can i call you tonight?

Когда отец вечером зовет Юнги к телефону, он сначала всерьез думает, что звонит мама из больницы. И даже пыхтит в трубку: — Да, мам? В трубке молчат секунду. А потом: — Представляешь, мне из школы звонили, сказали, что мой сын вечно сбегает на середине разговора. Что будем с этим делать? — …Хосок? — Да, лол, это я, — смеется в трубку волейболист. — Только не говори, что у меня голос как у твоей мамы, а то это жутко как-то. — Что за бред, нет, конечно. — Отлично, — усмехается на том конце. — Ты… что-то хотел? — аккуратно спрашивает Юнги, понимая, что Хосок на своем отлично явно застрял и вести разговор никуда больше не собирается. Он слышит, как волейболист вздыхает и шуршит чем-то на фоне. — Да, знаешь, мне кажется или у тебя реально с этим проблемы. Почему ты все время сбегаешь от меня? Как тебя вообще люди терпят? — Я кладу трубку. — Мин Юнги! Вот опять! Или тебе совсем неинтересно, что я собираюсь тебе сказать? — Юнги интересно. Но вместе с тем Юнги думает, что он уже итак знает, что Хосок ему скажет. И все равно давит из себя: — Ну. — Какой-то у тебя словарный запас не але, — гениальничает Хосок. — Я вообще-то звоню сказать, что ты мне утром не дал договорить. Или ты реально подумал, что я просто хотел пожаловаться тебе на тебя же? Юнги не совсем понимает. Он, что, хочет с ним…? Да быть того не может. — Короче, я не стал тебя догонять, хен, — тем временем продолжает Хосок. — Подумал, может, ты один побыть хочешь. Но я хотел предложить тебе мир. Теперь, когда мы оба друг на друга пообижались и в расчете, предлагаю начать общение заново. Что скажешь, хен? Класс идея? … помириться? Юнги хмурит брови. Чтобы с ним. Этот волейболист? Он говорит больше на автомате: — Да как-то не очень хочется. — Не очень хочется, потому что я тебе не нравлюсь или потому что тебе передо мной стыдно? — Юнги на услышанной фразе перестает дышать. А Хосок легко добавляет: — Если второе, то забей. Если второе — то не важно. То это не имеет значения, потому что — Чон Хосок внезапно все понимает? Понимает Мин Юнги? Внутри что-то такое сжимается, о чем Юнги и не знал в помине. Перекатывается смоляной массой по органам, глушит все невысказанное, все тяжелое, все сердечное. Юнги в случившемся не винит Хосока ни разу, потому что только он сам виноват в том, что не умеет общаться с людьми. Что брезгует правилами приличия. Что настолько закрылся в себе, что его уже никто не волнует, потому что все люди, оказывается, для Юнги — одинаковые. Вот только это не так. И Чон Хосок сейчас по-раздолбайски проходит все уровни защиты Мин Юнги, чтобы предложить ему дружбу. А Юнги даже толком никогда ее и не знал. Он не может выдавить из себя ни слова. Хосок на том конце вздыхает, явно смекая, что Юнги пытать можно, но он так сто лет стоять будет и ничего не скажет. — Давай так: если первое, то ты сейчас положишь трубку и я от тебя отстану, — предлагает Хосок очень рассудительный выход. — А если второе — то просто не сбрасывай. Договорились? Юнги молчит. Бегает глазами по пустой кухне. Ему бы уроки сделать. Полить свои папоротники. Он вздыхает, падая на жалкую табуретку. — Так ты мне, вроде, что-то хотел рассказать, — главное звучать как можно обыденнее. Потому что Юнги прекрасно слышит, как ярко улыбается в трубку Хосок. И понимает, что у него от этой улыбки под ребрами начинает выть.