Давай уединимся вместе?

Если бы не Эсмеральда, Фролло бы раздумывал очень недолго и все-таки отправил цыгана на казнь. Но она пришла к судье и попросила за него. Упрашивала, умоляла найти выход. Проклятое дело осложнилось во многие разы, и Фролло теперь ломал голову, как выкрутиться из этой ситуации. Надо было хорошенько все обдумать, прикинуть, какие у него есть возможности. Он встал с кресла и какое-то время ходил по кабинету. Но стены давили со всех сторон, буквально душили его. Фролло вышел на улицу — прогуляться. Он надеялся, что на свежем воздухе в его голове прояснится. Прошел в конюшни — разговор со Снежком иногда помогал. Конь, конечно, ничего не отвечал ему в ответ, только фыркал, строил рожи и утыкался мордой в его плечо, но так было даже лучше. В конюшне Фролло заметил капитана де Шатопера. Тут же вспомнил — это капитан дал по голове тому цыгану, чтобы утихомирить его. Капитан выглядел слегка встрепанным, латы уже не блестели на солнце, как раньше — семейная жизнь, видно, тяжко ему давалась. Но это уже его личные дела. Фролло приблизился к Фебу. — Что прикажете, судья?! — тот мгновенно с почтением вытянулся перед ним. — А скажи-ка мне, капитан, ты знал того кузнеца, которого убили? Ты еще лично схватил убийцу. — Так точно, судья! — Расскажи мне о нем. — Да рассказывать особо нечего. Хороший был он парень, добрый, Андрэ его звали. В том квартале, где он жил и работал, его знали и любили все. Дело свое знал прекрасно, денег с заказчиков брал не больше, чем другие, цены не задирал. — Вот как? — Фролло нахмурился. Если целый квартал почитал Андрэ, значит, все было еще хуже, чем он думал. Люди потребуют справедливости — настойчиво потребуют, а не просто смирятся с решением судьи. И на нем довлела обязанность проверить все самому — он осознал это ясно, как никогда. Фролло вернулся в кабинет, снял с себя сутану и набросил серый плащ — тот самый, в котором он некогда ходил смотреть на Эсмеральду. Так люди будут спокойно говорить в его присутствии, не замечая, что он стоит рядом и слушает их болтовню. Будь он в сутане, люди прикусили бы свои языки, едва завидев его, но сейчас ему просто необходимо знать, о чем они думают и что чувствуют. Фролло, завернувшись в плащ, бродил по парижским улицам, изображая из себя обычного зеваку и навострив уши. Город гудел, словно потревоженный осиный улей. Гудел с явной угрозой, и это вовсе не было простым городским гулом, когда все шло, как обычно. Горожане тем или иным способом выражали недовольство. То тут, то там раздавались реплики про проклятых цыган, из-за которых порядочным людям теперь нельзя спокойно выйти из дома. Кто-то предлагал вышвырнуть их всех из Парижа, кто-то — не продавать им еду и вообще не торговать с ними, не брать их на работу. Видно, убитого кузнеца знали не только в том квартале, где он жил, но и за его пределами. Знали его и почитали — такой авторитет просто так не заслужить. Тот цыган сделал огромную ошибку, когда убил этого Андрэ. Фролло решил обождать, покуда судебное расследование не закончится. Окончательное решение он примет непосредственно на суде. Дни до суда тянулись, как патока. На Эсмеральде лица не было, она ходила расстроенная, заплаканная. Марко признал свою вину, не потребовалось даже пыток. Он ничего не отрицал и ждал своей участи. Но Эсмеральду Марко видеть по-прежнему не хотел. Фролло, как мог, утешал ее, но это было бесполезно. Выступать она перестала, и судья считал, что это хорошо, а то как бы ее камнями не забросали. Наконец наступил день суда. С самого утра у Фролло сердце было не на месте, в него словно воткнули королевских размеров занозу. Судью преследовали отвратительные предчувствия, и он ходил угрюмый, напоминая своим видом филина. Фролло прошел на свое место — степенно, как и полагается королевскому судье, опустился в кресло, и преступника ввели в залу. Несмотря на то, что Марко несколько дней просидел в сырой камере, и руки его по-прежнему были закованы в кандалы, его глаза на осунувшемся лице горели дерзко и зло. Фролло внимательно слушал обвинителей и показания свидетелей, и чем больше выяснялось подробностей, тем сильнее находил на него ужас. То, что сделал этот человек, было поистине чудовищно. На голове кузнеца живого места не осталось — зубы выбиты, все лицо переломано, череп треснул. Какой же надо обладать силой, чтобы убить здорового молодца голыми руками? И какая злоба должна гореть в душе, чтобы сотворить такое с тем, кто тебе ничего не сделал, а просто шел мимо по своим делам?! Марко и сейчас ничего не отрицал. — Я бы сделал это еще раз! — громко сказал он, и по судебному залу раздался возмущенный рокот. «Дурак! — с отчаянием подумал Фролло. — Ты просто фантастический дурак!» Фролло глубоко задумался. Если он повесит этого идиота, Эсмеральда отреагирует весьма плохо, он в этом не сомневался. Но если он его не повесит… Это повлечет поистине катастрофические последствия. Люди начнут требовать настоящей кары — казни для преступника. Возможно разгорится бунт, они пойдут разносить Париж, будут убивать всех цыган, которые встретятся на их пути, пострадают все — мужчины, женщины, дети, старики и со стороны горожан, и со стороны цыган. Разразится настоящая война на улицах, и подавить это будет очень тяжело. А потом Фролло вызовет к себе король. И тогда для него все закончится самым неприятным образом: он лишится своего чина, положения в обществе — лишится всего. Может быть, даже жизни — ему отрубят голову за измену. А в том, что король сочтет поведение судьи изменой, сомнений не было. Бунт или Эсмеральда? Эсмеральда или бунт? Пожалуй, выбор в данном случае очевиден. Решение далось тяжко, но это необходимо было сделать. Надо загасить злобу людей. Когда этого идиота повесят, они побурлят еще несколько дней, затем успокоятся и забудут об этом. И жизнь в городе потечет своим чередом, не будет никаких вспышек со стороны горожан, и цыгане продолжат вести спокойную жизнь в Париже. И Эсмеральда сможет опять выступать — она ведь так это любит! Удовлетворенные люди примут ее с радостью, и никто не попытается забить ее камнями, как цыганскую блудницу. Фролло с хрустом сжал пальцы в кулак. Самое плохое, что он обязан присутствовать на этой казни. Но хотя бы приговор огласит судейский чиновник. Фролло этого делать не собирался.

***

На улице ярко светило солнце, одаривая город своим теплом. Но Эсмеральда этого не замечала. Ее знобило, весь мир как-то потускнел, и она куталась в шерстяную шаль, ожидая, когда закончится судебное заседание. Народу перед Дворцом Правосудия собралось видимо-невидимо. Все они тоже с нетерпением ждали решения суда. Каким оно будет? Ни для кого не было секретом, что судья Фролло, от которого зависит, какой приговор вынесут убийце, насмерть влюбился в цыганку до такой степени, что собирался на ней жениться. — Да эти богатеи всегда против нас! — громко пробурчал кто-то. — Делают так, как им удобно, а на простых людей им наплевать! Наверняка убийцу оправдают, найдут какую-нибудь лазейку в чертовых законах! Толпа поддержала говорившего сердитыми воплями. Эсмеральда содрогнулась. Над всеми этими людьми так и витала дымка густой, черной ненависти. Но Марко… ее собрат… Разве может она согласиться на то, чтобы его повесили?! Пускай его посадят, но не казнить же! Боже, зачем он это сделал?! Зачем?! Прошло еще много времени, и судейские чиновники, один за другим, начали выходить из Дворца Правосудия. И наконец в дверях показалась высокая фигура судьи Клода Фролло. Едва взглянув на его мрачное лицо, Эсмеральда поняла — казнь состоится. Она отшатнулась, и в глазах судьи взметнулась безумная тоска. Он даже сказать ничего не успел в свое оправдание, а Эсмеральда уже бежала прочь от этого места. Плечи Фролло поникли, а толпа взорвалась ликующими воплями — кто-то из судейских шепнул приятелю о предстоящей казни, и это по цепочке распространилось по всей толпе. Люди радовались, а вот Фролло было не до смеха. Эсмеральда посмотрела на него, как на людоеда — давно он не видел такого взгляда от нее: с тех пор, как она переехала к нему. Она верила ему, но он не оправдал ее доверия. Спокойствие городу и жизнь себе он, может, и сохранил, но какой ценой?! Судье было так больно, словно его душу полосовали осколками стекла — кривыми и острыми. Он мог бы послать на ее поиски солдат, привести в свой дом, но чего бы он достиг этим? Эсмеральда все равно сбежала бы. Оставалось только ждать и терпеть все это. Глупая девчонка! Он любил ее за доброту, за нежность, его восхищала ее импульсивность, но… Чувства снова сыграли с ней дурную шутку и погребли под собой разум. В прошлый раз Фролло смог это уладить, но получится ли это сделать сейчас? Он не знал. Даже думать было больно в такой момент. Фролло потер начинающий свербить висок. Только головных болей ему сейчас и не хватало для полного «счастья»! Ощущения были такие, словно солнце выедало глаза, и боль накатывала тошнотворной волной. К подножию Дворца подъехала его карета, и судья скользнул внутрь, в благословенную темноту. Да, ему сейчас надо подождать… Только вот сколько ждать? День? Месяц? Год? Будь оно все проклято!

***

Казнь состоялась в субботний день. К полудню на Гревской площади было не протолкнуться, но Клопен умудрился провести Эсмеральду к самому подножию эшафота. Когда она прибежала во Двор Чудес, Клопен обрадовался, хоть и радость эта была с оттенком горечи. — Эсмеральда! Ты надолго к нам? — он крепко обнял ее. Она не стала говорить ему, что не хочет возвращаться к тому, кто приговорил Марко к смерти. Клопен наверняка почувствовал бы себя виноватым, а Эсмеральда этого не хотела. — Я не могу тебя оставить в такой момент одного. Мало ли, что еще случится, — прошептала она. — А ты-то сама как? — он внимательно посмотрел в ее глаза. — Как видишь, — она всхлипнула. — Огорчена. До последнего надеялась, что его все-таки посадят, а не повесят. Клопен не стал ей говорить, что так будет лучше для всех. Марко все равно не перенес бы тюрьмы — как пить дать, устроил бы там драку, и его убили. Незачем было огорчать Эсмеральду еще больше — хотя, куда уж больше. Слезы у нее и так текли ручьем. В субботу она напросилась идти с ним, на Гревскую площадь. — Зачем тебе это надо? — Клопену не понравилась эта идея. Лучше бы она запомнила Марко живым, каким помнила, когда они были детьми. — Я хочу с ним попрощаться. Ты не можешь мне в этом отказать. Да, не мог. Проклял все про себя и повел Эсмеральду на место казни. Около виселицы уже стояли судебные чиновники и палач. Среди них Клопен увидел судью Фролло — еще бы не заметить: он на голову выше всех остальных. Похож на коршуна, лицо осунулось, скулы выперли еще сильнее, худющий, словно год не ел. И весь какой-то черный. В последние несколько месяцев у него хоть румянец на щеках был, а сейчас — обнять и плакать, скелет, как есть. Эсмеральда, как его увидела, задрожала всем телом, и Клопен забеспокоился. — Тебе плохо? — прошептал он. Она взяла себя в руки. — Я в порядке. Ничего. Я это выдержу, — выдохнула она. На эшафот ввели Марко. Он взошел, гордо подняв голову, дерзко сверкая глазами, словно его вели на трон. Только губы скривил презрительно, когда руки палача коснулись его шеи, чтобы надеть на нее веревку. Судейский чиновник начал зачитывать приговор, и Клопен заметил, что Фролло даже не слушает. Смотрит на Эсмеральду, а глаза у него такие, словно умер — пустые, ни капельки жизни в них нет. Не так он выглядел в былые дни — что-то поменялось. «Уж не случилось ли чего между ним и Эсмеральдой?» — в голову Клопена закралось подозрение. Но делать выводы он не спешил, просто решил еще немного понаблюдать. Голос судейского затих, и палач сделал свою работу. Раздался звук, словно треснула сухая ветка под сапогом — звонко и отчетливо, и Марко повис в петле. Толпа разразилась радостными воплями, а Эсмеральда со стоном уткнулась в плечо Клопену, вцепившись в его одежду. — Уведи меня отсюда! — прорыдала она. По дороге он пытался ее утешить, говорил какие-то слова — сам не помнил, что именно, а она все рыдала, никак не могла успокоиться. Клопен привел ее в шатер, уложил на топчан и напоил отваром из корня валерианы. Когда Эсмеральда заснула, прикрыл ее одеялом и покачал головой. Уж очень она убивалась. Не может быть, что по Марко. Да, он был ей близок, но… Не было ли еще чего-нибудь такого, чего он не знает, о чем она молчит, скрывает от него? Все это ему ужасно не нравилось. Клопен вспомнил лицо судьи, его пустой и холодный взгляд. Неспроста это. Ой, как неспроста! Придется ему во всем разобраться. Нужно только немного времени.

***

Это безумие наконец-то закончилось. Фролло знал, что сделал все правильно, ему не в чем было себя упрекнуть, но… Возле эшафота он увидел Эсмеральду. Глупая девчонка! Зачем она здесь?! Неужели возникла такая уж необходимость приходить и смотреть на все это?! Мучить себя?! И его самого тоже… Голос клерка надоедливо зудел над ухом, но Фролло не обращал на него внимания. Он смотрел на Эсмеральду, только ее он и видел в этой толпе. Глаза у нее погасли, а ведь она так раньше ими сверкала! Когда убийцу повесили, судья испугался, что ей станет плохо, и она потеряет сознание прямо там, возле эшафота. Но рядом с ней был знакомый фигляр — судья помнил, как этот цыган вертелся возле него на Пиру Дураков. Он и не дал Эсмеральде упасть, прижал к себе и потащил прочь. Судья почувствовал настоящий прилив благодарности к этому цыгану. Неважно, куда он уведет Эсмеральду, лишь бы подальше отсюда. Но как же больно! Головная боль вот уже несколько дней не дает ему покоя. Все вокруг беспросветно серое — смотреть противно. И дышать невозможно — воздух кажется затхлым, словно в погребе. Без Эсмеральды ничто его не радует, и сама жизнь невыносима. Он плохо ел и почти не спал все эти дни — кусок не лез в горло, и не мог заснуть, как ни старался. Фролло даже позавидовал только что казненному убийце. Лучше бы он оказался в петле, ничего бы не чувствовал тогда, завершилась бы его земная юдоль! Но приходилось жить. Жить и страдать. Фролло вернулся в свой дом и прошел в покои, отказавшись от ужина. Обессиленно сел на постель. Когда ему все же удавалось заснуть, он просыпался утром и тянулся туда, где раньше спала Эсмеральда, смутно надеясь, что она никуда не уходила, и ему просто приснился чудовищный кошмар, но… нащупывал пустое место, и реальность обрушивалась на него, давя, убивая своей тяжестью, всей этой серостью. В душу снова вонзились кривые осколки стекла. Фролло обхватил себя руками, сгорбился, содрогнувшись, застонал, закричал и, наконец, завыл. В глазах возникла сильная резь — непривычная, давно забытая с семилетнего возраста, когда он рыдал над трупиком своей кошки. По лицу потекла влага. В первый раз за столько лет судья снова плакал. Оплакивал Эсмеральду, и себя тоже оплакивал. До их с Эсмеральдой свадьбы оставался всего месяц.