Гнев и справедливость

— Чем больше угроза, тем больше лев злится. — Бартоломей поерзал в седле и почесал шею. Он недавно отрастил бороду, кожа под ней покраснела и шелушилась. — Деревенские женщины могут прогнать льва-людоеда горящей палкой, но если льва окружат вооруженные люди, то убить его можно будет, только пока он рвет одного из них на части. Кожа у льва толстая. Попасть в него, когда он двигается, сложно. Но даже если попадешь, из-за ярости лев не почувствует боли. Кристофер вырос в Африке и знал, что сказки о грозных львах-людоедах придумали специально для развлечения иностранцев. На деле львы, что воровали из деревень кур и детей, были немощными, старыми одиночками с испорченными больными зубами. Рядом с Бартоломеем покачивался в седле английский лорд Сомерсет, новый губернатор Кейптауна. Папаша Стюарт говорил, что лорд — пьяница, картежник и развратник. Папаша Стюарт говорил, что все англичане лжецы, торгаши и трусы. А еще он говорил, что английские лорды, военные и газетчики не хлынули бы в Кейптаун, если бы отморозившие себе последние мозги умники в нидерландском парламенте не признали независимость английских колоний в Америке. Еще полбеды признать их независимость, но оружие им везти зачем? Как они себе это представляли? — вопрошал накануне вечером папаша Стюарт, подливая пальмовую водку сыновьям. Семнадцатилетнему Бартоломею и двенадцатилетнему Кристоферу. На что рассчитывали? Думали, тройка торговых судов обойдет самый мощный флот в мире? — Лев не мог уйти далеко, вчера он загрыз овцу на ферме ван Хорков. — Упомянув ван Хорков, Бартоломей показал на поросшие молочаем холмы на западе. Там же, на западе, лежала ферма Стюартов, где Кристофер родился и жил. Оттуда пять часов назад началась охота. Папаша Стюарт хотел выехать на рассвете, но приглашенные английские гости проснулись лишь к полудню. Новый губернатор страдал от похмелья, жаловался на несварение желудка и затянувшуюся морскую болезнь, хотя сошел с корабля две недели назад. За Бартоломеем и губернатором ехал молодой, гладко выбритый англичанин в очках. За время путешествия он трижды спешивался, срывал колючки юкки и клал их между страницами книги. Встречаясь взглядом с Кристофером, он улыбался. Впрочем, он улыбался всем. Когда Кристофер поравнялся с англичанином в очках, тот заговорил о девушке, которая ждет его в Англии и изучает растения. Почему он решил, что Кристоферу это должно быть интересно? Третий англичанин держался рядом с папашей Стюартом. Обильно потеющий купец жил в том же городе, который семнадцать лет назад покинул папаша Стюарт. Бирмингем — папаша Стюарт не жаловал Англию, но ради знания семейной истории заставил всех своих детей выучить название его родного города. Из болтовни потного купца Кристофер понял, что дожди в Бирмингеме никогда не прекращаются, а стекольную фабрику, на которой работал Стюарт, закрыли. В полумиле от Стюарта и купца ехал ван Райнберг. Четыре года назад, когда Кристофер только научился обращаться с оружием, Агнус ван Райнберг обвинил папашу Стюарта в краже племенного быка и приперся к нему на ферму с вооруженным отрядом. Папаша Стюарт разрешил осмотреть своих коров, но поставил своих людей под ружье, на случай если гости злоупотребят гостеприимством. Кристофер получил место на веранде и отлично рассмотрел приезжих. В ван Райнберге его поразило сочетание хрупкой фигуры и низкого голоса. Быка так и не нашли, и полгода после размолвки Стюарт и ван Райнберг, встречаясь в церкви на воскресных службах, не здоровались друг с другом и не пожимали рук. Их отношения наладились, когда племена коса подожгли ферму Теронов — папаша Стюарт и ван Райнберг объединили свои отряды, чтобы прогнать коса за Рыбью реку. На охоту с английским губернатором ван Райнберг взял своих детей. Нормана, Джульетту и Фредерика. Кристофер видел их в церкви по праздникам и воскресеньям. На милю вокруг по вельду рассыпались всадники папаши Стюарта и ван Райнберга. Позади катила телега с одеялами и посудой для ночлега. Завидев вернувшихся из разведки ирландца и кафра, Кристофер поспешил к ним. — В миле отсюда стадо зебр. — Макинрайт сплюнул, запихнул за щеку щепотку табака и передал мешочек с табаком Обоку. Кафр Обоку принадлежал к племени готтентотов, как и мать Кристофера. Она ушла, когда Кристоферу было два года. Папаша Стюарт говорил, что у готтентотов скверный характер и они всегда всё делают наперекор. О скверном характере готтентотов говорили и шрамы от плетей на спине Обоку. Вернувшись к папаше Стюарту, Кристофер сообщил о зебрах. Англичанин в очках приподнялся на стременах, губернатор Сомерсет отхлебнул виски из жестяной фляги, Бартоломей рассуждал о привычках и поведении львов. Стадо зебр было малочисленным: три кобылы, два жеребенка и жеребец. Флегматичный жеребец щипал чахлый кустарник, не замечая людей. Одна из кобыл обнаружила задатки норова и, поравнявшись с английским очкариком, показала зубы. Жеребята носились друг за другом, ничего не видя вокруг. Тот, что с коричневыми полосами, врезался в коня губернатора. Сомерсет свалился на землю. Бартоломей поставил своего коня на дыбы, отгоняя и без того испуганных жеребят. Губернатор Сомерсет кряхтел и охал, бормотал о ноющем плече, в которое, когда он был молод и служил в Ост-Индской компании, попало копье дикарей. Папаша Стюарт покивал и распорядился ставить лагерь. Рабы вырыли ямы и развели в них костры. Макинрайт и Обоку ушли за водой. Дети ван Райнберга отправились пострелять газелей до темноты. Кристофер расседлал свою лошадь, лошадей папаши Стюарта и купца и пустил животных пастись, привязав веревками за передние ноги к колесу телеги. Повернувшись, Кристофер заметил, что за ним наблюдает англичанин. — Джозеф Локвуд. — Когда англичанин пожал Кристоферу руку, в его очках отразилось синее небо. — Почему ты не участвовал в охоте на кабанов? Для охоты на кабанов англичан отвезли к Воскресной реке. Там рабы ван Райнберга выгнали к ним из камышей трех хряков. Кристофер, как и дети ван Райнберга, слонялся в отдалении и не прикасался к оружию. — Я видел, у тебя есть ружье, а значит, ты умеешь с ним обращаться, — допытывался Локвуд. — Готов поспорить, что стреляешь ты отлично. Лучше меня точно. Возможно, именно поэтому тебе и запретили охотиться с нами? Твой отец не хотел обижать гостей и не позволил бурским детям обставить в стрельбе английских чиновников? Я угадал? — Локвуд подмигнул Кристоферу. — И льва никакого не было? Твой брат рассказывал байки для приезжих. Не грыз лев овец ван Хорков. — Нет, — Кристофер мотнул головой. — Лев был, только загрыз он коз, а не овец. Три дня назад рабы отравили его стрихнином. Локвуд хлопнул Кристофера по плечу и рассмеялся, будто в жизни не слышал шутки лучше. — Ты принадлежишь к удивительному народу. Ты ведь знаешь об этом? Однажды я напишу историю буров. — Локвуд доверительно понизил голос: — Историю семи поколений голландских переселенцев и присоединившихся к ним непокорных французов-гугенотов. Историю смелых и отчаянных людей, которые воевали с дикарями за каждый клочок бесплодной почвы. Людей, чьё трудолюбие превратило бесплодную почву в поля и виноградники. Суровые условия и полный опасностей образ жизни всегда обнажают в человеке самые лучшие и самые худшие качества. Этой суровой стране не важно, англичанин ты, француз или немец, здесь выживают только самые смелые, самые терпеливые, самые сильные и достойные. Удивительные люди, как твой отец, готовые идти наперекор судьбе, природе, империям и земным королям. Кристофер задержал дыхание, удивленный тем, как кратко и емко англичанин выразил словами его восхищение папашей Стюартом. Однако ловко играющий словами англичанин не знал всей правды. — Когда мой отец покинул Англию, на корабле, на котором он плыл, разразилась эпидемия. Пять недель люди вокруг харкали и срали кровью и умирали в судорогах. Пятьсот человек умерло за время плавания. Земля, на которой мой отец построил свою ферму, раньше принадлежала кафрам. У местного вождя было триста воинов, у моего отца только трехлетний Бартоломей на руках. У папаши Стюарта тогда не было лошади, не было одеяла, не было ружья. Он пришел к старому вождю кафров. На стенах крааля вождя висели черепа убитых им врагов. Мой отец сказал вождю: сразись со мной или прикажи сразиться со мной твоему лучшему воину. Если я проиграю, мой череп и череп моего сына украсят твою коллекцию. Но если я выиграю, твоя земля отойдет мне и моему сыну. — Впервые Кристофер услышал эту историю, когда еще не умел ходить. С пяти до восьми лет он пас коз на отцовской ферме и каждый раз, отгоняя от коз зебр и антилоп, представлял, что вызывает на поединок свирепого черного воина. Позднее Кристофер взял в руки оружие и узнал, что сражения между белыми и черными происходят по другому сценарию, но и это знание не отбросило тень сомнений на подвиг отца. — Мой отец победил! Он свернул шею лучшему из врагов голыми руками. Восхищенный силой и смелостью Стюарта вождь кафров назвал его своим другом и братом. — Я обязательно расскажу историю твоего отца в моей книге, — пообещал Локвуд. — Я горжусь знакомством с тобой. Спасибо, что проявил милосердие и не постыдил меня во время охоты, — одновременно торжественно и шутливо произнес Локвуд. — Умей взять, умей отдать, — повторил Кристофер любимую поговорку папаши Стюарта. Улыбка Локвуда стала еще шире. Он посмотрел поверх головы Кристофера. Дети ван Райнберга вернулись со своей охоты. Нарочно подняли пыль, поставив коней на дыбы. Фредерик, ровесник Кристофера, спихнул на землю мертвую косулю и спешился, перекинув ногу через голову лошади. Джульетта достала нож и, подметая юбкой песок, обошла вокруг косули. Молодой худосочной самки с тонкими ногами. Локвуд смотрел на нее, приоткрыв рот. Не на косулю — на Джульетту, которая, закусив губу, вспорола косуле живот и склонилась над внутренностями. Кристофер знал, что означает взгляд Локвуда. Интерес, восхищение и желание. Лиловые облака сомкнулись на небе как щиты. Земля вокруг лагеря напоминала спину неумело остриженной овцы. Мбавана, зулусский лекарь — раб папаши Стюарта, ухаживал за пострадавшей во время охоты лошадью. Когда кабанов выгнали из кустарника, англичане слишком долго целились. Один из хряков бросился под ноги лошади и расцарапал ей колено. Старик Мбавана шипел и щелкал языком, обматывая рану повязкой из глины. Мбавана жил на ферме папаши Стюарта, сколько Кристофер себя помнил. Когда он болел, Мбавана готовил ему зелья и учил его зулусскому. Тот оказался сложнее английского и африкаанс, на котором разговаривали голландские переселенцы. У зулусов для каждого растения было по двадцать, а то и по тридцать разных названий. Они менялись в зависимости от времен года, от того, где растение растет, как повернуты к солнцу его листья, как сплетаются корни, сколько ему лет, как часто люди обрывают его листья и для чего их используют. Мясо убитых на охоте кабанов нарезали тонкими полосками, натерли солью, нанизали на палки и подвесили над кострами. Пока оно жарилось, люди жевали кукурузные лепешки, табак и прикладывались к флягам. Папаша Стюарт дымил на пару с купцом. Дым от трубок висел над головами как плоская крона акации. — Прекрасный табак. — Купец цокнул языком. — Самый лучший, из Мексики. Четыре раза в год в порт приходят мексиканские суда, чтобы пополнить мои запасы лучшего в мире табака. — Как долго мексиканские суда стоят в Кейптауне? — Затягиваясь, купец сморщил нос. — Ровно столько, сколько нужно, чтобы закупить провизию и забить трюмы. — Папаша Стюарт плеснул на мясо вином из фляги. — Ты слышал о том, что около Канарских островов англичане задержали португальский корабль с полным трюмом рабов? — Купец осмотрел свою трубку, высыпал остатки табака на песок и забил по новой. — Капитана португальцев повесили, команду сослали на каторжные работы в Австралию. По нынешним законам торговля рабами — уголовное преступление, одним денежным штрафом теперь не отделаешься. — Английский парламент — кучка напыщенных лицемеров, сначала они закрепляют за собой монополию на поставку рабов в испанские колонии, тридцать лет бьются за нее, а не выдержав конкуренции, объявляют торговлю рабами уголовным преступлением и начинают охоту на своих бывших деловых партнеров. — Папаша Стюарт сплюнул. — Португальского капитана повесили, тело оставили болтаться на площади десять дней. — Купец поковырял в ухе. — А в Кейптауне вешают только воров. — Папаша Стюарт придирчиво осмотрел свой кусок мяса. — И в Картуме за работорговлю никого не вешают. А туда испанские корабли приходят чаще, чем к нам. Там каждый третий оборванец при определенной смекалке и удаче наживается на рабах. Достаточно занять денег у арабов, собрать команду, прикупить побрякушек для черных вождей, заделаться их друзьями и встрять в войну между племенами. Затем нацепить побежденным на шею веревки и сдать их португальцам за сумму, в пять раз превышающую занятые деньги. Здесь у нас, в Африке, весь секрет в правильно заполненных таможенных декларациях. — Сочтя мясо готовым, папаша Стюарт откусил кусок и принялся медленно жевать. Он никуда не торопился. Купец рядом поежился от ночного ветра. — Ты посмотри на себя и посмотри на меня, — мягко и лениво произнес папаша Стюарт. — Я работал на фабрике. Мне платили гроши и каждую неделю угрожали увольнением, а всё почему? Потому что парламент привез в Бирмингем ирландских ублюдков. Они привыкли спать в канаве, жрать целый год картошку и работать по четырнадцать часов. А вечерами напиваться не в пабах, а в подворотне. Посмеешь хозяину фабрики заикнуться о том, что тебе надо семью кормить, и он найдет на твое место сотню ирландцев. Теперь посмотри на свою семью. Твой прадед, когда начинал дело, был единственным, кто возил в Бирмингем шотландскую шерсть. Во времена твоего деда шотландскую шерсть уже продавали двое или трое. А что происходит сейчас? Тебя обложили налогами, посредниками и задрали цены так, что ты влез в долги. От этого ведь ты сбежал в Африку? Дела у тебя в Англии шли так скверно, что ты согласился на жалованье таможенного служащего. Купец обнюхал свой кусок мяса, прикрыл глаза, слизнул жир. — Ты должен думать о своей семье, — продолжал Стюарт. — Сколько денег ты оставил им в Англии? Как часто обещал присылать им деньги? К кому они могут обратиться за помощью, если с тобой что-то случится? Если ты заболеешь, умрешь или свалишься с лошади, сломаешь позвоночник и останешься инвалидом? Через что тогда придется пройти твоим жене и детям? — Папаша Стюарт замолчал, прислушиваясь к крику ночной птицы. — Ты должен заботиться о своих близких, иначе скверный ты человек. В Африке сейчас больше возможностей, чем в Англии. Кто знает, во что превратится Африка через двадцать-тридцать лет. Свободной земли будет всё меньше и меньше, оружия и людей — больше. Ты видел земли восточнее от фермы ван Хорков? Ты бы мог построить там ферму. Я бы подарил тебе стадо овец. Ты привез бы сюда свою семью. Жена перестала бы жаловаться на вечные головные боли, а дети — на насморк из-за английской сырости. Взгляд купца скакал от костра к костру, от навеса к навесу, от человека к человеку. Вряд ли он заметил Кристофера, даже когда в упор посмотрел на него. Кристофер знал: так смотрят белые, когда не могут принять решения. Белые всегда суетятся от растерянности, черные же, наоборот, если не знают, что делать, замирают, затаиваются. — Все дело в налоговых и таможенных документах. Важно правильно их заполнить, и никто не полезет осматривать трюмы. Если невольник стоит тысячу — например, молодая женщина, способная рожать, они дороже всего, — ты пишешь: мыло — двести, башмаки — четыреста, соль — триста, полотно — сто, итого тысяча. Возьми еще табака, вижу, что тебе нравится. — Папаша Стюарт протянул купцу резную шкатулку. Кристофер отошел помочиться. По пути заметил, что Локвуд подсел к костру отпрысков ван Райнберга, улыбается Джульетте и болтает с Норманом, ее старшим братом. Стоило повернуться к лагерю спиной, стало видно, что облака развеялись и тысячи белых червяков-звезд разъедали черное небо. Под ноги Кристоферу метнулась ящерица. В десяти шагах часовой щелкнул ружьем и блеснул белками глаз. Макинрайт и Обоку, развалившись на земле, играли в карты и отгоняли от лица мошкару. Губернатор Сомерсет и ван Райнберг сидели на складных стульях. — Месяц назад я был на охоте с графом… Если поедете в Лондон, напомните мне, чтобы я написал вам рекомендательное письмо… А впрочем, лучше я сам вас познакомлю… Мы съездили бы все вместе… Решено, я приглашаю вас, господин ван Райнберг, в Лондон на Рождество. Познакомлю вас с министром финансов. Я учился с ним в Оксфорде. Представлю министру колоний. Я знал его жену, еще когда она была свободна. Очень решительная и горячая женщина, должен я вам сказать. Я до сих пор считаю, что если бы не она, ее муж не забрался бы в кресло министра… Кристофер плохо понимал Сомерсета. Он то сыпал именами и названиями, то менял тему. Ван Райнберг же на болтовню Сомерсета одобрительно кивал и вежливо улыбался. — В Лондоне на приеме в Букингемском дворце я познакомился с одним путешественником. — Губернатор Сомерсет покосился на кафров. — Он два года прожил в Африке. Искал то ли истоки Нила, то ли Тим-бук… Том… неважно. Так вот, путешественник этот докладывал, что дикари удивительно, поразительно нечистоплотны. Он был свидетелем отвратительных обрядов. На свадьбе жениха и невесту посадили перед шаманом, и он помочился на них под пение остальных членов племени. Та же мерзость повторялась при рождении детей и на похоронах. Шаман мочился и на новорожденных, и на мертвецов. Кристофер доел мясо и воткнул ветку, на которой оно жарилось, в землю. Изогнутая, она напоминала спаленное молнией мертвое дерево. Между зубами у Кристофера застряла жилка от мяса. Толкая ее языком, он направился к навесу папаши Стюарта, чтобы устроиться на ночь. Всхрапнула лошадь, раздался смех. В десяти шагах от Кристофера тлеющий костер вдруг зашипел и выплюнул сноп искр. Кристофер не рассмотрел, кто наступил в яму с углями, но увидел, как вскочил Бартоломей. — Смотри, куда прешь, бастард! — заревел он. — Не смей называть меня бастардом! — Звонкий голос, худая мальчишеская фигура, угли и искры под ногами. В костер, около которого дремал Бартоломей, вступил младший из детей ван Райнберга. — Вали к своей черножопой мамаше, грязный ублюдок! — оскалился Бартоломей. Ни Кристофер, ни Бартоломей не ожидали, что мальчишка бросится в драку. Будучи ниже ростом, он отступил и с разбега ударил Бартоломея головой в живот. Бартоломей упал на задницу и разозлился. Когда он злился, его лицо морщилось, будто он хотел расплакаться. — Я тебе покажу, кто здесь бастард! — Мальчишка ван Райнбергов явно не умел вовремя остановиться. Ему было плевать, что Бартоломей превосходил его в росте и весе. Ему и так повезло, что он сбил его с ног. Сейчас бы закрепить успех, сплюнуть, выругаться и отойти, но вместо этого он попытался пробить Бартоломею ногой по зубам. Тот легко перехватил его ногу и дернул ее вверх. Младший ван Райнберг растянулся на земле. Свободной ногой съездил Бартоломею по носу так, что пошла кровь. Но для разозленного Барта это было как укус комара. Он уже победил. Уселся верхом на худую спину. — Я научу тебя уважению, вонючий бастард. — Вдавил ван Райнберга лицом в песок и удерживал, пока тот не перестал дергаться. Бартоломей поднялся и отряхнул одежду от пыли. Мальчишка у его ног, жадно глотая ртом воздух, перевернулся на спину. Изогнулся и попробовал из лежачего положения достать Барта ногой по яйцам. — Ах ты… — Барт ударил мелкого ван Райнберга сапогом в живот. — Мелкий… грязный… выродок. Следующий пинок Барта перекатил ван Райнберга через тлеющий костер. Еще один удар, подумал Кристофер, и Барт сломает ему шею. — Остановись! — Кристофер встал перед Бартом. — Пошел на хер, гаденыш. — Ударом в ухо Барт откинул его в сторону. Споткнувшись о седло, Кристофер растянулся на земле и схватил ружье Барта. Оказавшись на ногах, направил на него ствол и заставил отойти от ван Райнберга. Разъяренный Барт оскалился, поморщился, сжал и разжал кулаки. — Чтоб ты сдох, Крис, — выплюнул он. — Сам сдохни, Барт. Они были братьями и ненавидели друг друга. Бартоломей ненавидел Кристофера с момента его рождения. А Кристофер научился ненавидеть в три года, когда Барт запихнул его в бочку и закопал ее на окраине кукурузного поля. Если бы не Мбавана, Кристофер бы умер. Если бы не успокоительные травы, которыми Мбавана потом поил его, Кристофер бы никогда не смог есть, спать и говорить, после того как несколько часов просидел под землей. Восьмилетнему же Бартоломею Мбавана запихал в глотку отвар из бычьих кишок и желчи. И пока он блевал, Мбавана ходил вокруг него и приговаривал: если с Кристофером что-то случится, если он умрет, споткнется, упадет, свернет себе шею или потеряется, я наведу на тебя страшное колдовство, от которого ты будешь харкать кровью, пока не выблюешь все свои внутренности. — Эй! — С другого конца лагеря примчался Норман ван Райнберг. — Он сам нарвался. — Барт пожал плечами и отступил в темноту. — Рики. — Норман перевернул брата на спину, взял его лицо в ладони и стер кровь с разбитых губ. Кристофер сглотнул колотящееся в горле сердце и опустил ружье. Рики — Фредерик ван Райнберг — закашлялся и сел. — Я убью его. — Он вцепился в предплечье Нормана, будто собирался подняться. И что? Броситься за Бартоломеем? Кристофер нервно усмехнулся и подошел ближе. Рики попытался вырвать у него из рук ружье. — Эй, Рики, успокойся. Хватит. Все закончилось, — прикрикнул на него Норман. — Можешь встать? Давай, хочу убедиться, что этот урод ничего тебе не сломал. Норман потянул Рики за плечи и поставил на ноги. Кристофер с интересом наблюдал, как жалобно всхлипывает и вздыхает мальчишка, который минуту назад хотел убивать. — Отлично, молодец, выпей. — Появившаяся из ниоткуда Джульетта прижала флягу к распухшим губам Рики. Кристофер не ждал благодарности и не получил ее. Отпрыски ван Райнберга отвалили к своему костру. С каждым шагом походка Рики становилась уверенней. Поймав себя на том, что смотрит ему вслед, Кристофер отвернулся. Чтобы чем-то себя занять, он осмотрел и вычистил ружье Барта. Ни о чем не думая, Крис обошел лагерь и присел у костра зулусов. Прикрыл глаза, прислушался к разговору рабов, узнал отдельные зулусские слова и разгадал фразу. Рики приблизился незаметно. Закутанный в одеяло, с флягой в руках, он сел рядом и поморщился. — Норман говорит, я дурак. — Он прав, — Кристофер кивнул. — Хочешь? — Рики протянул ему флягу. Кристофера обдало запахом спиртного. — Нет. — Он слишком часто видел, как напивается Бартоломей, ненависть к нему распространилась и на алкоголь. — Так что, думаешь, я плохо дрался? — Рики прищурился. — Нет, ты не плохо дрался, — сказал Кристофер. — Удар головой в живот был отличной тактикой. Но дальше ты вел себя как умирающее животное, которое пытается последний раз укусить врага перед смертью. Рики скривил распухшие губы. — Барт ублюдок, — сказал он. — Ты даже не представляешь какой, — согласился Кристофер. — Но в следующий раз, когда ты вздумаешь броситься на кого-то из-за того, что тебя обозвали бастардом, позаботься о том, чтобы у тебя в руках было заряженное ружье. Рики усмехнулся. Кристоферу не понравилась его легкомысленность. — Послушай, когда мне было девять, на ферму моего отца нанялся ирландец, Макинрайт. Однажды он обозвал меня бастардом, и я повел себя в точности как ты. Прыгал на него и махал кулаками. Он надавал мне таких подзатыльников, что у меня слезы из глаз потекли, но я всё равно не унимался. Папаша Стюарт услышал мои крики и вышел во двор. Он дал мне винтовку и сказал, что, если мне не нравится, что кто-то назвал меня бастардом, я должен пристрелить его. — И ты выстрелил? — Нет. Я не смог. Мне было девять, я еще никогда не стрелял в людей. — Кристофер повел плечами. Даже сейчас он чувствовал отголоски стыда, что испытывал в девять лет. Стреляй, орал папаша Стюарт, стреляй или привыкай, что любой урод может обозвать тебя бастардом. — Винтовка, наверное, всё равно была не заряжена, — разочарованно хмыкнул Рики. — Заряжена. Убедившись, что я не смогу выстрелить, папаша Стюарт велел мне проверить магазин и передать винтовку ему. Он прострелил Макинрайту голень и потребовал, чтобы тот назвал ему хоть одну причину оставить его в живых. Макинрайт кричал, что разбирается в оружии и лошадях, умеет чинить телеги и даже шить. Рики рассмеялся. — Перед тем как убить Барта, я заставлю его танцевать, плакать и молить о пощаде, обоссаться, пересказать Библию и пропеть имена всех своих родственников и клички их лошадей и собак. В отблесках костра глаза Рики казались необычно светлыми. Кристоферу захотелось рассмотреть их при свете дня.