Круги на воде

Она первая, кто решает спуститься в саму бездну. О мире кошмаров не говорят вслух — только шёпотом. Или вовсе не говорят, словно его король может услышать своё имя и явиться на зов. У Алины руки ледяные, она почти не чувствует пальцев: привычно, когда постоянно рисуешь инеевые узоры, и сама вся с ног до головы — одна сплошная зима да снежный задор. Алина сглатывает вязкий ком, похожий на камень, что падает куда-то в живот. Среди этих клеток нет места радости и снежкам. Алина знает, кому ночные кошмары обгладывают кости, не имея возможности выбраться в мир людей. Кошмарная бездна — не просто замок, сотворённый тенью и страхом. Она — тюрьма. И Алина приходит в канун зимы, когда вот-вот выпадет снег и оживёт самая красивая сказка: в сердцах детей, среди морозов, горячего какао и загадываемых желаний. В ладонях перекатывается сотворённый ею же снежок, сыпятся искры. Алине здесь холодно. Праздника среди кошмаров нет. Ей почти не страшно. Как может быть снежной принцессе (а то и королеве?) страшно? (может быть, но ей лучше не думать об этом, а то они почувствуют это в её душе, в её запахе, совсем как дикие псы.) По спине бегут мурашки, когда ото всех стен раздаётся знакомый, чарующий самой снежной ночью голос: — И зачем же сама снежинка забрела в мои земли? Устала блистать в лунном свете? Всем доподлинно известной, что Король Кошмаров изгнан Луноликим. Всем известно, что низвергнут. Но не забыт. Алине кажется, что до тех пор, пока имя когда-то мальчика высечено в её сердце, — он, опасный и жуткий, и жестокий, — будет жить. Когда-то и этот мальчик тоже провалился под лёд, пускай не так, как сама Алина. Пускай в его смерти не было спасения, а один только страх. И злость на весь мир. Алина бы спросила у Луны о причине такой жестокости, но едва ли она ей ответит. — Я пришла, чтобы поделиться с тобой кое-чем, — Алина присаживается около кокона из сплошного мрака. Он клубится, словно дым. Тут и там мелькают глаза кошмаров. А она ищет те, кварцевые. Серебрящиеся на свету, совсем как луна. Снежок не тает, поглощаемый этим коконом. Проходят секунды. Одна, две. Алина замечает, что не дышит совсем: мороз не срывается с губ выдохами. Тьма рассеивается. Дарклинг смотрит на неё, сидя на чернейшем из тронов. Снежок своей белизной смешивается с его пальцами. Алине кажется: вот-вот он его раскрошит. — Зимней забавой? — он вскидывает брови. Издевается. Алина в ответ улыбается. А он сцепляет челюсти крепче, являя истинное чувство: злость. Едва ли это делает его чуть менее красивым. Вот ведь парадокс, что у короля теней и кошмаров столь прекрасный лик. — Нет, — она поднимается, чтобы сделать первый шаг к этой тьме. Вороные смотрят на неё, недвижимые и странно красивые в своём ужасе. Алине хочется коснуться их рукой, пригладить дымные гривы, но она пришла не к ним. Пальцы в действительности обжигает лютейшим холодом, когда она, маленькая снежинка, прикасается к чужой щеке. Бесстрашно, как истинная зима. Почему-то на дне чужих глаз ей мерещится агония. — Так зачем ты пришла? — тихо спрашивает Дарклинг. Вкрадчиво? Или ему совсем не хочется показывать, как ответ для него важен? Алина снова ему улыбается: — Я хочу показать тебе, что в нашем волшебном мире есть что-то ещё, кроме ненависти.