Воспитание Тигров в домашних условиях (часть 1)

– Как прекрасно, что ты всё-таки принял моё приглашение, Савада Тсунаёши! Боже, как же Тсуна это ненавидел, на самом деле! Но сейчас он только доброжелательно улыбнулся, чувствуя, как забытая за несколько лет свободы маска снова прирастает к лицу. А он-то думал, что покончил с этим, когда разорвал все связи с Вонголой… – Фёдор Достоевский, – вежливо кивает он собеседнику. – Наслышан. Мужчина смеётся и любопытствует: – По прошлой работе или от брата? – О тебе ходит удивительно много слухов, – отделывается Савада нейтральным ответом. От ощущения, что Достоевский видит его насквозь, прямо как Дазай, отделаться сложнее. – Честно говоря, я был удивлён и заинтригован тем, что ты решил пригласить для беседы меня. – Что я слышу? – притворно изумляется мужчина. – Дечимо Вонгола, который так внезапно появился и почти сразу же стал легендой мафии в тринадцать, а в шестнадцать мог позволить себе просто уйти с поста, не опасаясь за свою жизнь, принижает себя? Тсуна едва не закатывает глаза. Вот всем нужно ткнуть в этот его уход! И в легендарность, до тринадцати никак не проявляющуюся. Вместо этого он откидывается на спинку любезно предложенного кресла, складывает ногу на ногу и скучающим жестом подпирает щёку. – Мне казалось, что тебе нравится видеть за игровой доской других партнёров. Когда я в последний раз участвовал в подобном турнире, сопернику пришлось надеть мне на руку браслет с ядом, чтобы заинтересовать игрой. Чистая правда. Тсунаёши только понять не может, почему же на него тянет всяких психов, возомнивших себя богами. – И что же с ним стало? – забавляясь, спрашивает Достоевский. – Не думай, что я разделяю интерес к столь примитивным развлечениям, но хотелось бы знать, чем всё кончилось, если уж ты здесь, а он – нет. – Ну, – Тсунаёши ловит чужой взгляд. Глаза собеседника становятся алыми, его собственными – словно набирают огня, – ему удалось привлечь моё внимание своими нелепыми поступками. А пережить мой интерес – нет. Даже не знаю, что было не так в закипающей крови, я всего лишь сымитировал действие яда. Смешок: – Так вот что значит босс королевской Семьи. Так непринуждённо угрожать… – О, боюсь даже Вонголе в чём-то далеко до изворотливости русской мафии, – возвращает комплимент Тсуна. – Заветы моего далёкого предка определили традиции и политику Семьи на многие годы, но в чём-то значительно ограничили. Всё это рыцарство… было не по мне. Очевидная цель их встречи – вербовка. Или прощупывание почвы. С Достоевским, правда, как и с Дазаем, и ещё одним человеком, которого Савада Тсунаёши вспоминает практически с зубной болью, никогда нельзя быть уверенным наверняка. Но если последнего Тсуна заставил себя уважать, а брату Савада готов доверить себя полностью, то с Фёдором приходится подозревать подвох в каждом слове. – Пытаешься убедить меня, что ушёл из мафии, потому что тебя пытались сделать слишком правильным? Хорошая попытка, – снисходительно отвечает на этот выпад Достоевский. Тсунаёши неопределённо ведёт рукой в том направлении, где остался его нынешний дом: – То, что устроенный в Йокогаме хаос – твоих рук дело, тоже знает ограниченное число людей. Достоевский внезапно меняет тему: – Так тебе нравится? Я думал, ты будешь более возмущён: я ведь подверг опасности твоих подопечных, брата… – В брате я не сомневаюсь, – честно отвечает Тсунаёши, игнорируя ту часть, которая касается его подопечных. Впрочем, в них Савада не сомневается тоже. – Что снова возвращает нас к вопросу, почему здесь сижу такой скучный и прямолинейный я, а не Дазай, с которым ты заигрывал все эти годы. – Вот не могу разобраться, то ли это действительно твоё скучное упрямство, то ли знаменитая гиперинтуиция Вонголы в действии? Не откроешь секрет, Тсунаёши? – Если только в обмен на твой, – очаровательно улыбается Савада. – Ну, в любом случае ты угадал, меня действительно не сразу заинтересовал сбежавший от мафии мальчик, – от тона Достоевского Тсуну вымораживает. – Я-то полагал, что дело как раз в Дазае, который нашёл себе новый якорь после того трагического происшествия с его другом. – Кстати, – невежливо перебивает Тсуна, – раз уж речь зашла об Оде Сакуноске, я должен тебя поблагодарить. Ведь это благодаря твоему вмешательству он погиб, а Дазай пришёл ко мне. Лучший подарок в моей жизни, на самом деле. Фёдор улыбается с притворной скромностью: – Ну, что ты, здесь куда больше заслуги Мори Огая. – Мори я уже… отблагодарил, – отвечает Тсунаёши серьёзно. – А сейчас принял приглашение, чтобы иметь возможность достойно воздать тебе за Дазая. «Правда». «Правда». «Правда». Если способность Достоевского всё-таки может отличать истину от лжи, ему здорово должно бить по мозгам оглушающей искренностью Тсуны. Савада всегда считал, что правда – лучшее оружие. Может быть, определённым образом поданная правда. Достоевский склоняет голову, разглядывая расслабленно сидящего в кресле Тсуну. Прядка чёрных волос Фёдора скользит по лицу, почти падает на глаза. – Даже если Дазай окажется против? Он, кажется, искренне решил сменить сторону. На самом деле, Тсунаёши ужасно напрягает, когда речь заходит о его брате. И то, что он сам так настойчиво уводил разговор к нему, было связано с необходимостью узнать, что заставило Достоевского отвлечься от привычной цели. А то, может, Тсуне пора разносить тут всё Пламенем и вылетать на помощь Осаму? Савада прикрывает глаза и со значением отвечает: – Дазай примет всё, что я собираюсь сделать. Вот бы это сработало и немного сбило с толку Фёдора. Не то Дазай это предвидел и проинструктировал младшего братишку, как вести беседу, не то они с Тсуной преследуют свои цели, играя для посторонних, не то (вдруг сработает и самый маловероятный вариант?) Дазай настолько сильно привязан к брату, что простит ему буквально всё. – Я знал людей, который были также уверены в Дазае. Мори оказался несколько умнее. «Намекаешь, что Осаму мной пользуется? А если сыграть на этом?» – Не стоит недооценивать Пламя Неба. Ты ведь знаешь, каким, благодаря тебе, ко мне пришёл Дазай? Блуждающим во тьме без всякого смысла, не различающим добро и зло, опустошённым и надломленным. А Небо – ориентир для всех потерянных и нуждающихся в утешении. Семья. Дом. Всё, что они ищут, всё, что им необходимо, – голос стал ниже, вкрадчивее. Опаснее. Тсуна мысленно извинился перед братом. Выглядело так, будто он сдал Фёдору слабости Дазая – в каком-то смысле так и было. – А ты действительно интереснее, чем кажешься! – восхитился Достоевский. – Неужели и у его уникальной способности может найтись уязвимое место? – У любой способности есть уязвимое место, – отвечает Савада, поднимая голову и удерживая взгляд Достоевского. Тот фыркает: – Неужели? – Для многих других способностей, даже для твоей, таким уязвимым местом стал Дазай. Почему же ты удивляешься, что есть те, на ком и его сила может дать сбой? – Тогда какова же твоя слабость? Тсуна даже удивляется, что Достоевский вот так напрямую спрашивает его. В душе скребётся нехорошее предчувствие. Это не гиперинтуиция – она вообще билась в истерике с момента оригинального приглашения на эту вечеринку, но легче не становится. Фёдор что-то знает. Что-то, что, как ему кажется, даёт ему преимущество перед Савадой. Тсунаёши поднимает брови: – Разве мы настолько близки? – Ты прав! – усмехается Достоевский. – Мы ведь ещё даже не обсудили причину нашей встречи. Саваде вздохнуть бы от облегчения, что они соскользнули со скользкой темы гипотетической возможности воздействовать на Дазая Пламенем Неба родственной крови. Но временное отступление Фёдора всего лишь означает, что Достоевский вот-вот нацелится на что-то ещё, словно крыса, выискивающая, с какой стороны будет удобнее впиться зубами в опасную, но лакомую добычу. – Почему бы нам не выпить и не насладиться зрелищем? – предлагает хозяин встречи. Как по сигналу на экране включаются кадры из того, что происходит в Йокогаме. Тсуна сдерживает дрожь, когда съёмка начинается с его любимого сквера. Эх, прав был Реборн: найти его – проще простого. Интересно, у кроваво-красного вина тоже есть какой-то подтекст? Тсунаёши принимает бокал, вспоминая, как совсем недавно они пили с Чуей на лавочке в том самом сквере, к ужасу Ацуши и возмущению Накахары, который в душе был большим эстетом. А потом пришёл Дазай и тоже возмутился, только по другому поводу – что пить начали без него. – Что бы там про меня ни говорили, я всё-таки не варвар – портить отравой хорошее вино, – замечает Достоевский. Тсуна хмыкает, пригубив напиток: – Сказал человек, который жёг деньги на глазах у шокированных мафиози. Даже жаль, что не отравлено – уверен, ты выбрал бы что-нибудь с интересным вкусом. Фёдор смеётся: – Ты меня раскусил! Я долго думал, что тебе понравится, но решил, что это может привести нашу беседу не туда. Тсунаёши, отпивая вино, смотрит на то, как на экране разрушается город, который он успел полюбить всем сердцем. Слушает льющиеся в уши вкрадчивые речи Достоевского и заставляет себя расслабленно сидеть в кресле. Верить в Дазая, Ацуши с Рюноске, Рэн и Чую. У каждого из них сейчас своё поле битвы. И Тсуна должен выиграть на своём, если не хочет, чтобы в скором времени Достоевский беседовал таким же образом с Дазаем. А Тсуна не хочет – ему брат дорог со здоровой психикой и без лишних сравнений самого себя со всякими маньяками.