***
– Мы перегнули палку, – задумчиво сказал Тсунаёши поздним вечером, переходящим в ночь, когда Ацуши уже отправился спать. – А по-моему, всё вышло неплохо. В духе слезливого сёнэн-ай, – хмыкнул Дазай. – И ты узнал, что хотел. Тсуна сощурил глаза и поднялся с места: – Узнал? Да, у Ацуши больше ничего не выяснишь, кроме болезненных для него подробностей. И причиной он наверняка считает то, что говорили ему воспитатели, принимая оскорбления за чистую монету, – он вышел из комнаты, провожаемый взглядом замолчавшего брата. Дазай пожал плечами и вернулся к отчётам, которые с него уже месяц требовал Куникида. Но если он решил, что тема закрыта, то немного просчитался. Савада уже слишком близко к сердцу принял Накаджиму Ацуши и его проблемы. Только слепой не заметил бы, как он тянется к тому подобию семьи, что ему могли дать Тсуна и Осаму. И, так уж вышло, что Тсуна был готов его принять, а принимая, как научили, он брал на себя ответственность за жизнь и судьбу тех, кто стал ему небезразличен. Где-то за кучей самой разнообразной по стилю одежды, мужской и женской, в глубине шкафа Тсунаёши висел дорогой итальянский костюм. К костюму прилагались кожаные ботинки, перчатки и плащ, который делал Тсуну невероятно похожим на его далёкого предка, Примо Вонголу. Который делал Тсуну похожим на настоящего мафиози. Этот костюм был для него чем-то сродни униформы. Было время, когда Тсуна не снимал его круглосуточно, ну, или менял на свежий костюм, забыв о футболках и джинсах. Именно поэтому в Йокогаме он с таким удовольствием рядился во что-то, иногда совершенно безумное. Тсунаёши хмыкнул, надевая перчатки. Не те, с которыми он шёл против Занзаса и Бьякурана, потому что такие перчатки нужны для врагов, для равных. Эти были обычными, чёрными, призванными скрыть руки (и отпечатки пальцев). Усмехнулся краем губ. Хорошо, что Ацуши-кун спит и не видит своего семпая сейчас. Есть вещи, о которых ему знать пока не следует. – Дазай, – позвал он брата, отвлекая от каких-то бумажек (отчёты неистребимы). – Я собираюсь прогуляться. Не хочешь со мной? Осаму смерил его задумчивым взглядом, живо вспоминая о том времени, когда встретил своего младшего брата впервые. – Куда это ты собрался? – От Йокогамы же не так далеко до того города, где рос Ацуши-кун, если на машине? – вопросом на вопрос ответил Савада. Дазай наклонил голову набок. Удивительное дело, как одежда меняет людей: ни у кого бы сейчас не повернулся язык назвать Тсунаёши ни безобидным, ни наивным гражданским. И как много одежда может сказать о намерениях того, кто её надел. Сам Дазай предпочёл бы не лезть в чужое прошлое, но отговаривать Тсуну? Зачем? К тому же, посмотреть на то, как брат работает, может быть интересно. Осаму подтянул к себе ноутбук: – Сейчас найдём адрес приюта. Несколько часов спустя двое мужчин, выглядевших так, что встреть их кто-нибудь этой тёмной ночью, бежал бы сломя голову, испуганно оглядываясь, стояли перед воротами того места, в котором Ацуши провёл большую часть жизни. Но случайные прохожие Тсунаёши не интересовали. От здания оставалось гнетущее впечатление: решётки на окнах, высокий забор, серые стены скорее заставляли задуматься о концлагере, а не месте, где живут и воспитываются дети. – Какая… мерзость. – Не думал, что когда-нибудь это скажу, но, кажется, в мафии было лучше, чем здесь. Сложно ли двум мафиози пробраться на территорию мало охраняемого приюта? Вопрос риторический. Дазай указал на единственное окно, в котором горел свет, и Тсуна кивнул, давая понять, что заметил. Никаких глупых шуток про бессонницу и скорый вечный сон. Он убеждается, что свет горит в кабинете директора приюта, что сейчас там действительно тот, кто ему нужен, а не случайный человек, засидевшийся допоздна, и, как вежливый преступник, предупреждает о своём присутствии, невольно перенимая интонации своего учителя: – Доброй ночи. Не уделите ли мне немного времени? Я специально ехал к вам несколько часов, чтобы обсудить такие интересные методы воспитания как раскалённая кочерга и гвозди. Дазай занимает кресло для посетителей, с интересом наблюдая за происходящим, будто он – зритель на постановке в театре. Тсунаёши работает без ошибок, безразлично, профессионально: не даёт возможности позвать на помощь, не позволяет вырваться. Хотя директор захолустного приюта оказывается не прост, явно когда-то получил какую-то подготовку, но размяк, расслабился за время мирной работы. Пытки никогда не были специализацией Дазая, он сам не очень-то любит боль, хоть и умеет её переносить. И причинять тоже умеет – когда палачи и дознаватели мафии не справлялись, звали его. И за всё время работы Дазая в мафии не было тех, кто не заговорил, в конце концов, у него на допросе. Осаму знает, как оценить работу брата: Тсунаёши умеет пытать, даром, что воспитывали его как босса, который не должен пачкать руки. Вряд ли те, кто видел его в Йокогаме, могли бы поверить, что чудаковатый Савада умеет пугать до мокрых штанов и делать настолько больно, что взрослый мужчина в его руках будет захлёбываться слезами и молить о смерти. С доброжелательной улыбкой на лице Тсунаёши выслушивает жалкий лепет оправданий: как тяжело жилось в войну самому директору, как хотел он сделать Ацуши сильнее… Как услышал, что кто-то ищет мальчика, обращающегося в белого тигра по ночам, и не придумал ничего лучше, чем выгнать Ацуши без гроша в кармане, одарив напоследок пожеланием сдохнуть никому не нужным. Тсунаёши брезгливо поджимает губы и сворачивает ему шею. – Попал под асфальтоукладчик или пропал без вести? – интересуется он у Дазая, кивая на труп. – Под машину и показать Ацуши-куну новость в газете? – в свою очередь предлагает тот. – Думаю, ему будет приятно. – Ты ни черта не понимаешь в детской психологии, Дазай, – фыркнул Савада. – Скорее, Ацуши-кун начнёт переживать, что это случилось по его вине. Много ли при его фантазии надо? – Тогда – пропал без вести. Хотя что плохого в том, чтобы сообщить о смерти его мучителя?.. – Просто смирись с этим, – хмыкает Тсуна. В его глазах стеной поднимается и опадает Пламя Неба. Старый способ сицилийской мафии избавляться от трупов, о котором в Японии мало кто слышал. Долго, не очень приятно, но… Так расправляются с личными врагами. Дазай морщит нос и мысленно радуется, что в прошлый раз Тсуна отказался и предпочёл утопить ковёр – зрелище неприятное, даже если Пламя Тсуны не реальный огонь, а метафизическое воплощение Воли. Закончив, Тсунаёши распахивает окно. Уже в Йокогаме Дазай спросил у молчаливого Тсуны, опёршегося о капот машины и курящего, глядя на светлеющее небо: – А почему ты вообще оторвал ему ухо? Тсунаёши выдохнул дым и, пожав плечами, ответил: – Он столько раз драл за уши Ацуши в детстве, что, я подумал, это будет справедливо. Дазай молча вытащил сигарету, прикурил. – Знаешь, Тсуна, – после паузы всё-таки сказал он, – ничего не хочу знать о твоей справедливости. Хорошо, что ты его всё-таки сжёг.35
24 декабря 2020 г. в 18:00
– Итак, Ацуши-кун, – говорит Тсунаёши-сан, подпирая ладонью подбородок и глядя, кажется, прямо в душу, – этот разговор больше нельзя откладывать. Я хочу поговорить с тобой о том, как ты жил до попадания в Агентство.
Накаджима невольно обегает комнату глазами, в поисках путей отступления. Это сложно, учитывая, что его собираются разговорить два бывших мафиози. Ацуши сглатывает, непроизвольно задумываясь, умеют ли они пытать людей. Дазай-сан стоит у входа, скрестив руки на груди, и выглядит скучающим, будто его заставили быть здесь, но если уж согласился на что-то, к чему его подталкивал брат, значит, теперь так просто не отпустит Ацуши. Почему-то зреет уверенность, что вот он-то точно умеет вытягивать информацию какими угодно способами.
Тсунаёши-сан сидит на диване в расслабленной позе, опираясь одной рукой о колено, вторая расслабленно лежит рядом, но Ацуши всё равно невольно отодвигается, будто опасается, что его в любой момент схватят. Да, возможно, и правда схватят, если он всё-таки попробует сбежать.
«Дурак, дурак, дурак!» – думает он панически. – «И зачем я только решил спросить?»
Невинный, казалось бы, вопрос о том, не было ли Тсунаёши-сану противно видеть и трогать его шрамы, привёл к тому, чего Ацуши всеми силами пытался избежать: откровений о жизни в приюте.
– Яре-яре, Ацуши-кун, не надо так дрожать, – усмехнулся Дазай. – Мы ведь не собираемся тебя пытать. И выспрашивать подробности о каждом шраме тоже. В конце концов, Тсуна и сам может тебе рассказать, от чего появился каждый из них.
Накаджима бросил испуганный взгляд на Саваду. Дазай прошёл в комнату и опустился в кресло, вытягивая ноги. Зевнул.
– Вообще не понимаю, из-за чего весь этот шум. Шрамы? При нашей работе у каждого найдётся какой-нибудь. И у Тсуны. Что уж говорить про меня, – мужчина, усмехнувшись, подёргал бинты, обхватывающие шею. – Что касается истории их появления… Ты уже знаешь, что мы с Тсуной не росли вместе, верно? Когда мы только познакомились, он сумел назвать, откуда взялся каждый мой шрам. Так что его уже ничем не удивишь. А если ты боишься, что кто-то поймёт, что над тобой в приюте издевались, так для этого даже не нужно заглядывать тебе под одежду.
– Дазай! – цокнул языком Савада. – Не мог бы ты…
– Я собираюсь сэкономить нам время, Тсуна. К тому же, Ацуши-куну как детективу неплохо бы знать, что людей, получивших в детстве психологическую травму из-за какого-либо рода насилия, видно сразу. Я знал это с первых минут нашей встречи, а если бы у меня оставались какие-то сомнения, достаточно было просто посмотреть, как ты ешь отядзуке в тот раз, чтобы всё стало очевидно.
– П-посмотреть, как я ем? – немеющими губами переспросил Ацуши.
Дазай посмотрел на него из-под чёлки, прищурив глаза.
– Ты умирал от голода, это было ясно. И боялся, что еду отберут или что мы с Куникидой передумаем. Но при этом ты ел аккуратно, по всем правилам вежливости. И старался занимать как можно меньше места, не привлекать к себе внимание, хотя это было затруднительно, ведь мы находились там из-за тебя. Очевидно, что тебя наказывали за…
– Дазай! – резким окликом прервал его Тсунаёши, внимательно наблюдавшего за бледнеющим с каждым словом Ацуши. Савада тяжело вздохнул: – Боже, ты совершенно не умеешь обращаться с детьми.
– Я не ребёнок! – посмотрел на него Накаджима, не замечая усмешки Дазая. – И… и… вы правы, я… – парень опустил взгляд. – Меня действительно часто наказывали в приюте. А способность Тигра… тогда ещё не работала, так что… какие-то следы остались.
– Наказывали, – медленно повторил Савада, и было в его тоне что-то тёмное, от чего Ацуши начала бить крупная дрожь. – Вбивая в тебя гвозди? Оставив ожог от… чего, кстати?
По виску Ацуши скатился пот.
– Это… это была кочерга, – сквозь ком в горле выдавил парень.
– И это меня ты обвинил в том, что я не умею разговаривать с детьми, – хмыкнул Дазай. Голос его был тихим и серьёзным, когда он продолжил: – Полагаю, всем нам очевидно, что каким бы ни был проступок, наказание было чрезмерным, не так ли? Что может натворить ребёнок в приюте? Разбить вазу? Украсть конфеты?
Ацуши обхватил себя руками, зрачки парня сузились. Он явно был не здесь.
– Да, конфеты… мы помогали городу, убирали там, где нам скажут. Кто-то выбросил их в урну… Как раз перед тем, как мне сказали её очистить. Они никому не были нужны. Я думал… думал, что могу их взять, но… Кто-то из ребят увидел и сказал… сказал директору…
– Ацуши-кун, – позвал мягко Савада, опустив ладонь на плечо парня. Накаджима вздрогнул, поднимая на него бешеный взгляд. – Ацуши-кун, – повторил Тсуна, раскрывая руки. – Прости меня?
Парень судорожно вздохнул и бросил быстрый взгляд на закатившего глаза Дазая. Тсунаёши-сан оставался в той же позе, будто предлагая свои объятия для защиты и утешения. Глаза его поблескивали странными бликами, будто отражая огонь, которого просто не могло быть в комнате.
– Иди сюда, – позвал Тсуна, видя нерешительность Ацуши.
– Я… Я не…
– Ты все проблемы хочешь решать обнимашками, да, Тсуна? – протянул Осаму странным тоном. – Не все же такие тактильные как ты. Кому-то может и не понравиться идея вторжения в его личное пространство. Кому-то даже это может показаться противным.
– Что ж, тогда ничего не поделаешь, – вздохнул Савада.
Ацуши опустил голову. Он помнил то тёплое чувство, которое охватило его, когда Тсунаёши-сан обнял его в прошлый раз. Это смущало, потому что он не был маленьким ребёнком, нуждающимся в утешении (и потому, что он никогда не получал подобного утешения в детстве), но… это было приятно.
– Мне не противно, – тихо сказал парень и в следующий миг чуть не задохнулся от того, как его сжали в объятиях. Осторожно, но очень-очень крепко. Тсунаёши-сан был невысок, но почему-то в этот момент Накаджиме показалось, будто его отгородили от всего мира плотной стеной, будто кто-то пообещал, что до тех пор, пока Ацуши доверяет этим объятиям, он будет в безопасности, его примут любым. Сложно поверить, что у них была разница всего в два года. Тсунаёши-сан был таким надёжным!.. И от этого почему-то в глазах вскипали слёзы. Ацуши уткнулся лицом в плечо Тсунаёши-сана, хотя для этого пришлось сгорбиться.
– Какая трогательная картина, – полным наигранного отвращения голосом сказал Дазай-сан, а затем похлопал Ацуши по плечу. – Всё, хватит слюнявить одежду моего брата, в конце концов, это должно быть моей прерогативой.
Против воли Накаджима хихикнул. Немного истерически, правда.