время поцелуя и не заметил пигмент кожи майкла и голубое небо за его спиной, и жёлтые полосы на дороге.
он не хотел моргать. он не хотел закрывать глаза в страхе, что он потеряет эту возможность. и он хотел показать то, что видел, миру, но ещё не знал как. он не знал, как показать людям это, как научить их видеть цвета.
и вот поэтому люк принял решение: он больше никогда не станет скрывать свои чувства, потому что до того, как он открыл миру свои чувства, всё было серым.
но сейчас мир был самым прекрасным из всего, что люк когда-либо мог даже представить, и он был единственным, кто мог видеть его таким, каким он был.