Воспитание Тигров в домашних условиях (часть 1)

– И охота тебе с этим возиться? – спросил Дазай Тсуну, когда тот впервые вернулся с им же устроенной совместной для Ацуши и Рюноске тренировки. – Это доставляет мне определённое удовольствие, – подтвердил Тсуна, обворожительно улыбнувшись. Дазай покосился на него с недоумением, а потом махнул рукой, пробормотав: – Издержки воспитания. Намёк на влияние Реборна не порадовал обоих братьев, но Тсуна действительно часто замечал в себе черты, перенятые от учителя и вылезающие в самый неподходящий момент. Например, некая доля садизма. Вот как сейчас, когда в кресле гостиной, сжав сомкнутые ладони между коленками, очаровательно краснел и смущался Ацуши-кун. Кажется, мысль, что его всё-таки отловили и заставили отрабатывать провинность, его нервировала. Не то чтобы Тсуна на самом деле часто ловил и насильно заставлял кого-то быть своими моделями. Просто Накаджима так забавно смущался, что Савада посчитал делом чести вынудить его однажды побыть натурщиком. Если бы Ацуши возмущался громче или даже попытался сбежать, Тсунаёши не стал его останавливать – шутки шутками, однако всё же есть границы, которые он предпочитает не переходить. Но чувствующий себя виноватым Ацуши согласился – и Тсуна не мог упустить эту возможность. – Такой интересный типаж, одно удовольствие рисовать. И почему ты соглашаешься стать моей моделью только в результате шантажа, Ацуши-кун? – посетовал художник, как вдруг услышал сдавленное: – Пожалуйста, Тсунаёши-сан, хватит издеваться надо мной. Что-то в этом тоне не понравилось Саваде. Это было уже не кокетство или просто смущение, в голосе парня слышалась обида и безнадёжность. Тсуна замер, поднимая взгляд. Ацуши по-прежнему сидел, опустив голову, и лицо его заливала краска, но теперь Саваде показалось, что парень из последних сил сдерживает слёзы. Что за?.. – О чём ты говоришь, Ацуши-кун? – как можно мягче спросил молодой мужчина. – Я понимаю, что вам… весело подшучивать надо мной, но, пожалуйста, хватит! Я не могу… Савада нахмурился: неужели он всё же перегнул палку? – Такой человек как я… – продолжал Ацуши, не замечая взгляда, которым его сверлил Савада, главным образом потому, что сам он старательно смотрел на свои колени, – такой человек как я просто не может быть кому-то приятен. И то, что вы говорите о моём виде… пожалуйста, больше не надо… Тсуна выдохнул сквозь сжатые зубы. Так дело не в его шутках, а в глубоко закопанной самооценке Накаджимы? Нет, он и раньше не замечал в парне особой уверенности в себе, но нельзя же быть настолько слепым в отношении самого себя? Савада помнил своё детство, когда искренне считал себя никчёмным и ни на что не способным (да таким он, наверное, и был до прихода Реборна), но одно дело корить себя за неуклюжесть и неумение вписаться в компанию, а другое – ненавидеть даже собственную внешность. Тсунаёши отложил в сторону карандаш и молча вышел из комнаты. Ацуши сидел в той же позе и, кажется, беззвучно плакал. Вернулся Савада неожиданно быстро, толкая перед собой зеркало в полный рост, стоявшее обычно в коридоре. Потом поднял небольшой пуфик, на который Дазай любил складывать ноги и подумал, что вот так и пожалеешь, что не вымахал дылдой вроде старшего брата. Поставив его напротив зеркала, Тсунаёши мягко позвал парня: – Ацуши-кун, подойди-ка сюда. Парень сжался с видом загнанного в безвыходное положение человека. Савада тяжело вздохнул: он умел пугать, не угрожая, но это последнее, чего он хотел добиться сейчас. – Ну же, Ацуши-кун, – первый шаг Накаджима всё же должен сделать сам. Помедлив, парень встал, кусая губы и обнимая себя одной рукой за плечо. Тсунаёши совсем не ожидал, что невинная, в общем-то, шуточка выльется в такие проблемные открытия, но пасовать перед трудностями он давно уже отучился. Повинуясь его просьбе, Ацуши уселся на пуфик, стараясь смотреть куда угодно, но не на своего зеркального двойника и Тсунаёши, отражающегося за его спиной. Савада тихо вздохнул, не зная с чего начать. Методы Реборна здесь явно не подошли бы, не сейчас, не в этой ситуации, но оставлять Ацуши в таком состоянии и в уверенности, что над ним всё это время изощрённо издевались, было нельзя. – Твои волосы, – начал он, осторожно потянув за пряди и заставив парня смотреть перед собой, – такой оттенок называется пепельный блонд. Знаешь, сколько денег во всём мире женщины – и не только – отдают за то, чтобы получить этот цвет? Сколько часов тратят в салоне, сколько из них испортили свои волосы просто за то, чтобы получить только подобие того, что тебе дано от природы? Ацуши молчал и, похоже, не верил. Глаза у него действительно были красные, чуть опухшие. Непорядок. Тсуна продолжил, перебирая мягкие пряди: – В детстве меня часто дразнили за цвет волос. Я жил в небольшом городке и цветом волос, разрезом глаз всегда выделялся среди коренных японцев. Мой отец имел примесь европейской крови, которая передалась и мне, поэтому я знаю, о чём говорю. То, что ты мог услышать раньше о себе – не более чем расовые предрассудки. – Они ужасно выглядят, – прошептал Ацуши. – Всегда такие… неопрятные. Как вам не противно? Директор приюта, в котором я жил, говорил, что мне нельзя показываться на глаза другим людям как минимум из-за них. Последнюю фразу Тсунаёши комментировать не стал, но зарубочку на память сделал. Попробовать всё-таки разговорить Ацуши о приюте. Позже. – Почему мне должно быть неприятно? Волосы чистые, а что путаются… Тебе просто стоит позаботиться о подходящем уходе. Поверь на слово, в детстве я намучился, пытаясь привести в порядок голову. Но этому можно научиться, даже нужно, если тебя это так угнетает, – Тсуна внимательно отслеживал реакцию Ацуши. Тот не слишком-то Саваде верил, но к ласкающим прикосновения тянулся… ну да, как кот, и, похоже, незаметно для себя. Правой рукой Тсуна коснулся щеки Накаджимы, привлекая внимание. – Знаешь, что я люблю рисовать больше всего? Глаза. Их недаром называют зеркалом души – они многое могут рассказать о человеке. Широкие и узкие, раскосые, миндалевидной формы – всё это неважно. Куда важнее, что они выражают. Бывают пустые и бездумные, бывают безмятежные настолько, что человеку с такими глазами хочется верить, когда он обещает, что всё будет хорошо. Безумные и азартные глаза, лукавые глаза, которым верить нельзя… – Как Дазаю-сану? – попытался пошутить Ацуши. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке и искал повод прекратить происходящее. Под взглядом Тсунаёши Накаджиме казалось, что он обнажён, что всё, что он так хотел бы скрыть, выставлено на показ, как на витрине. Это было неловко, неправильно и до жути смущающе. Зачем Тсунаёши-сан говорит ему всё это? Зачем пытается переубедить? Тсуна неловкую шутку поддержал хмыком: – И не только ему. Но знаешь, что я вижу, когда смотрю в твои? Доброту. Доверчивость. Открытость миру, – Савада опустил подбородок на макушку парня, продолжая перебирать пряди чужих волос. – Я вижу решимость сражаться за то, что ты считаешь важным. Готовность преодолевать свой страх. Это глаза смелого и доброго человека, Ацуши-кун. – Глаза тигра, – прошептал парень. Светло-фиолетовые глаза действительно будто наливались желтизной. – Глаза хищника. «Так вот откуда ветер дует», – хмыкнул Савада мысленно, призывая внутреннее Пламя. Его собственные карие глаза посветлели, приобрели янтарный оттенок. Он наклонился еще ниже, заставив Ацуши откинуться спиной ему на грудь, так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. – Не так уж и плохо быть хищником и уметь защищать то, что тебе дорого Ацуши-кун. А если бы коты – большие и маленькие – были так ужасны, как ты себе рисуешь, разве им поклонялось бы всё человечество? Разве восхваляли бы их грациозность сотни поэтов всех времён? – Я… – когда к губам прижался чужой палец, Накаджима послушно замолчал, во все глаза смотря на то, что делает с его зеркальным двойником Тсунаёши. Что он делает с Ацуши. – От книжной мудрости иль нег любви устав, – промурлыкал парню на ухо, словно это он здесь был котом, Тсунаёши, расстёгивая пуговки на белой рубашке Ацуши, – Мы все влюбляемся, поры достигнув зрелой, в изнеженность и мощь их бархатного тела… Парень слабо дёрнулся, даже боясь предположить, как отреагирует Тсунаёши на шрамы, оставшиеся после приюта. Наверняка сразу же перестанет считать его красивым и интересным. – Не надо… Тсуна хмыкнул, отвлёкся от пуговиц и помассировал шею и плечи Ацуши. – Смотри-ка, ты мне всё-таки доверяешь. Ни одно животное не подставит шею тому, от кого ждёт угрозы, а ты даже инстинктивно не попытался отстраниться. Тогда чего ты боишься? Разве я хоть раз предавал твоё доверие? Разве делал тебе больно из собственной прихоти, а не по необходимости? – Нет, но… Тсунаёши прильнул ближе, заключая в крепкие объятия. Ацуши слышал, чувствовал, как бьётся его сердце – спокойно, ровно. Надёжно. – Если доверяешь, доверяй до конца. Или не доверяй вовсе. А иначе – какой во всём этом смысл? Ацуши сглотнул. Довериться этим рукам?.. Он уже знал, что они умеют причинять боль, подозревал, что убивали… но в отношении него Тсунаёши-сан никогда не был жесток. Савада уже видел его… всяким во время тренировок, и ни разу не показывал отвращения ни из-за его слабости, ни из-за его внешнего вида. Накаджима хотел доверять ему. Тсуна принял молчание за знак согласия. Сердце Накаджимы заколотилось так, что стало почти больно. Почти страшно. Почти… приятно. Руки Тсунаёши огладили его, помогли снять рубашку – Ацуши не сопротивлялся. У него, казалось, немного кружилась голова – лёгкая-лёгкая и почему-то больше ничего не соображающая. Ощущение нереальности происходящего накрыло волной и забрало с собой остатки душевных сил. – Любовь бывает очень разная, Ацуши-кун, – негромко продолжал Тсунаёши, будто не видя перед собой исполосованную спину, шрам от ожога. Глаза его по-прежнему сияли теплом. – Но начинается с любви к самому себе. Позволь, я покажу тебе, что вижу, когда смотрю на тебя. Ты прав, передо мной хищник. Грациозный и юный зверь, который ещё не вошёл в полную силу. Оставшийся без рубашки, Ацуши задрожал, но не от холода, а от этих откровенных, пробирающихся в душу слов, которым очень хотелось поверить, несмотря на все предубеждения. Пальцы Савады пробежались вдоль позвоночника Ацуши, заставив невольно выпрямиться. Тсуна одобрительно кивнул: – Правильно. Не пристало столь прекрасному молодому хищнику горбить спину. Такой потенциал… и так бессовестно его растрачивать из-за собственной неуверенности в себе… Непростительно, – Тсунаёши прошептал это, касаясь губами мочки уха Ацуши. От смущения парень покраснел почти до слёз, и Савада усмехнулся, чуть отстраняясь. – Видел когда-нибудь, как охотятся кошки? Как могут казаться ленивыми и расслабленными и вдруг взвиваются в прыжке, будто отпущенная пружина? Замечал ли, как перекатываются их мускулы, как лёгкая дрожь пробирает тело перед тем, как они бросаются в атаку? Ацуши тяжело дышал ртом, потому что каждую фразу Тсунаёши подтверждал очередным горячим прикосновением. Чужие руки то разминали мышцы, то ласкали кожу. Не-вы-но-си-мо приятно. Накаджима никак не мог сообразить, чего он хочет больше: вырваться, сбежать от этих обжигающих ладоней или прижаться поближе к тому, кто касается его так ласково. Наверное, отец Тсунаёши имел не только европейские корни, но и родство с демонами – иначе почему Ацуши не может отстраниться от этих искушающих слов и ладоней? – Помнишь, как ты пришёл ко мне с Дазаем в первый вечер и встретился с Акутагавой-куном? Ты думал, что он нападёт, и приготовился сражаться. Знаешь ли ты, насколько прекрасен был в тот момент? – Не-нет, – слабо выдохнул Ацуши, с трудом набравшись сил, возразить. – Нет? – Тсунаёши опасно улыбнулся, и от следующего его касания Накаджима всхлипнул, выгибаясь в пояснице и невольно откидывая голову на его плечо. – Именно в тот вечер я решил, что обязательно должен тебя нарисовать. И рисовал… Несколько десятков набросков – у меня хорошее воображение, но ничто не идёт в сравнение с рисунком с оригинала. Ацуши замотал головой, отказываясь верить, что кто-то готов потратить столько времени на попытку его изобразить. – Я обязательно покажу тебе их все, – пообещал Савада. Звучало угрожающе. Ацуши потерялся в ощущениях. Не так уж часто в его жизни Накаджиму касались с желанием сделать приятно, а не больно. Как-то не подходили коллеги из Агентства на роль тех, кто обнимет при встрече, погладит, чтобы выразить привязанность. Он мимолётно порадовался, что сидит, потому что ноги бы вряд ли его удержали. Тело было расслабленным, будто он несколько часов провёл в ванной – или в горячих источниках. Перед глазами мелькали огненные вспышки. …Тсуна опустил взгляд на полулежавшего на нём Ацуши, который в какой-то момент закрыл глаза, а потом и вовсе обмяк, расслабившись. Ему самому не нужно было смотреть в зеркало, чтобы видеть, как горит огонёк Пламени во лбу, как слегка сияют ладони. После того, как Дазай разорвал с помощью своей способности все связи Тсуны с Хранителями, оно ни на кого так не реагировало, как на Ацуши-куна. Впрочем, это не значит, что парень должен стать его новым Хранителем. Скорее, желание защитить, укрыть от всех, даже от болезненных воспоминаний, вызвавшее Пламя Неба, было показателем того, насколько сам Тсуна готов впустить этого человека в душу. Савада осторожно перенёс Ацуши на диван, устроившись рядом. Когда Дазай вернулся домой и, удивлённый тишине, заглянул в кабинет Тсуны, то увидел читающего брата и Накаджиму, устроившего голову у того на коленях и сладко спящего под лёгким пледом. Осаму уставился на эту двусмысленную композицию. Тсуна, заметив его внимание, оторвался от книги и вопросительно приподнял бровь. – Должен ли я спросить, случилось ли здесь что-то, о чём мне нужно знать? Савада хмыкнул формулировке вопроса, будто подразумевающей, что Осаму очень не хочет слышать о причинах происходящего, и покачал головой. – Отлично! – просиял Дазай и, закинув руки за голову, отправился на кухню, беззаботно насвистывая.