***
Сыро. Глаза уже вроде как бы могут открыться, но мозг говорит: «Не, не, не, дорогой, мы ещё так полежим, ок?» И Чонгук не отвечает «ок». Потому что, блять, все не «ок». Он резко открывает глаза, о чем сразу жалеет — хотя комната погружена в темноту, свет от настольной лампы, что стоит в паре метров от его, раздражает рецепторы, заставляя прослезиться. Он снова закрывает глаза. Жёлтый и едкий свет режет их через веки, цепляется глубже за подсознание, заставляя прийти в себя окончательно. В кровь выбрасывается доза адреналина. Вдох. Выдох. Холодно. Он немного дрожит. Мозги начинают плавненько догонять, что произошло. Он пытается двинуть руками и понимает — те крепко привязаны к поверхности, на которой его такодин.
29 апреля 2020 г. в 19:16
На улице веет холодом. Лёгкая рубашка из грубой ткани не спасает от морозящего вечера. Немного подрагивают руки — наверное, он много времени провел на тренировке. На секунду он останавливается от сильного головокружения. Всё в порядке? Да, продолжает идти. День выдался особенно тяжёлым, но вечернее самосовершенствование перед зеркалом в спортзале с тяжёлыми гирями и до жути мокрым от его пота полотенцем, как ни странно, дало сил. Ветер начинает усиливаться, будто на секунду колышет мозги внутри. Черт. Нужно торопится домой.
В горле образуется странный ком, пульс почему-то резко увеличивается. Ноги становятся ватными, а шорохи рядом он воспринимает как собственные галлюцинации. В последнее время с ним происходит что-то странное, и это немного пугает. Хотя, видимо, не настолько сильно, чтобы начать копаться в причинах. Само пройдёт, Чонгук и не с таким сталкивался за всю свою жизнь.
В эту же секунду он чувствует легкую боль в шее и чей-то резких запах лаванды. Отключается, ощущая, как падает на чужие слабые руки.
любезно положили. Ноги точно в таком же положении. Ещё бы одеялком накрыли, серьёзно. Здесь же точно температура под ноль градусов.
Чонгук предпринимает вторую попытку открыть глаза, настраиваясь на тусклый свет. Руки до жути ледяные, будто он реально несколько часов пролежал в морозильнике. Однако с приходом в себя, температура тела начинает потихоньку подниматься. Наконец, он открывает глаза.
Держать их закрытыми было однозначно лучшей идеей, ибо то, что Чонгук начинает медленно замечать вокруг себя, его ни капли не успокаивает. В голове начинает крутиться смерч мыслей, строиться тысячи планов, как можно выбраться: в паре метров от него стоит длинный, до тошноты белый, стол, будто его каждый день выдраивают хер какими смесями, на нем же стоит и лампа; сам парень лежит на какой-то… каталке? Он неспеша поднимает голову, хмурясь. Взгляд цепляет стеклянное оборудование, что с приторным по запаху паром стоит на столе.
— Что за хренотень? — выдыхает, когда нос начинает нормально функционировать, а ноздри забиваются блевотски-сладким запахом в перемешку с какими-то химикатами, заставляя парня кашлять.
— Проснулся наконец, — тихо слышится где-то слева. Он быстро осматривает комнату, насколько позволяет ему прикованность к поверхности, замечая больше абсолютно ничего. Только старые тумбы позади стола, двери нет.
И, походу, она как раз со стороны вошедшего в комнату.
— Где я? — на грани крика говорит Чонгук, глубоко дыша в холодный воздух. Комната до жути сырая, будто её каждый день из шланга поливают водой, а воздух настолько влажный, что кажется, ещё чуть-чуть и пойдет дождь.
— Хотел спросить, не сдох ли ты еще, но, судя по тому, как ты кричишь, я с уверенностью могу сказать, что ты нормально функционируешь, — незнакомец подходит из темноты ближе, но свет лампы все ещё не падает на него, поэтому лицо разглядеть крайне трудно. Чонгук чувствует себя слепым котёнком, которого оставили жить на улице — нихера не видно, совсем один и неизвестно, что с тобой произойдёт в любую секунду. Но выдержка у него всегда была отменная — потерпит, никуда не денется.
Первое, что он чувствует — это запах. Этот гребаный запах лаванды, с нотками топленого шоколада, который он уловил будто совсем недавно. Внутри просыпается желание разодрать похитителя на части, ибо от херни, которую тот вколол ему на улице, внутри все жутко пульсирует и словно с каждой секундой ослабевает — он скоро вырубится. Опять, блять. И что с ним будут делать? Черт. Нужно выбираться и причем срочно.
Незнакомец подходит ближе, немного наклоняясь, что позволяет Чонгуку рассмотреть его внешность, и бегло просматривает состояние своего заложника. Шатен дышит часто, словно ему не хватает воздуха, и смотрит с такой ненавистью, подобно посаженной на цепи твари, что вот-вот сорвется и загрызет незнакомца до смерти.
У которого, к слову, русые мягкие волосы, он иногда их поправляет, когда они нагло спадают на лоб, мешая осмотру; карие глаза — смотрят жёстко и надменно, что вообще не соответствует внешнему виду: кофейная футболка оверсайз с красными пятнами (и это явно не принт) и чёрные мешковатые штаны. Отвратительный тип, в общем. Чонгук сначала думает плюнуть ему в лицо, когда тот наклоняется слишком близко, чтобы рассмотреть его, но потом останавливается. Лучше пока не рыпаться, а потом он решит, что делать. Не зря же Чонгук, мать твою, пять лет отработал спецназовцем, как недобитая собака.
— Ты не умеешь отвечать на вопросы, — Чонгук язвит. С вызовом смотрит прямо к глаза, пытаясь установить зрительный контакт.
— А ты не умеешь ждать, — лёгкая насмешка скользит по лицу парня, который на секунду задерживается на лице шатена. — А ещё ты слепой, походу. Я тебя осматриваю, если ты не заметил. Мозги совсем отшибло, или у тебя попросту их не было? — легонько проводит по его волосам, вызывая у того приступ тошноты.
— Руки убрал, а то я сейчас блевану, — Чонгук говорит тихо, но слышат его прекрасно. — Прямо на тебя, понял? — тело дёргается наверх, но конечности все ещё связаны. Блять, точно. Это вызывает у русого улыбку. Знаете, для Чонгука такую гадкую, приторную улыбочку, как концентрирванный воздух каких-то травок, что витают вокруг, по которой Чонгук так и хочет проехать кулаком. Но они в ремнях. Кожаных дряных ремнях.
— Я сейчас тебе сам запихну пальцы в глотку и вызову приступ блевоты, если ты не заткнешься, — резко улыбка спадает, лицо принимает холодный вид с нотками внутренней злости, которую он умело скрывает под маской тяжёлого пофигизма, бровь выгибается. — Сейчас же.
— Блядская ты скотина, — цедит, все ещё тяжело дыша. Грудь будто каждый раз получает порцию нового воздуха, но все равно задыхается. Потому что, блять, воздух тут не воздух совсем. В горле скапливается горький ком — на стенки гортани оседают остатки едкой смеси, что не дают спокойно вдохнуть. Его душат без рук. Это бесит и делает его слабым. А Чонгук ненавидит быть слабым. — Что ты мне вколол?
— Наркоту, — Тот отвечает сразу и прямо. Будто это какой-то простой ответ на вопрос: «Сколько будет два плюс три?».
— Ты, блять, серьёзно? — злость исжирает Чонгука быстрей, чем химия, вколотая пару часов назад. Веки немного тяжелеют, но глаза закрывать нельзя. Нет. Он не должен вырубиться прямо сейчас.
— А ты слышишь иронию в моём голосе? — парень опирает руки на край поверхности. — Давай я проверю, может, у тебя начались и слуховые галлюцинации? — немного наклоняется, но Чонгук сразу же вздрагивает, подобно разозленной кошке, которой наступили на хвост:
— Только попробуй, — гнев его так и распирает, что прекрасно замечает похититель. И да, Чонгук улавливает, что тому просто нравится выводить его на эмоции. Некое маниакальное желание — видеть кого-то слабым? Серьёзно? Ему предоставляет это такое, черт подери, удовольствие? Хотя чему Чонгук удивляется, это же вроде как бы маньяк, похититель или кто он там. Хотя, честно, по виду и не скажешь.
Что ж, если он предоставляет кому-то наслаждение своей злостью, тогда Чонгук лишний раз рот не откроет и косо не посмотрит. Всё равно это ничего не даст. Знаете, было бы странно, если он такой спрашивает: «Где я?», а ему сразу отвечают милым голоском с весёлой играющей песенкой на фоне: «Я буду тебя убивать, но ты не переживай, тебе понравится».
Тошно. Приступы подкатывает к горлу быстрей, чем он ожидал, а руки не перестают дрожать. И даже не от страха, нет — послать на хуй своего недопохитителя он готов каждую секунду мучительно тянущегося времени. Больше он ужасается, как организм реагирует на химию, что ему была введена — лоб вспотел, снаружи дрожь идет по рукам, но он чувствует как дрожит изнутри, блеванет он явно через минут пять, если не меньше, конечности давно отекли в перетянутом положении, а головокружение точно помогает всему этому оркестру, будто стоя в сторонке и подпевая.
— Ти-ише, тебе лучше не дёргаться, милый, — незнакомец кладёт свою ладонь на бедро парня, вызывая у того подкат новой агрессии, но. Чонгук должен. Просто обязан спрятать это в себе как можно глубже, чтобы ни. в. коем. случае. не дать даже шанс этому ублюдку почувствовать в себе моральное превосходство.
— Я. Тебе. Не. Милый. Ясно? — пытается говорить как можно спокойнее, сцепляя крепко-накрепко зубы, чтобы все-таки не плюнуть тому в лицо. Дышать становится не легче, даже наоборот — чем больше его лёгкие заполняются приторным воздухом, тем сильней он чувствует в себе некую наполненность, что жрёт его изнутри. — Я не тебе не собака, чтобы со мной так обращаться.
«Развяжи меня» он решает оставить за зубами, понимая бессмысленность просьбы. Конечно, никто его по головке не погладит и тем более не отпустит.
— Милый, если бы я обращался с тобой, подобно собаке, как ты выразился, — начинает шёпотом, заставляя напрячься. Снова наклоняется, только теперь намного ближе, чем обычно. Черт, чем обычно? Серьёзно? И когда это уже вошло в обыденность? — я бы не осматривал тебя на протяжении всей недели, пытаясь привести в чувства. Просто вколол бы ещё несколько препаратов, которые быстренько привели бы твой мозг в работу. Правда, немного не в ту работу. Но я бы получил от тебя желаемое, поверь.
Чонгук ощущает, что сейчас просто взорвётся нахрен. Он ещё никогда в своей жизни не чувствовал себя так агрессивно. Может, это действие препарата? Тогда лучше бы он, ибо Чонгук не хочет потом отбывать свои серые будни в тюрьме по делу об убийстве этой скотины.
— Во-первых, ты глухой или идиот просто? Я сказал: меня так не называть, — переводит дух, собирая мысли в кучу, которые внутри собираются в торнадо злости, что с каждой секундой набирает силу, которую Чонгук пока держит на замке. Пока. — Во-вторых, я пролежал тут неделю?
— Да, — незнакомец наблюдает с изучением и, черт бы его побрал, он снова сдерживает свою гадкую усмешку. Может, он наркоман? А чего, вполне правдоподобно. На том столе как раз стоят всякие колбы и пробирки, вроде. Все сходится: его похитил сошедший с ума наркоман. Не, похоже на правду вообще-то. Ладно, фиг с ним. Чонгуку просто нужно узнать все, пока тот отвечает, и свалить. Как-то.
— Черт, — ругается и проглатывает свою тошноту, которая с каждым разом все стремительней поднимается к верху, а теперь снова откатывается в желудок. У него там цунами из блевотины катается. Ну классно, что. — Для чего я нужен тебе, не напомнишь?
— Пока что ни для чего, — к большому облегчению для Чонгука, незнакомец поворачивается и направляется к тому самому длинном столу. — Лежи смирно, я ничего делать тебе не собираюсь.
— Ох, спасибо большое, низкий поклон Вам. Глубочайше прошу прощения, что без хлеба, без соли, да и без поклона, ибо связан я, как успели заметить Вы, благороднейший сударь сея прекрасной обители, — наигранно огрызается шатен, поворачивая голову направо, к столу.
— Рот свой закрыл, — отрезает. На столе через минуту раскладывается набор, в котором Чонгук, к своему длинному языку, замечает скальпель, шприц, бинты, вату, медицинский нож и несколько маленьких ампул с розоватой жидкостью. — Я не собираюсь с тобой церемониться.
Будто на автомате берет пустой шприц, всасывая в него смесь из ампулы, которую он так же оперативно вскрывает.
— У тебя с башкой все нормально? — Чонгук все-таки не может закрыть свой рот, который, к слову, уже давно пересох. Вот сейчас самое время заткнуться, серьёзно. Чувак, замолчи, пожалуйста. — Минуту назад ты сказал мне, что ничего делать не собираешься, а теперь какую-то хуйню мне мешаешь.
— Нет, слух у тебя и вправду говно. Сходи к врачу, — парень выпускает из иглы немного жидкости, поднимая руку на тусклый свет. — Я же сказал тебе замолчать. И с чего ты взял, что я это тебе мешаю? Если хочешь, я вколю, конечно, без проблем.
Чонгук в сотый раз сцепляет зубы в мёртвой хватке. Если бы не препарат, который все ещё гуляет по телу и высасывает его силы с каждой минутой, он бы уже давно избавился от этих пряжек, что перетягивают руки, и врезал бы хорошенько этой твари, которая выбешивает его до невозможного уровня. Ещё никто его так не бесил, чувак побил все рекорды.
— А знаешь, почему ты так зол? Почему ты бесишься, в голове летают мысли убить меня, почему к тебе подступают приступы железной агрессии? Знаешь? — Чонгук молчит, снова, блять, замечая эту мерзую ухмылочку. — Я тебе расскажу, если ты не будешь рыпаться лишний раз, договорились, милый?
А еще Чонгука раздражает переменчивое поведение незнакомого. Сначала взгляд жёсткий, циничный, будто он вправе делать с этим телом все, что угодно (хотя, по сути, Чонгук сейчас именно в таком положении), а потом все сменяется омерзительной, насмешливой ухмылкой. Нет, у этого парня явно не все дома. Это точно. Судя по тому, чем он тут, возможно, занимается, нельзя сказать, что он адекватен.
Кровь Чонгука почему-то перестаёт так сильно бурлить в жилах — он успокаивается. Только теперь на смену неконтролируемой агрессии приходит страх. Настоящий, неподдельный страх. Начинает работать инстинкт самосохранения, который был отчего-то совсем выключен из его функций буквально недавно.
— Попустило? — и незнакомец сразу же читает это в глазах парня. — Так и знал, что язык у тебя быстро завяжется, как только препарат перестанет работать, — он откладывает шприц в сторону, скрещивая руки у груди и снова разглядывая шатена, подобно подопытной зверюшке.
— Слишком много от тебя вопросов. Пора бы уже отвечать на мои, ублюдок, — у Чонгука действительно истерика подкатывает к горлу и медленно перемешивается с тошнотой в одно адское месиво. Но он не должен показать это. Слабость — его враг номер два, после того придурка, что стоит в двух метрах от него, конечно.
— А, нет, характер у тебя все равно дерьмовый, — русый выгибает бровь, вздыхая на полную грудь сыро-удушаюший воздух.
— Ты наркоман-одиночка? — перебивает.
Незнакомец хмыкает, поворачивая голову в другую сторону: — А ты идиот? Ах да, прости, я же совсем забыл это. Не привык. Не извиняюсь.
— Я не затравливаю себя этой химией, в отличие от тебя, — Чонгук старается дышать через раз, но воздуха и так не хватает, поэтому он начинает кашлять. Температура вообще далека от комнатной, как кто-то вообще долго может протянуть здесь в футболке остается загадкой. Чонгук бросает взгляд на себя. Ох, черт, он ведь тоже в футболке, и все конечности уже омертвели давно. — А отапливать не пробовал, или ты здесь временно логово сделал, чтобы меня укокошить?
Парень молча берет со стола спирт, направляясь к Чонгуку.
— Ты неисправимый идиот, — садится на стул рядом, доставая из тумбочки кусок ваты. — Во-первых: я химик, а не наркоман, — Вату промакивает в спирте, держа ее маленьким пинцетом. Чонгук хочет что-то сказать, но его резко перебивают:
— Во-вторых: если тебя здесь что-то не устраивает, то просто закрой свой рот, потому что мне абсолютно похуй. Блять, не дёргайся, — ругается, когда Чонгук пытается сопротивляться. Руки работают быстро — через минуту он уже перебинтовывает локоть, на котором были ссадины и засохшая кровь, попутно говоря сухим и таким же надменным, как и лицо, голосом: — Первый раз, на улице, в твою кровь был введен метамфетамин.
Замолкает. Чоргук хмурит брови, не обращая внимания, как тот начинает перевязывать его руку крепким битном:
— Ты нормально можешь сказать, или я должен догадаться, что эта хрень означает? — раздражен. Просто можно ему нормально все рассказать, а не сидеть и с рожей «я мисс вселенная 2020» из себя суку корчить. — И вообще, какого фига ты делаешь? Руку он мне мажет. Прости конечно, ты не в моем вкусе.
— Прощаю, — с силой затягивает бинт на руке, которая за несколько секунд становится синей. Чонгук громко выдыхает с матом, чтобы не вскрикнуть. — Но на такую скотину никто не посмотрит, — русый начинает медленно ослаблять узел, давая свободный проход крови по венам, добавляя: — Да и рожа у тебя так себе, если честно.
— Если честно, то ты сейчас на хуй пойдешь, понял? — и Чонгук жалеет, что опять открыл рот — тот снова затягивает, только уже сильней, и не спешит ослабевать, мучая. — Я тебя убью, сука.
— Метамфетамин — это наркотик средней тяжести. Тебе я вколол его лишь один раз, но этого достаточно для того, чтобы сделать человека зависимым, — снова растягивает бинт.
— Ты сейчас серьезно? — Чонгук одновременно выдыхает оттого, что больше ничто до побеления костяшек не сжимает его руку, но новости этого наркомана ему явно не нравятся.
— Клоуном в цирке не нанимался.
— И что, я теперь постоянно должен просить у тебя дозу? — смотрит с явным раздражением, которое вслед перемешивается с нотками отвращения.
— Да, — грубо кидает, вставая со стула. — Ты слишком догадлив.
— Может, ты все-таки скажешь, зачем приволок меня сюда или будешь просто ждать, пока я сдохну?
Чонгук устал. Руки и ноги растерты чуть ли не до мяса, жрать хочется ужасно, тело все еще мелко дрожит от холода, и эта скотина даже не хочет дать ему одежды, чтобы накрыться. Лежать несколько часов в одном положении связанным, да еще и с какой-то херней в крови, — ненормально. Чонгук думал, вернись он с тренировки, посмотрит телик, порубится в видеоигры или пожрет просто, в конце-то концов. А не вот это все. Да, у него хватает смелости взять себя в руки — все-таки, несколько лет проработал в спецназе, но… сейчас он просто не понимает зачем. Что этому человеку от него нужно? Что это за место, и вообще начал ли его кто-нибудь искать?
— Спи, разбираться с тобой буду уже завтра, — парень кидает Чонгуку одеяло, которое остается скомкано лежать на коленях.
— Ты дебил или притворяешься? — цокает, поворачивая голову вбок. — Я как бы не смогу двинуться, чтобы расстелить его.
— Не мои проблемы, — направляется к выходу, совсем не обращая на шатена внимания.
— Мразь.
— От мрази слышу, — отвечает хрипло, скрываясь в проеме двери.