Я не должен лгать

«Опасность таится в том, что порой мы обожествляем боль, даём ей имя человека, думаем о ней непрестанно» © П. Коэльо. Одиннадцать минут.

      Настенные часы еле слышно звучали в тишине ночного дома. Часовая стрелка медленно пересекла отметку в пять утра и словно застыла, создавая впечатление, что время остановилось, а, может быть, повернулось вспять. Природа словно просыпалась от вечного сна: появились первые птицы, летящие куда-то вдаль за едой; первые животные, которые испуганно оглядывались в поисках людей, убегающих, как только услышат любой подозрительный шорох. Деревья медленно и лениво покачивались, гоняя опавшие и немного пожелтевшие листья по земле. Постепенно улица заполнялась редкими, вечно куда-то спешащими людьми.       В доме номер четыре тоже царила своя атмосфера раннего утра. Гарри Поттер, один из жильцов этого дома, лежал на кровати и пустыми глазами смотрел на потолок. Он не был похож на нормального подростка и тем более не вписывался в стандарты Тисовой улицы, на которой всегда царил порядок. Комната Гарри отличалась от комнат всех остальных жильцов семейства Дурслей. Она была маленькой и тёмной, повсюду лежали поломанные игрушки, уже отжившие свое. Решётки на окнах создавали впечатление тюрьмы, хотя, на самом деле, так и было. Но, несмотря на всё это, над кроватью, во всю стену висел флаг Гриффиндора, который немного развеивал атмосферу. Этот флаг много значил для Гарри. В трудные дни он служил напоминанием о том, что скоро мальчик вернётся в Хогвартс и увидит своих друзей. Благо, тётя Петунья никогда не заходила в его комнату и не видела этого чуда на стене.       Поттер тяжело вздохнул и повернулся. Прошла неделя с тех самых пор, как он вернулся на Тисовую улицу, и неделя, как был убит Сириус в Отделе Тайн. Последнюю неделю он почти не спал, засыпая едва ли на час, но лишь затем, чтобы вновь проснуться от кошмара, в котором вновь и вновь наблюдал за смертью Сириуса, Седрика… Эта ночь стала исключением, но лишь потому, что юноша так и не смог заснуть, размышляя о произошедшем и иногда вслушиваясь в тишину дома. На его совести были сотни смертей невинных людей. Всех, которые были ранены или убиты в Министерстве Магии, тех, которым ещё предстоит произойти во вторую магическую войну, а в том, что война будет, Гарри не сомневался.       В глазах неприятно защипало. Ведь если бы он не пошёл в Министерство, Сириус был бы жив. Если бы только он напрямую спросил у Блэка через камин или через то зеркало, которое подарил ему Бродяга в самом начале года… «Почему я такой идиот?». Из глаз потекли первые за эту ночь слезы, которые должны были принести облегчение, но по факту усугубляли положение, вгоняя его в ещё большую истерику. Гарри привычно потянулся рукой к тумбе, наощупь ища лезвие. Именно оно помогало Поттеру в такие моменты чувствовать себя живым. Физическая боль немного притупляла душевную, а мысли о том, что этим он немного оплачивает долг Сириусу, мотивировали юношу наносить на левой руке хаотичные порезы.       Где-то на третьем курсе у него с Гермионой зашёл разговор о селфхарме. Гермиона, конечно же, к тому времени прочитала если не все книги, то больше половины. Грейнджер утверждала, что селфхарм — это крик человека о помощи. Гарри был не согласен, он был уверен, что люди режутся только с целью привлечь к себе внимание. Но сейчас Поттер удивлялся тому, насколько Гермиона была права. Сейчас Гарри просто хотел заглушить боль.       Юноша вновь зажмурил глаза, словно пытаясь взять себя в руки, чтобы, не дай Мерлин, не разбудить семью Дурслей, а затем открыл и заморгал. Несмотря на плохое зрение, Гарри видел, что в комнате стало достаточно светло, а с улицы послышались первые голоса, шум мотора и открываемых дверей, через которые жёны провожали своих мужей на работу, а редкие подростки, после очередной хорошо проведённой ночи, приходили домой. Из дома напротив раздался жуткий скрип несмазанных петлей, которые создавала дверь при движении, и которую так любила обсуждать тётя Петунья за завтраком. «Никогда не понимала эту женщину, — твердила тётя Петунья каждое утро своим противным голосом. — Никак не смажет эту проклятую дверь. Разве непонятно, что она будит всю улицу!»       Отчасти, Гарри был благодарен этой одинокой женщине напротив. Её дверь служила для Поттера своеобразным будильником, ведь у Дурслей иметь такую простую вещь было непозволительной роскошью. Все будильники, которые Гарри тайком выкрал у Дадли, были сломанные и не подлежащие ремонту. Так что эта женщина, всегда открывавшая дверь в одно и тоже время, чтобы встретить почтальона, была для Гарри настоящим спасением.       Поттер повернулся и уткнулся лицом в твёрдую подушку, сжимая её, и беззвучно закричал. Боль от потери раздирала душу на части настолько, что казалось, будто органы начали выворачиваться наизнанку. Гарри не мог точно сказать, где находится душа, но по его ощущениям, её уже не было — она умерла вместе с Сириусом. «Нет, нет, — отчаянные мысли пронеслись в голове Гарри, и он сильнее вжался в подушку, закрывая уши, будто это могло спасти его от навязчивых мыслей. — Какой же я идиот. Сириус. Его больше нет. Из-за меня…». От этих мыслей невозможно было спрятаться. Они приходили в любой день, в любое время и в любом месте. Изначально Гарри казалось, что, если он будет больше работать, то мыслей о Сириусе не останется, он ведь будет занят другим, верно? Но, чем больше Гарри занимался другими делами, тем сильнее разрасталось чувство вины. Вина за то, что он работает, вместо того, чтобы вспоминать о крёстном и пытаться отплатить ему долг. Вина за то, что он спит или ест, вместо того, чтобы оплачивать долг.        «Долг? Я не знаю какой долг, но я знаю, что должен ему». — Так бы ответил Гарри, если бы хоть кто-то спросил его о долге, который юноша сам повесил на себя.       Гарри вскочил с кровати, жутко скрипнувшей от старости, и Поттер замер — послышался недовольный голос только что проснувшегося дяди Вернона. Юноша прикрыл рот, а затем перевёл взгляд на предплечье. Возникло непреодолимое желание вновь причинить себе боль. Привычное движение руки, за которым последовало неприятное ощущение, заставило Гарри немного прикрыть глаза и слегка зашипеть от жжения в руке. На некогда белой коже показалась кровавая полоса, за которой быстро следовали ещё и ещё. Странное ощущение лезвия, проникающего под кожу, разжигали в Гарри желание разрезать все, что только возможно. Он не мог передать эти ощущения, но и также не мог остановиться.       — Прости, прости, Сириус, — шёпотом произнёс Гарри, делая ещё один надрез. По щекам вовсю текли слезы, а Гарри, крепко зажмурив глаза, вновь прошептал: — Прости меня!       Гарри не мог обратиться к кому-то за помощью. К Дурслям? Нет, они будут только рады, если узнают, что у него есть какие-либо проблемы. К друзьям? Они сейчас отдыхают на каникулах, и им явно не до него. Отвлекать Дамблдора по таким пустякам не хотелось. Ему не хватало Бродяги. Хотелось прильнуть к его груди и вновь увидеть отцовскую гордость в его чёрных глазах, ту самую, которая появлялась в глазах у крёстного, когда тот узнавал о его проделках. Не вовремя Гарри вспомнил их совместные посиделки около камина, где был только он и Блэк.       «Нет-нет». Гарри тряхнул головой и вновь сделал порез на руке. Нельзя думать об этом. Всё прошло. Он всё испортил. Конечно, у него есть Гермиона, Рон и его семья, которая старается заменить ему и мать, и отца, и братьев. Но как бы они не старались, у Сириуса это получалось гораздо лучше. У него, конечно, оставался Люпин, который также потерял своего лучшего друга, и он был единственный, кто остался в живых из Мародеров. Чувство вины вновь заполнило Гарри. А ведь Люпин потерял своего друга как раз из-за него! Из-за того, что он пошёл в Министерство, из-за того, что не отдал пророчество Малфою… Римус теперь так возненавидит его… И будет прав. Но, несмотря на все это, Люпин был одним из первых, кто написал ему в начале лета со словами поддержки. Гарри даже казалось, что он слышит этот тихий и не обвиняющий голос. Но разве так может быть? Гарри пытался выстроить логическую цепочку. Несмотря на то, что Римус не считал Гарри виноватым и не держал на него зла, юноша сам себя простить не мог. Чувство вины и скорбь убивали его, и порой казалось, что, вполне возможно, Римус специально ведёт себя так, чтобы потом, когда Гарри ему поверит, больнее ударить в спину. Гарри никак не мог поверить в это, и сам считал свои идеи глупыми. С чего бы Римусу так поступать? Но вина за то, что он позволил этой смерти случиться, не давала мыслить ясно.       Постепенно солнце взошло окончательно, знаменуя начало нового и тяжёлого дня, освещая самые тёмные уголки комнаты, а на улицах уже вовсю шумели машины, и слышались разговоры детей, радующихся наступлению летних каникул. Постепенно встали и Дурсли, их возня в комнате была слышна, наверное, похуже, чем скрип двери соседки напротив, а вскоре по коридору послышались быстрые шаги тёти Петуньи.       — Вставай, иди готовь завтрак! — визжащий голос тётушки нарушил тишину дома номер четыре.       Тяжело вздохнув, Гарри ещё немного посидел, вытирая мокрые глаза руками, а услышав, как тётя вновь зашла в свою комнату, поднялся, на ходу надевая очки и старую потрепанную рубашку, которая скрывала его порезы. Дурсли бы не обрадовались, увидя это. Ещё бы. Он же пачкает любезно предоставленную одежду и постельное белье. Вина, которая в последнее время никуда не уходила, а лишь пряталась в закоулках сознания, вновь вырвалась на свободу, заставляя Поттера крепко прикусить губу. Бросив грустный взгляд на флаг Гриффиндора, который уже не казался таким успокаивающим как раньше, а затем на кусок разбитого зеркала, которое когда-то разбил Дадли, и осколок от него успел выкрасть Гарри, вышел из комнаты.