Самая тёплая одежда для сердца — это доброта.
Надея Ясминска
— Мью, там что-то светится в темноте. — Тихо ты, спрячься за меня. Идти по сугробам даже в зимних сапогах — задача не из лёгких. Местные мужчины явно привыкли к таким лесным вылазкам. Галф же только и успевает видеть, как они выныривают из снега, в то время как его самого, чуть ли не за шиворот, вытаскивает из него Мью. Прочесав опушку леса, идут в чащобу. У трёх человек — Мью, управляющего и ещё одного мужчины — по охотничьему ружью и рожку, на случай связи. Дальше решают разделиться, так что уже несколько минут они вдвоем вглядываются в следы. Ещё по пути сюда их застал снегопад, и почти ничего не видно. Вроде бы, просвечиваются человеческие, но тут же путаются со следами от лап и копыт животных. — Мью, это волки, да? Светящихся в сумерках огоньков становится ещё больше. — Я же сказал: помолчи. — А если они съели Лукаса?.. На этот вопрос муж с таким взглядом оборачивается на него, что приходится тут же притихнуть. Слышатся негромкие рычание и вой. И, кажется, детский плач. — Лукас!.. Не помня себя, Галф бросается вперёд, а Мью успевает догнать его только на подходе к стае. Галф с ужасом наблюдает, как из волчьего окружения высовывается голова их сынишки. Мью наводит ружье, но Галф, заметив что-то важное, кричит ему: — Стой! Не надо стрелять! Они его греют! — Греют? — Присмотрись! Уже рассвело, но из-за густо нависающих ветвей в лесу всё ещё полутемень. Медленно, без резких движений, Мью подходит ещё ближе, одной рукой удерживая своего юного мужа за спиной. Если приглядеться — и правда, три волка лежат вокруг их мальчика, плотно прижавшись к нему своими меховыми шкурами. А впереди всей стаи — огромный серый вожак, который всё ещё рычит на двуногих чужаков. Мью берется за рожок, но Галф и здесь останавливает его, шепча краешком губ: давай подождем. Проходит еще несколько тревожных мгновений. Большой волк поднимает морду к небу, издавая лай, а затем вся стая выстраивается за ним. Мью пересекается взглядом с вожаком и слегка наклоняет голову. Животное прищуривается, словно понимает человеческий жест, и вскоре уводит своих в глубь леса. — Только не ругай его, ладно? Он и так до смерти напуган! — Я и не собирался, — Мью спешит к сыну, тот снова плачет, целый и невридимый, но очень напуганный, — давай-ка домой, малыш, в тепло.❄️💚❄️
— Простите меня!.. Я только хотел найти дерево фей, чтобы там мне помогли починить любимую игрушку бабушки… Не отдавайте меня обратно, пожалуйста!.. — Никто тебя никому не отдаст, малыш, — Галф растирает полотенцем согретое теплой водой маленькое тельце, — что ты такое говоришь? — Отец сердится, да? Из-за меня вы не попали на службу… Теперь нас проклянут и мы все попадём в ад? — Боже, Лукас, нет, — Галф прижимает к себе сына, — главное, что вера есть в нашем сердце, никто нас не проклянёт, успокойся. Сейчас ты поспишь, а вечером будет праздник. Всё, закрывай глазки, — уложив мальчика в постель, он спускает полог и тихо притворяет за собой дверь. — Ну как он? — Мью обнимает его возле камина в их комнате. — Уснул? — Вроде. Ведь это ж надо… Прошмыгнул, как мышь. Хоть бы кто-нибудь его заметил. — Я с ним позже поговорю. — Мью. — Что? Не буду я его ругать. Просто объясню, что ни при каких обстоятельствах нельзя убегать из дома, а лучше всегда честно нам всё рассказать и мы вместе придумаем, как справиться с любой бедой. — Я у него в сумке нашел ту фею, вернее — то, что от нее осталось. Он хотел отыскать какое-то дерево фей, чтобы оно помогло ему. — Это он сказок Аерин наслушался. Ладно, после Имболка съезжу в Морпет… — Съездим. — Съездим, — Мью поправляет себя, гладя по щеке мужа, — там живёт один фарфоровых дел мастер, обратимся к нему. — Хорошо. — Галф… — Мью внезапно становится таким задумчивым, обнимая любимого, — знаешь, когда Лукас там был, среди волков, а мы ничего не могли сделать, я вдруг вспомнил, как ты, должно быть, так же сходил с ума от отчаяния, когда хотел спасти меня, но у тебя были связаны руки. Галф трётся щекой о его плечо: — Не надо об этом… Сегодня же праздник! — он берет мужа за руки, — будем веселиться! Мью целует его ладони, чуть дольше держа их у сердца: — Будем веселиться, mo rogha milis.❄️💚❄️
— Ты всё понял, Лукас? — Да… А вы точно не отправите меня обратно к дяде? Галф проводит около получаса в тревожном ожидании: все это время Мью разговаривает с Лукасом с глазу на глаз. Ему очень хотелось присутствовать, но он доверяет мужу и, как ни крути, Мью — глава семьи, и его слово — закон для всех её членов. А сейчас он наконец-то видит, как муж выходит, держа сына на руках. — Я уже все тебе объяснил. Ты всегда будешь с нами, малыш, — Мью целует сынишку в щеку, — никому мы тебя не отдадим! Никогда не бойся рассказать нам о своей беде. Молчание, — здесь он с внезапной тоской смотрит на любимого, — многого может стоить. Галф с облегчением улыбается: Мью говорит почти что его словами. Но последние осколком былого колют сердце. Он всё помнит. Они оба помнят. Но, быть может, это позволит никогда не совершить новых роковых ошибок… Галф дёргает плечами: довольно тяжких дум. Сегодня в их доме будет царить добро, тепло и радость! Главный дом полон народу. В гостиной запах хвои от нарядно одетой ёлки перемешивается с запахом рождественских угощений и напитков. Галф не решается отведать спиртного, а вот Мью, с его позволения, пропускает четверть кружки ирландского виски, — для храбрости и веселья, — ему ещё местных детишек поздравлять. И хотя Аерин приготовила настоящий пир, еды почти не убывает. Весёлые ирландские танцы, рождественские гимны, мелодии арф, волынок и скрипок… сердце Галфа преисполнено счастья, умиротворения и веры. Он почти не помнит прошлого Рождества, хотя они тоже провели его вместе — все затмили последующие беды. Но сегодня Галф знает: глаза Мью, как и его собственные, как и сама их любовь, горят ярче самых больших звёзд на морозном небесном куполе.❄️💚❄️
— Галф… За окном их спальни метёт белым-бело. На столе, рядом с умывальником, горит одна единственная свеча. Но им не надо большего света, чем они могут подарить друг другу. Податливый воск капает слезами с разгорающейся свечи, а Мью губами собирает капельки пота с разгорячённого его ласками тела. Глаза его нежного цветка блестят, как драгоценные камни, которыми рождественский мороз посыпает снег. Руки, ноги скрещиваются, переплетаются, что одна на двоих судьба, вновь и вновь рождая неделимое. Румянец разливается по шее Галфа, когда он подносит к губам, чтобы поцеловать, ладонь Мью, — как будто это его молчаливая благодарность за щедро даруемое ему бесконечное счастье, а затем Галф опускается обратно на постель, его обнаженные бедра широко распахиваются перед Мью, и грудь последнего наполняется жаром от того, что Галф так смело просит его об этом, что так доверяет ему свое естество. Он проводит большим пальцем по полной и чувственной губе Галфа и смотрит, как его глаза трепещут, закрываясь. Тепло тела мужа горит на коже Мью, когда он отстраняется и соскальзывает с кровати, чтобы добраться до туалетного столика, выдвигает ящик и берет оттуда заранее приготовленную бутылочку масла. Вернувшись, погружает пальцы в скользкую влагу и подползает обратно к Галфу, который так и лежит на спине с раздвинутыми ногами, следя за действиями Мью своими темными глазами. Мью приходится прикусить губу, чтобы не дать себе распалиться раньше времени. Даже после всех ночей, проведенных вместе, он всегда тщательно и бережно готовит мужа. И когда наступает сам момент их единения, никогда не торопится, не позволяет себе лишнего напора, пока не убедится, что Галфу хорошо и он сам непрочь почувствовать любимого ещё глубже и сильнее внутри себя. Вот и сегодня то, как Галф прикрывает в неге глаза, говорит Мью о том, что он все делает правильно. Хриплые всхлипы, «любимый, ещё!», крепкие бедра, что упираются в его тело, жемчужины капель пота, что вновь и вновь кроют грудь обоих, — все это вызывает жар внизу живота и заставляет проникать в мужа глубже, сильнее, размашистыми толчками. Комнатка Лукаса неподалеку, но малыш так набегался, наигрался, наплясался на празднике, что давно уже видит седьмой сон про сказочных фей, а значит, можно кричать, не сдерживаясь. — Мью, прошу тебя!.. Ещё… Ещё горячее люби меня… — Я говорил тебе однажды: ты истинный ирландский фейри, Галф, — Мью подхватывает его под коленями, почти сгибая пополам, — и я давно уже во власти твоих нерушимых чар. Дыхание обоих частит, щекочет губы, их носы на мгновение соприкасаются. Мью делает несколько рывков, помогая ладонью мужу. Вскрик обоих на грани плача, ещё раз прижаться так, чтобы и на утро тела хранили тепло друг друга. Чуть погодя — шепот Галфа: — Молю Бога, чтобы ты всегда был со мной счастлив, любимый. — Галф, — Мью заворачивает мужа в свои объятия, — как может быть иначе, ведь ты и есть мое счастье. И хочется целовать его до утра, напевая что-то на языке кельтов, как снежную колыбельную, что дарит им вьюга за морозных узоров окном. От самых подушечек пальцев, что все ещё гладят нежные скулы, невесомым теплом блаженство пронзит все тело, и в глазах засияет огонь, в сотни раз ярче всех свечей, каминов и звёзд. И глядя в любимые, сияющие глаза, оба поймут, что смысл всей жизни в любви, вере и доброте.