Навечно связанные

Хотелось бы плакать, но он молчал, нервно вслушиваясь в звенящую тишину. Лишь она теперь сопровождала его повсюду. В чужих словах, в пустых взглядах, в собственном биении сердца. Пусто и тихо. И больше ничего. Кацуки тянется рукой к рубашке и сжимает ее у основания ворота, сминая только отглаженную ткань. Но злость и боль внутри от этого глупого жеста - ничуть не унимается. Он касается голой шеи, вспотевшей рукой, и пытается разгладить неровности на черной рубашке, да только поздно. Так и с его жизнью теперь. Он был счастлив. Почти спокоен, привычно-равнодушен ко всему кроме чертового Деку. Но в сердце тогда теплилась безграничная любовь к зеленой траве, к запаху сырого асфальта и легкому стуку дождя по подоконнику. Он любил опавшие листья, ворохом рассыпавшиеся под его ногами, и горячий кофе под пушистым пледом, любил чужие кудри, вьющиеся после душа. И вечное счастье в этих глубоких, преданных ему омутах. Он любил Деку. А теперь его словно предали. И черная рубашка удавкой давит на горло. Хочется уже просто разодрать эту чертову ткань отросшими ногтями, и вцепиться в собственную руку, успокаивая разбушевавшийся донельзя пульс. Но нельзя. И он потерянно шагает прочь из уборной. Походка неровная, полуживая, задушенная, как и он сам. Но упертая – вперед надо, хотя разве стоит? Кацуки невольно отмечает, что у Деку веснушки побледнели. Сильно-сильно. И он просто невольно касается его ледяной щеки, мечтая почувствовать ее обжигающую бархатистость снова. Но от этого жеста сердце внутри надрывается еще больше и ему хочется лечь рядом под белые простыни, сжать эти израненные руки и безумно долго их целовать. Но нельзя, почему-то нельзя.. Урарака участливо поддерживает его за плечо, не позволяя упасть ему рядом с еще не закрытым гробом. Пытается улыбнутся ему на глухие слова. Но улыбка ее похожа на тень смерти. И Кацуки в итоге только еще больше ломает до последнего. До хруста в костях. До оглушающего шума. И множества оживших звуков. Ему кажется, что он сейчас задохнется в этой агонии звуков. Мир меркнет перед глазами. Чувства бьются подбитой птицей. А сердце.. Сердце наверно больше не бьется. Замерло, бедное, под ребрами, и дышать больше явно не хочет. А Кацуки молчит. Кацуки теперь тоже наконец-то и тихо и не больно совсем.