Круги на воде

— Что скажешь, Алина? — голос Александра проходится стальными зубьями лучковой пилы по коже, несмотря на плотные слои одежд. Возможно, это сквозняк, которого в подвальной лаборатории быть не должно. Алина убеждает себя, что всё дело в зарисовках на грифельной доске, от которых съеденные на завтрак яйцо пашот вместе с гренками то и дело подскакивают к горлу тугим комком, а вовсе не в присутствии Александра; не в его нахальном, почти интимном обращении к ней. Услышь подобное Ана Куя, то пришлось бы её подопечной бесконечно молиться за спасение собственной души. Будто в этих стенах, где царствует со всем своим гнедым величие смерть, можно что-то спасти. Всякую леди бы наверняка затошнило от вида её окровавленных рук, когда Алина извлекала скользкую, тяжёлую печень. Когда-то её тоже подташнивало, но интерес оказался сильнее. Она вспоминает всех жертв по именам и колкий ужас, который скручивает внутренности каждый чёртов раз, стоит узнать о новом трупе. Ещё одной не спасённой жизни. — Скажу, что он умён, но мы и так это знаем, — Алина отвечает как можно ровнее, как можно задумчивее. Мысли о талантливом, практически гениальном ученике Ильи совершенно не заполоняют её черепную коробку, не копошатся там своими длинными лапами. Она совершенно точно не думает об острых углах его челюсти, серых глазах или длинных пальцах и о том, как легко Александр разбирает каждого человека на составные, словно образцы в банках по полкам. Точно так же он разобрал её саму на первом же занятии по судебной медицине, уличив в том, что Аллен Старков совершенно точно не... джентльмен. Лицо предательски вспыхивает, ведь после именно на ней Александр в тот злополучный день показывал разрезы, полученные жертвой. Чтоб его! Но. Он ни в чём не ошибся: ни в своих выводах по поводу убийства, ни в выложенных картами фактах жизни самой Алины. Она учится тому же взгляду, цепляется за детали и подвязывает выводы нитями логики. Где-то ей помогает Александр, где-то — она ему. Всё же вскрытие даётся ей лучше, как и эмоциональная оценка. О святые, из них выходит отвратительно-хорошая команда. Эта мысль должна тревожить, но Алина только щеку может закусывать изнутри, чтобы не улыбнуться и сосредоточиться на происходящем. Три убийства. Три жертвы. Всё ещё неясный, но таки проглядывающий сквозь туманную завесу мотив. Каждый убитый был запятнан грязью — той, что не смоешь с ботинок. Вендетта? Стремление очистить их общество самым прямым, что ни на есть, путём? Газетные заголовки кричат о новом Потрошителе, но здесь кроется нечто иное. И имя другое. Дарклинг. Почти титул. Слюна становится приторно-сладкой. В носу свербит формалином, и Алине, привыкшей к запаху лаборатории, впервые за долгое время хочется подышать свежим воздухом, пусть и пропитанным насквозь дорожной пылью. Пылью — не кровью, которой в последние месяцы слишком много. Новое тело привезут через пару часов, и тогда можно будет приступить к анализу и поиску истины, которая, как клубковая нить, заведёт их всё глубже в спирали лабиринта. А пока они могут только изучать предыдущие убийства, разбирать на детали, как какой-то механизм, состоящий из шестерёнок, шурупов и сплошных вопросов. — Я бы даже сказала, что он водит нас за нос, — добавляет Алина и трёт виски. Пару раз так делал сам Александр, не задумываясь, что руки были замараны кровью и лимфой. Вредные привычки заразны. Алина старается смотреть прямо перед собой, на рисунки органов, на человеческие силуэты в тех позах, в которых были найдены жертвы. Она не была ни на одном месте преступления и могла лишь вообразить себе картину, исходя из зарисовок Ильи и его объяснений на занятиях. — Он наслаждается поднявшейся паникой, — отвечает Александр, отходя к стене, увешанной полками. Образцы в подписанных банках точно взирают на него в ответ. Алина оцарапывается о чужой профиль. — Наслаждается? — Он оставил труп перед зданием верховного суда. Выбросил на обозрение. Ему нужен страх. Длинные пальцы касаются гладкого стекла. Без перчаток и бурых корок на коже его руки кажутся неприличным откровением. Алина отворачивается. В такие мгновения чудится излишнее единение сознания её напарника с происходящим кошмаром. Карандаш в собственной руке противно тёплый. Она откладывает его вместе с журналом, понимая, что до того постукивала по нему в гулком ожидании. Почти нездоровом нетерпении. — Ты никогда не говорил об эмоциях. Взгляд Александра она чувствует шейными позвонками. Поправляет платье, прежде чем оборачивается. — Я пытаюсь представить, как чувствовал бы себя на его месте, — и, о святые, улыбается. Как озорной мальчишка. Привычный для него расчёт с трудом склеивается с этой проглядывающей человеческой натурой. — У нас были бы большие проблемы, будь это ты, — медленно произносит Алина. Слова кажутся неподъёмными, от них дерёт в горле. — И это не комплимент, Морозов. В ответ он смеётся. Звук отражается от стен и кажется неправильным, запрещённым здесь, в царстве науки и смерти, где нет пиетета — только изучение, похожее на распускание пряжи. Нить за нитью. — О, моя милая Алина, — Александр бросает ещё один взгляд на томящиеся органы в банках, словно перемигивается со старыми друзьями, и думать не думает о фамильярности своего обращения! Алина давит в себе глубокий, раздражённый выдох. Он умирает где-то в лёгких, когда Александр добавляет: — Будь это я, это дело было бы проиграно заранее.