Круги на воде

От стен веет холодом, хотя собраны-слеплены они из кирпича — гранью к грани, не чета ветхим постройкам за пределами деревни победителей. «Деревня победителей». Даже звучит нелепо, какие уж тут заглавные буквы и уважение к подаренному да застроенному за, говоря откровенно, публичные убийства других людей. И, вообще-то, она не должна чувствовать себя неловко. Не в своём доме. (Если бы получалось считать его своим.) Алина заставляет себя изламывать пальцы, словно школьница, вызванная в кабинет директора за очередную оплошность. Но в этой комнате ей могут грозить не только розги или, на худой конец, строгий выговор. В камине потрескивает пламя, с аппетитом уплетая подкинутые дрова, но Алина чувствует лишь волны дрожи, скатывающиеся по рукам. И не отводит взгляда. Наверное, стоило бы? Не провоцировать, не наглеть? Не пускать стрелу в ложу судей когда-то, не мешкать и проглотить проклятый морник, когда была возможность поставить точку в самом отвратительном состязании её жизни? Многого, Алина Старкова из дистрикта двенадцать, делать не стоило. — Не думала, что победители игр удостаиваются такой чести, — она едва сдерживается, чтобы не покусать изнутри щеку. Почему он пришёл к ней? Не к Малу? Почему не к ним обоим? — Если бы знала, то могла бы подготовиться лучше, — добавляет Алина ровно. Может, стоило поклониться? Поприветствовать радужнее того, кто ворвался в её дом, как в свой собственный? («Он тебе не принадлежит, глупая маленькая победительница. Тебе, после твоего чудо-выживания, даже следующий вдох не принадлежит — всё в этих холёных руках».) — Я предпочитаю честные эмоции, — Дарклинг подпирает голову кулаком. В рыжих отблесках пламени его глаза кажутся двумя аспидными провалами, хотя Алина отчего-то помнит со времён парада трибутов — на свету они отливают сталью. — Как тогда, — продолжает он, кивая на кресло подле своего, — на ужине после парада. Мне запомнились твои слова с тех пор. За которые стоило бы самой себе язык откусить. Садясь, Алина силится спрятать свою неловкость, как ребёнок распихивает по карманам фантики от съеденных конфет. Если бы конфеты, конечно, были частым лакомством в дистриктах, в отличие от столицы, где только и делают, что пьют рвотные настойки, чтобы и дальше набивать кулинарными изысками свои растянутые желудки. Она прочищает горло. — Так чем обязана такой чести? К её удивлению, он цокает. Будто Алина, вышколенная танцовщица, снова сделала не то движение, хотя показывали его уже десятки раз. — Честность, Алина, самый ценный ресурс в нашей стране. Поэтому избавь меня от своей наигранной учтивости и давай договоримся, — он дёргает углом губ в намёке на улыбку. В любой другой ситуации Алина бы очаровалась ею. — Мы не будем друг другу врать. — Врать? — Да, Алина. Врать. Нам многое нужно обсудить с момента твоей, нет, вашей блестящей победы, — он щёлкает пальцами. — Ведь любовь побеждает всё, верно? Алина молчит. Потому что, оказывается, у горькой правды бывает сладкое послевкусие. Потому что она сама по горло сыта всем этим враньём, налипшим шелухой на лица перед объективами камер в преддверии тура победителей. Потому что любовь, может, и была когда-то, но истлела, выцвела, оставив за собой лишь сизое пепелище. Не любовь победила в семьдесят четвёртых Голодных Играх. А желание всё это, наконец, закончить. Вот как звучит опаснейшая в мире сделка? Страшнее, чем имя на листочке, вытащенное из чаши в день Жатвы? Страшнее, чем воображаемые челюсти, сомкнувшиеся на её загривке в тот самый миг, когда их взгляды с Дарклингом встретились на параде трибутов? И теперь хватка лишь усилилась. Потому что за всю историю Игр не бывало двух победителей. И не будет, если Алина не будет осторожнее. Ведь внимание президента губительнее всякой ловушки на арене. Словно он тогда почувствовал, что она станет для него проблемой — сбоем в отлаженной системе. И всё же достаточно шаткой, раз сам Дарклинг, абсолютный в своей власти, здесь, в двенадцатом дистрикте — на краю географии, сидит в гостиной Алины Старковой и метафорически сжимает пальцы на её горле. — Мы договорились? Будто бы у неё есть выбор. Будто бы он когда-либо был. — Да, сэр. И, глядя ему в глаза, в голове вновь и вновь проносятся слова, неосторожно обронённые ею в тот самый день. «О властитель, идущие на смерть приветствуют тебя».