Карантин (цикл "На семи ветрах")

— Зябко, — светловолосая девчушка лет десяти поежилась, поправила накинутый на плечи платок и потянула своего спутника, мальчишку с виду постарше года на два, за рукав. — Дануц, давай назад пойдем. — Трусишь — так и дуй отсюда, — буркнул тот, не замедляя шага. — Я тебя за собой не звал. Сама навязалась. — Я не трусю! — возмутилась девчонка, аж ногой притопнула. — Тогда не хнычь, — строго велел Дануц. — И топай. Быстрей управимся — быстрей возвратимся. Некоторое время было тихо, но надолго девочки не хватило. — А если там и взаправду?.. — Что взаправду? — Ну... Что Джелу вон намедни рассказывал. Что там ходит по ночи... удавленник. Из могилы выбирается и ходит, стонет. И рожа синяя, страшная... — Джелу врать мастак, — хмыкнул Дануц. — Бред это все. Бред и суеверия, как отец Феогност говорит. Да и земля там освященная, и могилка, и крест, все честь по чести. Байки то все — про удавленника. Он ненадолго замолчал, потом толкнул девчонку локтем. — Не боись, Катинка. Нету там ничего. Обернемся до той могилы, сломаем ветку и назад. И Джелу мне свой нож отдаст, а тебе с ярмарки пряников привезет сахарных. Аж дюжину. Тихо переговариваясь, дети добрались до невысокой оградки вокруг кладбища. Дануц легко взобрался наверх, протянул руку и втащил за собой Катинку. Вниз они спрыгнули уже вместе. — А теперь куда? — Катинка опасливо озиралась, голос у нее подрагивал. Дануц махнул рукой, обозначая направление. — Туда, кажись. А говорила — не трусишь! — А я и не трусю, — возразила она, правда, шепотом, но вперед двинулась первая. Сделала несколько шагов, потом ойкнула и метнулась назад. — Та-а-ам!.. — Тихо, — шикнул Дануц, утягивая ее к куче валежника у забора, которая вместе с каким-то надгробием была неплохим укрытием. — Это ж Петру... И Василе-дурачок... И бабка Луминица... — Цыц! — снова шикнул Дануц, для надежности зажав Катинке рот. — Она ж ведьма! Сглазит. Как пить дать сглазит. Поняла? Дануц дождался, пока та кивнет, убрал руку, и дети затихарились, наблюдая за движущейся по кладбищу странной процессией. Рослый косматый детина с отвисшей нижней губой и блаженным лицом вел в поводу неоседланного белого коня.* Следом шла женщина, уже сильно в годах, но еще крепкая и приметная. На плечи ее были накинуты сразу несколько разномастных платков и шалей, края их выбивались один из-под другого так, что разноцветные кисти по краям мотались на ветру. Рядом со старухой вышагивал пожилой крестьянин с наполовину седой бородой, а замыкали шествие двое дюжих парней с лопатами. Коню происходящее не слишком нравилось, он фыркал, норовил мотнуть головой, порой начинал бочить, но все-таки послушно перебирал ногами, пока резкий порыв ветра, качавшего ветки деревьев у забора, не взметнул на дорожке пыль и листья. Конь захрапел, уперся, дернул повод и попытался встать на дыбы. Дурачок едва удержал его. Старуха покосилась на коня и принялась пристально рассматривать землю. — Тут, — постановила она наконец. Сивобородый мужик поскреб в затылке. — Чой-та не припомню, кого тут хоронили. — Дык бродягу какого-то. Пришлого, — пояснил один из парней. — Точно, — кивнул второй. — Аккурат по первым заморозкам окочурился. Его еще Емил нашел, прям у мельницы своей. — Эвон оно чего, — мужик снова почесал в затылке. — Копайте, — велела старуха, не глядя на парней. — Так мож, оно того... Не по ночи? — засомневался один, постарше. — Коли и взаправду морой,* мож, батюшку позвать?.. — протянул второй, тоже не спеша приближаться к могиле. — Надо бы, — поддержал первый. Старуха фыркнула: — Батюшку им! И анафема нам всем будет. — А как оно без батюшки-то? — снова усомнился первый. — Выходит, могилу разорять. Грех это большой. — Отмолите потом да на покров алтарный пожертвуете, — припечатала старуха. — Тут с умом подход нужон. Вера — оно дело хорошее, правильное. Только вот мороя молитвами не упокоишь. А батюшка-то у нас молодой, не понимает он. Откажется же, еще и отлучит за ересь. — Он может, — закивал парень. — Но как без батюшки-то? — опять возразил сивобородый. — А ну как обознались! — Обознались? — старуха уперла руки в бока. — А не ты ли сам ко мне пришел, Петру? Невестка-то хворает? Хворает. И молоко у коров пропадает. В селе вон тоже скотина хиреет. Что ж еще, как не морой-то? И конь встал, вон трясется как. Неспокойный тут покойничек, уж ты мне поверь, я такое сразу чую. Петру задумался, еще раз почесал в затылке и махнул парням с лопатами: — Копайте! — А ежели он того... встанет? — боязливо уточнил старший. — Не встанет! — отрезала старуха. — Я ночь верную выбрала. А коли подыматься будет, есть у меня чем его приголубить. Парни тоскливо переглянулись и все-таки взялись за лопаты. Дело у них пошло споро. После первых заморозков ударила оттепель, так что мерзлую землю ковырять не пришлось, да и могила была не старая. — Вишь, словно только присыпали. А ведь уже почти три седмицы миновало, — бормотала старуха, пристально вглядываясь в яму. — Морой, как есть морой... Парни раскопали могилу, вместе с Петру выворотили гроб — простенький, кто бы на неизвестного бродягу стал тратиться? Пристроили его на край ямины и тут же поспешно убрались в сторону, оставив лопаты и крестясь. А вот старуха подошла к гробу без колебаний. Достала из-под своих одеяний вязку чеснока, всунула край лопаты под крышку, налегла — и тут же пропихнула чеснок в щелку. Только потом своротила крышку окончательно и поманила рукой бородатого. — Глянь-ка, Петру! Я ж говорила, что неладно с ним. Старуха указывала пальцем в прорехи на одежде бродяги, которого даже не обмыли — так и закопали, в чем был. Петру посмотрел, перекрестился. На миг задумался и перекрестился еще раз. — Свят-свят! — То-то и оно! — торжествующе возвестила старуха. — И похоронили неправильно, и эвон как его перекособочило! — И что теперь? — спросил издали младший из парней. — Кол в сердце и перевернуть, чтоб не встал? — Не-е, — протянула старуха. — Хитрый покойничек-то. Тут надо, чтоб совсем надежно. Сперва сердце вырезать, потом покойника сжечь, как полагается, до последней ниточки, а сердце отдельно. И я тебе скажу, что коли правильно сердце сжечь, так лучшего лекарства, чем тот пепел, от наведенной мороем хвори и не придумаешь! — Ну?! — А то сам не видишь! — Да уж вижу, — Петру покачал головой, дождался, пока старуха вернет на место крышку гроба, и дал знак подручным: — Выносите. Ох, как чуял, не зря с собой телегу брал. После чего поклонился старухе и напустился на парней, которые все еще стояли в стороне: — Да живей вы! Еще не хватало, чтоб нас тут застукали! Парни переглянулись, одинаково тяжело вздохнули, но подхватили гроб и потащили его к выходу с кладбища. Дети, все это время просидевшие тихо, как мыши под веником, дождались, пока смолкнут голоса и стук копыт, и лишь тогда рискнули вылезти, притопывая и растирая заледеневшие руки. — Неужто и впрямь морой? — дрожащим голосом прошептала Катинка. — Ох, не знаю, — выдохнул Дануц. Они переглянулись и кинулись прочь с кладбища быстрее собственного визга. Так и бежали до самой околицы.

***

Два коня неспешно трусили бок о бок по припорошенной снегом тропинке. Раду время от времени оглядывался и прислушивался, но тишину ничто не нарушало, только снежок под копытами похрустывал. — Стареет ага, что ли? — протянул он, в очередной раз убедившись, что все спокойно. — И пары часов не прошло, а за нами уже никто не гонится. — Нашел на что жаловаться, Зайчик, — весело бросил Марджелату. — Может, он в благодарность, что мы никого не угробили. Или неохота ему по холоду ловить ветра в поле. Раду перехватил теплый, чуть насмешливый взгляд карих глаз и сам заулыбался. — Так мог бы и мимо проехать... — Вилара-то? — голос Марджелату так и сочился ехидством. — А то сам не знаешь, как он нас любит. А уж после сегодняшней телеги с горшками — особенно! Раду фыркнул. Телега и правда подвернулась удачно. Горшки, раскатившиеся по всей дороге, летящие черепки, шарахающиеся кони, на которых болтаются жандармы под предводительством самого Вилары... Вспоминаешь — и сердце радуется. Не на один день деревенским будет разговоров. — Зато людям веселье, — Марджелату словно прочитал его мысли. Раду снова припомнил рожи жандармов и рассмеялся. Стычка и вправду вышла больше шутейная, никого и не подстрелили. И ушли красиво, и не гонится никто. И Марджелату вон в хорошем настроении, шутки шутит, улыбается. А что пришлось ноги из той деревни уносить — невелика цена, на постой они всегда найдут, где приткнуться. И, похоже, очень скоро. Тропинка стала пошире, слилась еще с одной, на которой четко отпечатались следы копыт. Снег сыпал всю ночь, к утру только прояснилось, значит, проехал тут кто-то совсем недавно. А стало быть, хутор неподалеку. Догадки Раду оправдались: вскоре тропа вывела их к тому самому хутору. Вот только чем ближе они подъезжали, тем тревожнее становилось на душе. Ворота были приоткрыты и поскрипывали на ветру, который на открытом месте стал сильнее, швырял в лицо колкую снежную крошку, норовил пробраться ледяными пальцами под одежду. Скулила собака, мычала запертая в хлеву скотина и... все. — Хозяева! — Марджелату спешился, грохнул рукоятью револьвера в болтающуюся створку. — Эй, хозяева! Есть кто? В ответ пес на дворе на миг зашелся истошным лаем, который быстро перешел в скулеж, и смолк. И снова стало тихо, как на погосте. — Не нравится мне это, Зайчик, — пробормотал Марджелату. Раду быстро спешился и вынул пистолеты. Марджелату медленно толкнул створку ворот. Раду стряхнул с руки поводья — ни Бес, ни Чэрген от хозяев не уйдут — и направился следом за ним. Подворье было большое, ухоженное, но приезжих никто не встречал, кроме все того же пса на цепи. — Оглядись тут. Я в доме посмотрю. Марджелату легко взлетел по ступеням. Раду взвел курки, отступил к забору и окинул взглядом двор. Приоткрытая дверь конюшни, запертая — хлева. Овин, амбар, дровяной сарай, сеновал, курятник, свинарник. Хорошее хозяйство. Все целое, добротное, хату недавно побелили, на стенах ни пятнышка, едва не сверкают. А вот людей не видно. Он успел обойти двор по кругу и хотел уже обследовать сарай, как на пороге дома возник Марджелату. — Что там? — Раду сделал шаг навстречу и напоролся на бешеный взгляд. — За ворота, Зайчик! Живо! — хрипло рявкнул Марджелату, да еще и револьвером махнул, указывая направление. — И подальше! Раду послушно попятился, все так же не опуская пистолетов. Мало ли какая напасть? По пустякам Марджелату не стал бы так дергаться. — Да не целься, нет тут живых, — горько усмехнулся Марджелату, спускаясь с крыльца и пряча револьвер. Потом хмуро велел: — Глянь-ка, тот след на дороге — он к хутору или от хутора? — От хутора, — припомнил Раду. Вышел за ворота, отыскал чуть в стороне отпечатки копыт и подтвердил: — От хутора, точно. — Вот дерьмо! К его удивлению, Марджелату, стоя в воротах, стянул с себя редингот, свернул в комок и зашвырнул вглубь двора. Начал развязывать шейный платок. — Что смотришь, Зайчик? Я же подолом все полы в доме протер! Пока Раду соображал, что происходит, он с мрачным лицом захлопнул воротину и завязал ее черным приметным вымпелом платка, который тут же затрепетал на ветру. Марджелату отошел и долго вытирал сапоги, потом сделал еще шаг в сторону, зачерпнул в ладони нетронутого снега и принялся оттирать лицо и руки. Раду и хотел бы его остановить — куда по морозу-то? — но не до того, когда стерегутся от заразы. Поэтому он просто стянул с себя плащ и протянул Марджелату, когда тот закончил умываться и подошел ближе. — Зайчик, оставь, — возразил Марджелату. — Я в деревне чем-нибудь разживусь, а тебе дальше ехать. Флягу лучше дай. Раду мотнул головой. — Не замерзну. А у тебя вон даже ворот промок. Сляжешь, — он сам накинул плащ Марджелату на плечи и только потом протянул флягу с ракией. — И куда ехать? — Назад, Зайчик. К Виларе. Если повезет, то и встретишь. А если разминешься, значит, за жандармами, на ближайшую заставу, — Марджелату отхлебнул из фляги. — Скажешь, зараза здесь. Раду не выказал удивления, хоть вопросов на языке и вертелось немало. Главное — Марджелату не стал дальше спорить и не пытался вернуть плащ. А так... Сказано за Виларой — поедет за Виларой. Зараза — дело плохое, это и жандармы поймут. Тут не до сведения счетов. — А ты? — А я попробую этого уехавшего догнать, пока беды не вышло... — он еще раз приложился к фляге, убрал ее и с сомнением оглянулся на черный платок на воротах. — Дай бог, этого хватит, пока ты жандармов приведешь и они тут все спалят. — Так что там за напасть? — все-таки спросил Раду, уже взлетая на спину Чэрген. — Холера? Марджелату тоже поднялся в седло и тяжело покачал головой. — Нет. Чума, Зайчик. Чума. Так что гони! И с места выслал Беса в галоп.