Круги на воде

На побережье холодно. Ветер дышит промозглой сыростью, трещит в костях, но совсем иначе — нет ничего общего с буранами, что царствуют за Стеной. Песок липнет к сапогам, выкрашивая и без того выношенную кожу в бледно-серый цвет. Алина думает о пепле. О том, что боги когда-то непременно бросили монету, и пока не узнать, какой же стороной она упала: безумием али величием? Или они ходят рука об руку, как сёстры-близнецы, где у одной корона из золота, а у второй — из костей? Порывы яростно швыряют Алине в лицо её же волосы: ни следа от аккуратности заплетённых кос. Не то чтобы она слишком пыталась: измождённость давит на плечи неустанно, непрерывно, подавляемая одним долгом. Неизменно долгом. И меньше всего хочется вспоминать, каково быть леди, носить тяжёлые шерстяные платья и позволять заплетать себе волосы. Выцветшие, покрывшиеся то ли серебром, то ли сединой или, наоборот, выжженные добела пламенем пережитой, смешно, смерти. Это пламя так похоже на то, что когда-то закалило мечи Железного Трона. Хотя и до всего пережитого Алине волосы никто никогда не заплетал. Её положение подразумевало, что она или станет ходить лохматой, или научится сама. Меньше всего хочется быть леди. Но отчасти приходится. На мгновение она поворачивает голову, утыкаясь лицом в мех. Ворсинки щекочут нос, и Алина отфыркивается. Плащ согревает. А ещё служит напоминанием, что время пришло. Дарклинг всматривается в водную гладь и миражи приходящих волн, которые ближе к берегу из ряби становятся эхом стихии. Алина останавливается подле, задумываясь: не ждёт ли он, что из-за горизонта вот-вот покажется ещё одна армада из каких-нибудь Безупречных? Алина косится на чужой профиль. Ей сложно звать Дарклинга его истинным именем: все маломальские слухи, достигающие Стены, говорили о чудовище, а не о потерянном мальчишке, наследнике свергнутой династии. Но именно чудовище помогло вернуть Север его истинным хозяевам, и подобное забыть сложно. Хозяйке. Ныне ей одной. Глаза щиплет, и хочется думать, что это от ветра. Не время для скорби. Если оно вообще когда-нибудь настанет, это время. — Мы готовы выступать, — говорит она чуть громче, чем, возможно, следовало бы. Дарклинг поворачивается. Кивает излишне задумчиво и снова глядит в, подумать бы, бескрайние воды. Только мир, на поверку, оказался слишком мал, раз все они сталкиваются, сцепляются когтями, клыками, шипами; вспарывают друг друга копьями, сгорают не ведающем милосердия пламени. — А ты готов? — Алина всматривается, замечает едва уловимые штрихи чужого напряжения. Вопрос с двойным дном. Готов к выступлению? К борьбе с ужасами ночи? К войне за трон — к войне, которую он так жаждет? Ради которой вернулся с другого континента, выжил, став не просто грудой костей, а костью в горле? — Мы победим, — наконец произносит Дарклинг. Настолько беспечно, что Алина не может решить: хмуриться или поднимать брови. Звать глупцом или сумасшедшим. — Ты самоуверен. И не знаешь, о чём говоришь. Дарклинг переводит на неё взгляд. Сталь, кварц или же олово? Алина не знает, но смотрит безотрывно, пока Дарклинг не улыбается едва, углом губ. Ветер треплет и ему волосы, в попытке сбить спесь. А меховой плащ должен бы сделать его похожим на северянина. Но не делает. А после его глаза становятся точно драконьим стеклом — двумя осколками, когда их обоих накрывает тенью. Алина вскидывает голову, отшатываясь, и тянется к клинку. — Вот и он, — произносит Дарклинг, смотря вверх и вперёд, пока дракон пролетает мимо, взмахивая мощными крыльями. Алина запоздало замечает, что задерживает дыхание, наблюдая за тем, как огнедышащий монстр из древних легенд, позабытых историй пролетает над водой. Его громогласный, полный ярости Валирийского Рока рёв раскалывают небеса. Где-то наверняка летают ещё двое его собратьев, но Алине хватает одного. Самого безумного, самого смертоносного. И оседланного именно Дарклингом. — Я многое пережил, чтобы грядущее принимать как данность, — говорит он, когда дракон становится маленькой точкой. Всего лишь точкой на горизонте. Но Алина знает, что он вернётся. Дарклинг говорил, что они всегда возвращаются. Воспоминание полосует спину дыханием Короля Ночи? Выдохом драконьего пламени? — Ты представить не можешь, с чем столкнёшься, — Алина качает головой, не в силах скрыть раздражение. За Стеной она видела слишком многое, чтобы ныне кичиться бравадой. Что бы ни говорили Многоликому, он их всех утащит. — Для этого у меня есть ты, — Дарклинг вдруг касается её щеки ладонью. Алина замирает. То — первый момент близости между ними после... после слишком многого: недоверия, практически враждебности и неясной, взаимной тяги. После того, как он вынудил её присягнуть на верность, — Алине нужно думать об этом именно так. А вовсе не о собственном желании последовать за ним. Это желание сравнимо с тягой не разжимать пальцев на эфесе. — Зима уже здесь, — тихо говорит Алина и опускает веки, давая себе секундную передышку, глоток ледяного, солёного воздуха, чтобы с новыми силами взглянуть в глаза Дарклинга, немногим задирая голову. — И потому мы победим, — он поглаживает её по щеке. Прикосновение в перчатке грубое, почти обтёсывающее, но Алина не отстраняется. Ветер завывает, пока волны бьются о берег: они тоже воют. Предостережением? Или то драконий рёв раздаётся где-то вдали? — А после отправимся в столицу, — добавляет Дарклинг. Не говорит то, что звенит в воздухе. Громче ветра, громче волн. Оно опаснее драконьего пламени, чудовищнее оживших кошмаров. Оно страшнее, и вовсе не Белые Ходоки так пугают Алину до стиснутых челюстей, до тянущего напряжения в каждой мышце. Такое ощущается перед боем; такое было перед сражением за Винтерфелл. «Я заберу то, что моё по праву» Боги бросили монетку. Какой стороной она упала? Алина помнит прикосновение собственной руки к горячей чешуе и — чужую ладонь поверх своей. То было успокоение. Не дракона вовсе — её самой, стоящую так близко; ощущающую зловоние и жар дыхания чудовища, глядя в его кварцевые глаза. Тогда Алине подумалось, что они, глаза эти, у всадника и его дракона слишком похожи. Воистину безумие. Но только безумие им и поможет. Зима близко. Зима пришла. Алина выдыхает и прижимается щекой к чужой ладони. Шарит рукой по застёжкам, по меху, но поднимает её выше, к шее, чтобы к себе притянуть, лбом в лоб уткнуться и прошептать, заглушаемая силой стихии и в то же время покоряя её страшными словами: — Пламя и кровь? Дарклинг трётся об её лоб своим, с какой-то странной лаской. Жест скорее звериный. Драконий. — Пламя и кровь.