Круги на воде

Выделенная под заточение Дарклинга комната не казалась бы необычной, не карауль её днём и ночью стражи. Всегда сердцебит и солдат первой армии. Алина не знает, каково гришам стоять на посту, но страх перед силой, заточенной за дверьми, никуда не девается. Когда она останавливается перед ними, Даниил сжимает губы. — Будьте осторожны, мой генерал. Его напарник, из тех, что не дезертировали во время смуты, фыркает. И трёт шрам на брови, с той деланной скукой, за которой скрывается то же чувство. Страх. Пока они не решат, что делать, все будут бояться. — Твоя заклинательница в случае чего сама с ним разделается, — бахвалисто говорит солдат, — не так ли, Санкта-Алина? Дарклинг бы никогда не позволил так обращаться к себе. Он строил свою власть на страхе и силе, и Алине нельзя ему уподобляться, но злость ворочается внутри. И Алина полосует взглядом. Разрез был бы милосерднее, судя по тому, как краски стекают с чужого лица. — Будь я способна это сделать, Дарклинг был бы мёртв, — цедит она. — Дарклинг не опаснее Тенистого Каньона. Она усмехается. — Не говорите о том, чего не знаете. И открывает двери.

***

Каньон в действительности исчез: её сила, солнечный шторм, сокрушение из света и огня, разрушили его, раскололи, как сферу. Вместе с ним пали и ничегои, и волькры. Но тьма никуда не ушла. Тьма вернулась к Дарклингу. Алина даёт себе секунду передышки, прежде чем разворачивается. В комнате, названной тюрьмой, достаточно сумрачно. Под стать заклинателю тьмы. Алина наизусть знает убранство, пускай и запрещает себе приходить без надобности. Пускай ей бы вообще не следовало приходить, чтобы убеждаться, что кровать по-прежнему стоит у стены, окон нет вовсе, а цепь змеится кольцами на полу, уходя от стены к чужим скованным запястьям. — С тобой я могу отслеживать часы. От глубокого, стелющего мягкими перинами голоса между лопаток поёт ледяная сталь. Он словно звучит со всех сторон, нападая, обеззоруживая. Алина дергает углом губ — и только. Она сильнее. — Не льсти себе. Солнце зажигается вокруг неё, разлетается сферами, чтобы дать этому месту хоть немного света. Дарклинг сидит на полу подле кровати, согнув колени и свесив с них руки. Оковы на месте: вцепившись в холеные запястья звериной хваткой, они соединяются в длинную цепь, позволяющую пленнику передвигаться по камере. Не больше нужного. Алина знает, что сталь эта особая. Сотворённая Давидом специально для Дарклинга и подавляющая силу настолько, чтобы могущественнейший из гришей не представлял опасности. Дарклинг перед ней уязвим, словно котёнок. Эта мысль каждый раз будоражит до дрожи. Алина закусывает изнутри щеку, заставляя себя протрезветь. Он откидывает голову, смотря на неё из-под опущенных век. На скулах распускается веер теней, отбрасываемых ресницами. Непозволительно длинными. Алина проходит внутрь, словно шагая по выстланной дорожке то ли к трону, то ли к плахе. Он видит, что она в чёрном. Она знает, что ему нравится. Даже так. Даже будучи сокрушённым, ослабевшим и пленённым. — А разве не за этим ты приходишь сама? — он мягко улыбается, но пройдёт секунда — и улыбка станет острее ножа, вскрывая её, распарывая, словно тряпичную куклу. Последнее сражение, решающее и поставившее точку в их противостоянии, отразилось на нём слабостью. Алина понимает, что лишь по этой причине они смогли его схватить. Лишь по этой причине. И той, что убить его она оказалась позорно неспособна. — Не для того, чтобы польстить собственному эго? — Дарклинг почти урчит, за ниточки дёргает. Алина мажет глазами по треугольнику кожи, выглядывающему из расстёгнутой рубахи. Чёрной, измятой. Дарклинг сам выглядит вымотанным, с обросшими щетиной щеками и глубокими тенями под глазами. Но хоть бы это сделало его менее красивым. Менее привлекательным. Алина подавляет желание шумно вздохнуть. И замечает поблескивающую сталь опасной бритвы на тумбе в углу. Рядом стоит таз с водой. — Ты решил отрастить бороду? — она хмыкает. — Надоел собственный лоск? Дарклинг улыбается так, что углы его губ вот-вот ей глазницы пронзят. — Я бы с радостью. Но какая жалость. И не говорит ничего более, но Алина понимает. Цепь не позволяет ему шагнуть дальше. Цепь не позволяет ему освободиться и, как подозревает сама Алина, высасывает коварным металлическим сплавом его силы. Иначе бы ничто их не спасло. — Тебе крайне повезло, — Алина сгоняет с себя дурные мысли, как кошка — воду, и берёт бритву вместе с тазом. Дарклинг, правда, выглядит удивлённым. — Новоявленный Генерал Второй Армии готов потратить время на то, чтобы поухаживать за главным врагом страны? — он словами словно пощёчины раздаёт. — Что же я буду должен тебе, моя прекрасная девочка? Она крепче сжимает пальцы на ободке таза, едва не выронив его. «Моя прекрасная девочка» Алина змеисто улыбается, устраивает всё на полу, потому что не собирается тратить время на его игры с пересаживанием на кровать. Благо, на плитах оказываются плотные ковры. Мыло пенится в грубой губке, капает в таз. Алина чувствует чужой взгляд, прощупывающий каждую косточку. — Не вздумай шевелить руками, — велит она. Дарклинг фыркает. Алина наклоняется вперёд. — Я не могу убить тебя, а вот покалечить способна. Мне не нужны сюрпризы. — Нет, тебе нужна моя беспомощность, — он цедит, глядя на её губы. — И, так и быть, я сыграю с тобой, чтобы показать кое-что. — Что же? Пена липнет к его щекам, путается в щетине. Дарклинг покорно позволяет нанести её и на шею. Алина сдирает пару пуговиц, распахивая рубаху шире. На самом деле ей очень хочется видеть, как его сердце забьётся быстрее. Достаточно быстро, чтобы заметить пульсацию. — Что ты всё равно проиграешь. Алина возвращает ему улыбку. Острую, беспощадную. И наклоняется к самому уху, чтобы прошептать, почти задевая губами мочку: — Не шевелись. А то ведь у меня и рука соскользнуть может. Дарклинг смеряет её таким взглядом, что ощутить бы себя пустым местом. Но Алина знает, что задевает его. Бритва скользит по коже, и Алина не сразу замечает, что задерживает дыхание, прорисовывая чёткие линии чужой челюсти, оглаживая острым лезвием щёки и собирая грязную пену в подвернувшуюся тряпку. — Я могла бы тебя прирезать прямо сейчас, — шепчет она, чувствуя, как кварц чужих глаз кромсает её. — Ты бы дивно задыхался кровью на моих руках. — Ты бы задыхалась рядом, — Дарклинг зубоскалит, и бритва соскальзывает. Кровь выступает по чёткой линии пореза. Алая, собирающаяся каплями. Он сжимает зубы. — Сам виноват, — Алина кривится и промывает место, прежде чем продолжает. Лезвие выскабливает кожу до скрипучей гладкости, возвращая тот вид, к которому Алины привыкла. Добраться до шеи оказывается труднее. Алина мешкает секунды, зная, что все её сомнения заметны, а затем скидывает кафтан, чтобы усесться к своему ненавистному врагу на колени. — Позволишь мне? Конечно, позволишь, ты ничего не можешь сделать, — она оскаливается погано и ядовито. Дарклинг шумно вдыхает. И это первая реакция, которую Алина выпивает до последней капли. Мышцы под ней — напряжённые и литые. Она ёрзает, придвигаясь ближе. Кончики его пальцев почти касаются внутренней поверхности её бедра. — Откинь голову. — Приказываешь мне? — Представляешь? Послушайся, тебе даже понравится, — она проходится влажными от воды пальцами по чужой нагой груди, — мой прекрасный мальчик. Он смеётся. — Моим же оружием? Как предсказуемо, Алина, — и рычит, когда Алина вплетает пальцы в его волосы и тянет. — Будь послушным чёрным еретиком, и я не перережу тебе горло. Его кадык мягко прокатывается вниз и вверх. Алина прикипает взглядом к его шее, украдкой облизывая губы. — Давай же, — Дарклинг прикрывает глаза. — Я слышу только угрозы. Или твой мальчишка тоже только на слова горазд, раз ты только этому научилась? — Тебе лучше не пробовать на своей шкуре то, чему я научилась. — Может, я этого хочу? Мне скучно, Алина. Алина предпочитает смолчать. Лезвие бритвы скользит по его шее в звонкой тишине, полной опасности от неловкости самой Алины. Но она слишком сосредоточена, что запоздало ловит своё собственное шумное дыхание. Ей даже жалко, что она случайно не оставляет метку и там. Вода струйками стекает Дарклингу на грудь, когда она омывает шею, чтобы после промокнуть насухо. И ловит — всей своей сутью — как он сам глубоко дышит. Грудная клетка поднимается высоко, а сам Дарклинг разомкнул губы, вдыхая жаднее и резче. Алина никому ни за что не признается, что смотрела бы на это вечно. Пальцы вновь оглаживают его грудь. В конце концов, она пришла не только чтобы побрить его. — Хочешь, значит? — голос понижается до шёпота, когда пальцы двигаются в сторону, задевают сосок, который твердеет под её касанием. — И позволишь мне? Хватка в его волосах всё такая же жёсткая, и Алине нравится это чувство. Она склоняется и обжигает дыханием его выпирающую ключицу. Чёртово искусство из костей и плоти. Губы оцарапываются о грани едва-едва. — Позволишь, — она мурлычет и мягко покачивается на его бёдрах, притирается вплотную. Дарклинг рычит гортанно и толкается в ответ, вжимаясь в её промежность. Ох. — Я бы приковала тебя к стене, — Алина скользит языком по его шее. Привкус мыла и чужой кожи щиплет кончик, но она не обращает внимания, зная, что всегда сможет его попробовать как следует. — Хочешь овладеть мной? — он посмеивается, но безо всякого веселья. Взглянуть бы в его антрацитовые глаза сейчас. — Да, я хочу взять тебя, — Алина рычит в ответ. — Хочу отплатить тебе за каждую секунду, за каждое твоё издевательство. — Я хотел тебя. И хочу до сих пор. Алина застывает. Дыхание сбивается на его коже. — Но не думай, что ты можешь взять больше, чем отдать. Дарклинг поднимает руки и едва задевает её грудь сквозь одежду. И не краснеть бы, и не желать большего. У Алины не так много опыта. У Алины — ночь с Малом, и чужая откровенность ей кости царапает, и стекает жаром в низ живота. Дарклинг под ней. И это заводит так, что темнеет в глазах. — Я возьму своё, — Алина шипит ему в ухо, приподнявшись, когда он закидывает руки назад, пугающе покорно. — И не отдам тебе ничего взамен. И больше не стесняется в касаниях, не сдерживается: он рычит, когда Алина кусает его за шею, искусывает, оставляя багровые следы на чувствительной коже. Пусть болит после. Пусть с ума сходит. Возможно, потом она придёт, чтобы облегчить его страдания. Или нет. Ей бы испугаться своей жестокости, но думать здраво — сложно, когда Дарклинг дышит тяжело от того, как она ласкает ему соски — губами и пальцами, сжимая горошины зубами. Она хочет, чтобы он скулил. Она хочет выпить его всего, пьянея от той силы, что дарит каждое прикосновение. Он всё ещё усилитель. Алина гладит его живот, обводит крепкие мышцы пресса. Пальцы кружат над краем штанов. Его желание вжимается Алине в промежность. И ей стоит диких усилий отстраниться, а не вжаться снова и качаться, представляя крепость его члена внутри себя, и как бы она сжимала его до срывающихся стонов. Алина дышит загнанно и тяжело, сползая ближе к его коленям. — Позволишь мне? — ладонь накрывает его пах, прощупывает сквозь ткань. Твёрдо, горячо. — Позволишь. — Способная ученица, — Дарклинг приподнимает голову, насколько позволяет её рука. Румянец на щеках делает его таким красивым и желанным, что Алина с трудом удерживается от желания поцеловать его. И он тихо стонет, стоит пальцам коснуться его нагой кожи: сначала низа живота, а затем обхватив стоящий член у основания. Алина смачивает ладонь слюной, раскатывает вместе с влагой, выступившей на головке. Он по ней течёт. О святые. Алина чувствует острое желание сжать его колено бедрами и потереться о него. Сжатый кулак скользит по всей длине, то ускоряясь, то замедляя темп. То и вовсе срывая руку у самой головки, чувствительной и раскрасневшейся. Дарклинг дышит загнанно, а вены на его шее проступают чёткой пульсацией. Мышцы живота так сокращаются — почти болезненно, от чего Алине хочется целовать их до умопомрачения. Он толкается ей в руку, постанывает, стоит скользнуть пальцами ниже и приласкать, чувствуя, как вожделение и семя переполняют его до краёв. — Ты хотел использовать меня, — Алина тянется, чтобы выдохнуть ему это в губы — несвершившимся поцелуем и чтобы сорвать его оргазм на самом краю. Дарклинг рычит: зло, неудовлетворённо. — А я использую тебя. Такой чувствительный и поддатливый. Хочешь наслаждения? — Алина кусает его под челюстью вместе с тем вновь приласкивая его между ног, глубоко внутри мечтая оседлать его самой. И пусть саднит потом, пусть болит от резкости движений — она хочет его в себе. — Заслужи его, — Алина дышит жестокостью и вожделением, и чистой похотью, прокатывая его раз за разом у самой грани, чувствуя, как он начинает дрожать; как подкатываются эти прекрасные глаза. — Или хочешь разбираться самому? Но Дарклинг смеётся. Рвано, на полустонах, будучи раскрытым и зависимым от её воли. — Ты можешь мнить себя сильной и жестокой, — он облизывает сухие губы. Алина сильнее тянет его за волосы, заставляя открываться ещё сильнее. Дарклинг шипит. — Но больше всего ты хочешь мне отдаться. — Да что ты? Дарклинг тихо стонет, когда пальцы проходятся по его члену лёгким касанием, накрывают сверху раз за разом лёгкой, невыносимой лаской. — Ты думаешь о том, как тебе будет сладко на мне и подо мной, — его проклятый грязный язык говорит такие вещи, от которых бы точно подогнулись колени. Мал с ней никогда бы так.. не заговорил. Так грязно и горячо. — Каково было бы ощущать меня внутри, пока я ласкаю тебя. Каково было бы, вылижи я тебя до скрипа, а? Алина не успевает поймать собственный стон. — Или, — Дарклинг требовательно толкается ей в руку. Его колено вжимается между ног самой Алине. Сладко, порочно. — Или ты бы сама меня вылизала? Чтобы после я тебя брал до тех пор, пока тебе ноги не откажут, пока.. — Заткнись. Заткнись. Заткнись! Она рявкает и целует его прежде, чем осознаёт собственное действие. Они сталкиваются зубами. Почти больно, но правильно. И Дарклинг не даёт ей перехватить инициативу, имея её языком, вылизывая и кусаясь, и целуя так, что Алина дрожит и сжимает собственные бёдра, и хочет его руки на своей груди, и его — истекающего смазкой — внутри себя. — Ты хочешь меня. Меня всего, — Дарклинг собирает кровь с её нижней губы с жаждой хищника. — Признай это и закончи уже начатое. Алина не даёт ему вдохнуть, целуя снова, так крепко держа за волосы, что не уверена, разомкнутся ли потом пальцы. Его почти трясёт. — Алина! — Какой ты нетерпеливый, мой прекрасный, — Алина мучительно медленно водит рукой меж их телами. Склоняется, чтобы добавить слюны. — Ты прав. Я бы приласкала тебя как следует. Представляешь, каково в моём рту? Горячо и хорошо? Хочешь этого? — Алина, — Дарклинг рычит, стонет и задыхается. Кожа у него влажная от пота, и он оседает солью на кончике языка, когда Алина вновь припадает к его груди, а затем к истерзанной ею шее, лаская языком, как кошка. — Кончай, мой прекрасный монстр, — выдыхает в самое ухо, двигая рукой всё ещё достаточно медленно, но этого хватает. Дарклинга под ней подбрасывает, выгибает. Семя заливает ему живот и ладонь самой Алине. Горячее, липкое. Она задыхается, впитывая эту картину до последней капли. Какой же желанный. Проклятый. Чудовищный. Собственное желание едва не изламывает. Алина ищет облегчения, облизывая губы, но его нет. Дарклинг стихает под ней, всё ещё дрожа и дыша с присвистом от каждого прикосновения к слишком чувствительной коже. — Мне хочется убить тебя, — он приоткрывает веки. Раскрасневшийся, принадлежащий ей одной. — И разложить на этом полу одновременно, моя милая... И застывает, когда Алина, не отводя взгляда, облизывает пальцы. Медленно, раскатывая вкус. — Так чего ты хочешь? — интересуется она урчаще, собирая последние капли. Дарклинг сглатывает. Она впитывает победу от и до, наслаждаясь его поверженным видом. — Тебя, — выдыхает он. Алина улыбается довольно. И пропускает момент, когда он улыбается в ответ. Пропускает момент, когда чужие пальцы смыкаются на её шее. Алина охает, но не от хватки. Его держат цепи. Цепи. Вся кровь отливает от лица за секунду. Дарклинг очень и очень погано ей усмехается. Цепи. И тени, расползающиеся вокруг них. — Нет, — Алина тянется назад, но он держит крепко. Дарклинг выпрямляется, чтобы впиться в её губы поцелуем. Алина задыхается: непониманием, страхом и, святые, вожделением. Цепи рвутся меж его рук, как верёвки. Дарклинг смеётся ей в губы: — Моя милая, порочная девочка. Моя желанная, моя королева. — Он гладит её по щеке и целует снова с агонизирующим целомудрием: коротко, губами в губы. — Неужели ты правда думала, что эти игрушки меня удержат? Я ждал, когда твоя воля сломается. Тени расползаются от них чернильным пятном. Алина не может закричать, когда чувствует, как он натягивает её волосы на кулак. — И дождался.