Навечно связанные

Он потерялся и этим все сказано. Утонул в омуте несказанно-отчаянной пустоты. Каминари Денки больше ничего не чувствует или не знает, что это такое. От него осталась лишь пустая красивая оболочка, которая выламывает свои длинные белые пальцы, зарывается ими в светлые волосы и рыдает по ночам от боли. Внутри уже давно нет ничего светлого. Ничего из того, что могло бы вернуть ему веру в себя и заставить дышать глубже, чем две секунды на одно легкое. Он это пустое голое целое — ничего. Ничтожно несчастное маленькое, бесконечно одинокое. Ему настолько тошно от самого себя, от осознания этой невинности за гранью порочности. От ваккума вокруг непроницаемого, ткни иголкой и прах останется. Он весь такой колюче-неуклюжий, поломанный этой реальностью. На грани разумного и безумного. На самой тонкой, там где уже нет ничего, только улыбки дурацкие и ребра наизнанку прокуренные. От него, такого красивого социального известного и любимого один комок страха невзрачный остался. К такому и прикоснуться стыдно. Руки замараешь, потом не отмоешься от грязи этой липкой приставучей, как сахар, как патока липкая. А вообще это все просто сложно объяснять, голову сломаешь, а она у него итак больная с глазами шальными да потухшими раз десятый за день чертовски короткий, как миг. Каминари в курсе, что талантлив, что одарен всевышними на славу дурацкую да глупую. Знает, что умен и возможностей, вон под ногами куча валяется, он их топчет все, плюется ядом сверху. Надеется, жалуется, плачет. Ему бы подобрать хоть одну да к груди израненной прижать, слезами поливая то, что сам испортил. Но руки не поднимаются, а спина не сгибается. Он разве, что по стене сползет, обдирая локти да утопится в этом, захлёбываясь всем тем дерьмом, что себе самостоятельно насобирал. Он может выбрать любой путь, но не может больше заставить себя существовать, делать что-то хоть на сотую долю действительности значимое, да он даже язык за зубами своими держать не в состоянии. И все срывается на всех, словно вены вскрывает да кровью поливает каждого кто подходит. И она горячая по их лицам злобой перекошенным бежит, в рот стекает чужой каплями и травит от души его чёрной еще сильнее, чем раньше. Каминари варится в этом месиве из чувств своих дурацких, в узел змей сплетенных и думает лишь о глупой погоде от безумного отчаяния да пустоты такой физически ну слишком ощущаемой. Погода за окном тоскливо плачет, как и он сам, чьи то души давно почившие оплакивает, жертв приносит — кровавых и страшных. Душит всех от злобы нечаянной да лед роняет холодный. Это все от любви и скорби, сочившейся из ее ран. От зимы и от холода. От бога смерти и всего дурацкого нового. От отчаяния беспочвенного и мыслей патово косвенных бессмысленных — это все тревоги беззлобные бессильные, но намертво овладевшие, что его, что чужими душами. Он заваривает себе чай, чтобы залить кипятком все раны саднящие, и руки обжигает абсолютно специально, ради боли колючей физической, ради жалости к себе еще большей, несчастной и необдуманной. До приступа истерики нового не дошло и слава богу, спасибо и на этом пустом да голом. Подоконник широкой уютно раскинулся под кучей подушек и теперь тоже зовет присоединиться. Вот только непонятно к чему — утоплению ли последнему или прыжку тому самому, с высоты этажа его девятнадцатого. Приятной адреналиновой вспышки и горестно забившегося в горле сердца. Самое то для утреннего очередного завтрака перед началом светового дня необдуманного. Сейчас он живет в дне-сурка ебучем его во все места подходящие и имеющиеся. Пусть только и в эмоциональном плане, но это те еще праздничные качели. Денки признает, что дни его порой насыщены разнообразными событиями настолько, что он без ног да без сил до кровати желанной не доползает. Но по ночам наплевав на всю абстрактность и долговечность прошедшего дня, он называет себя последним ничтожеством и трясется от ужаса, как черт перед святой водой. И это состояние патовой вседозволенной грусти в груди необъятных размеров и не имеющая объяснимых причин да понятий. Прямой путь к могиле, более ровный и короткий, чем пресловутый нож в вене и шаг с крыши, когда ты не птица, но типа пробуешь. Денки и не пробует, самоубивается способом самым изощренным да действенным — живет.