Беспокойное гнездо

Когда я была маленькая, я ездила с дедушкой и бабушкой на дачу. Жаркая зелень листвы, белоснежность облаков, и – золото на голубом – брызги солнца в небе – вот цвета моего детства. Настоящая жизнь, настоящая мечта для меня навечно связаны с летом, жарой, ликованием, может, даже буйством и излишеством... Потому что всё это было тогда. И мне было необыкновенно хорошо. Каждый нехитрый жест и работа были исполнены глубокого смысла. У дедушки, например, была почётная обязанность – поливать. Антрацитно-змеистый шланг растягивался по всему участку, залегал кольцами анаконды... Когда дедушка его тянул, и он вдруг дёргался у моих ног, я с каким-то восторженным испугом отскакивала, словно шланг был живым, совершенно независимым существом. А потом втайне радовалась: вот, пронесло, удачно удрала в этот раз! Влажная земля была устелена зелёным ковром, в котором вспыхивали красные сигнальные огоньки – клубника. После очередного набега я несла миску с клубникой так, как несут ларец, полный рубинов. И домой вечером я приходила грязная, чумазая, усталая и гордая, как настоящий искатель сокровищ. За забором высились сосны. Если задрать голову и смотреть на наплывающие облака, покажется, что вся лесная стена кренится и валится на тебя... Страшно! В соснах жили сороки, и я их постоянно передразнивала; птицы были настолько одурачены, что отвечали мне! Сейчас я так не умею... Ещё я обожала есть всё подряд, сорванное тут же, сочное, живое, часто немытое – мне всё было нипочём. Особенно нравился укроп: срывала целый пучок, чтобы весь его отправить в рот – «забил заряд я в пушку туго...». И я стояла, как юный жеребёнок, полностью поглощённая процессом жевания, и рот мой наполнялся ярким, пряным соком... А потом чудно было запить водой из колонки – такой чистой холодной воды я потом нигде не видела, а по дну ведра ходили блики – «немного солнца в холодной воде». Нет, вру! Солнца было много, и я жадно пила его... Я растягивалась на солнце, как котёнок, лежала, нежилась, становясь тоже золотистой, как само лето... В высоте над моей головой, как самая нежная песня, раздавалось умиротворяющее мурлыканье: «Удр-р-р-р-р-ж...» Всё моё детство прошло под звук авиамоторов: в паре километров от города есть аэроклуб. Я считала своим долгом каждый раз отметить появление самолётика и аэроплана, послушно тянувшегося на буксире. Я всегда до конца их провожала взглядом, эту парочку, похожую на маму и ребёнка, которого она ведёт за руку. В этом обычае было что-то ритуальное, ведь у каждого ребёнка есть свои традиции, суеверия, порядки. Самолёты всегда казались мне живыми существами. Я не сравнивала их с птицами – никогда. Но для меня они были живые. И у меня была самая великая тайна того времени, а может (теперь я понимаю это), и тайна всей жизни. У меня был свой Аэродром. Наш домик был в дачном посёлке; мне не разрешали надолго выходить за ворота, хоть я любила забрести в поле и изучать всякие травы. Вот это поле... Поле за воротами... Ровное, большое – тогда мне казалось, что дорога далеко и не ограничивает его; там росло много горьких, душистых, суровых трав, которые трудно сорвать или вынуть из земли. От этого поля веяло чем-то несказанным и зовущим, оно завораживало... И я уже не помню первый раз, как я, не знаю зачем, разбежалась, разогналась до свиста в ушах, вот сейчас во что-то врежусь, нет, я прыгнула – и взлетела. Я вовсе не испугалась, а просто удивлённо видела, как отдаляется выжженная земля, становятся неразличимыми фиолетовые маячки чертополоха, мельчают жёлтые гроздья пижмы – а на этом фоне болтаются мои ноги в стоптанных босоножках. Потом я, конечно, научилась красиво ими двигать, будто переступая по воздуху – и летать стало гораздо удобнее. Вообще, я в первый раз удивилась (да и потом удивлялась), какое же всё сверху другое. Кто б мог подумать, что я поднимусь над вершинами сосен, загляну на соседский участок, или что я пролечу над остановкой и буду с любопытством наблюдать с нового ракурса, как пассажиры заходят в автобус? Самое интересное, никому не пришло в мысли поднять голову и посмотреть на меня – иначе как объяснить факт, что меня никто не замечал? Тем было радостней иметь тайну... Насколько помню, руками я не размахивала, как крыльями. Я просто распростёрла их в стороны – этого было достаточно. Я могла потом и протянуть их вперёд или, скажем, почесать спину без потери скорости или координации. Вообще, сопротивление воздуха чувствовалось очень мало – как во сне, но не было сомнений, что я не сплю, ведь всё остальное я ощущала прекрасно. Я уже не помню, как я приземлилась первый раз. Но алгоритм был всегда один и тот же: я приземлялась в одном месте на тропинке через поле (там как раз лежал красный заметный камень) и долго бежала, опять со свистом в ушах, пока на середине поля наконец не тормозила, запыхавшаяся и довольная. Первый-то раз всё обошлось, а вот потом я ещё долго училась, прежде чем научилась нормально приземляться. Сколько раз я на бегу теряла равновесие и падала, сколько раз я рассаживала колени! До сих пор на них красуются отметины, славные следы боевой юности... Конечно, я плакала. С досады, потому что понимала, что это недостаток мастерства; со страху, потому что боялась, что меня заругают, а я от расстройства возьму да разболтаю всё про полёты и свой Аэродром – меня не посещала мысль, что мне могли не поверить. Конечно, бабушка сурово меня отчитывала за разбитые колени, я ещё больше заливалась слезами – и только дедушка молчал и никогда не сказал мне ни одного слова упрёка. Может, он о чём-то догадывался? Или знал?! Ведь он был – капитан авиации в отставке... Что бы это ни значило – но он хранил молчание. Молчание. Заговорщик!.. Но тогда я думала, что он просто ничего не знает, и испытывала радость и облегчение. У меня появился новый обряд – теперь более торжественный, более священный, более захватывающий. А может, это был тот же обряд, что и приветствие самолётов, но уже на другом, высшем уровне. Теперь я постоянно ходила на Аэродром – летать. Происходило это не каждый день. Когда утром мы с бабушкой и дедушкой только пересекали поле, идя к воротам от остановки, я уже видела, чувствовала, принимает меня сегодня Аэродром или нет, допущена ли я к полётам. Если нет – я занималась своими делами, но запирала в душе сокровенную мысль: в следующий раз, наверное, полетаю – надо подготовиться. А подготовки, в общем, и не требовалось, только нужно было поесть укропа или ещё чего-то с участка – заправиться – без этого я б не взлетела. Я никому и никогда не рассказывала о своих способностях, и мне было жутко и отрадно хранить в сердце такую невероятную тайну. Это непередаваемое чувство: знать что-то, чего не знают другие, никто другой. Я стала относиться к своим полётам спокойнее, чем вначале, я уже не замирала в лихорадочном ожидании допуска. И я – случилось страшное! – сама почти не заметила, как перестала летать! Как то вышло, ума не приложу. Просто перестала, и всё. И не помню, сколько мне было, но я уже вроде пошла в школу... И ни разу потом я не пробовала: я не чувствовала, что все мои действия сработают по установленному порядку, как раньше. Мне теперь казалось, что если я побегу по тропинке и подпрыгну, то это получится просто глупо – нос расквашу, и всё. И поле уже не посылало мне сигналов. Это был просто травяной пустырь. Аэродром перестал быть Аэродромом... Или это я перестала быть собой?.. Я ужасно переживала. И сейчас тоже, бывает, переживаю: начинаю злиться по пустякам, грубить людям, впадать в уныние – но это оттого, что мне кажется, будто я навеки разучилась летать!.. Стала такой, как все. Что я ничто – посредственность с талантами, в лучшем случае, - и размаха орлиных крыльев мне никогда не видать... Но это бывает редко. Обычно настроение у меня ровное. Но случается, что меня охватывает воодушевление, и я думаю: может, не всё потеряно? Ведь я всё ещё люблю солнце и золото на голубом; я всё ещё фантазирую и придумываю. И... иногда бывают моменты, когда хочется нестись, парить, улыбка сама собой зажигается на лице – люди мне тогда делают интересные замечания: с одной стороны, говорят, будто я кажусь ещё выше ростом, с другой стороны – что походка у меня становится размашистой, а осанка – слегка небрежной. Да. Но видели бы они мои ноги, которые опираются на воздух в двух сантиметрах над землёй! Тогда я становлюсь полностью самой собой. Тогда я верю, что мне суждено найти себе новый Аэродром... 4 ноября 2010 г.