***
Чонгук на секунду подумал, что умрет. Не то чтобы эти мысли за последние десять часов никогда не посещали его светлую голову, но в этот раз прям серьезно. Знаете, когда открываешь глаза после калечного сна в таком месте, последнее, что хочется увидеть перед собой — рожу своего потенциального убийцы, который сидит на стуле совсем рядом и что-то собирается с тобой делать. Шатен на секунду легонько дергается, проговаривая тихое и раздраженное «твою мать», а руки машинально двигаются наверх, чтобы ударить. Но не тут-то было. Мощные ремни быстро его блокируют, разрезая тишину звоном ударяющихся о железную переносицу каталки бляшек. — Не дергайся, бешеный, — цокает русый, оперативно вскрывая бутылку с перекисью. — Из-за тебя чуть не разлил. — Ты издеваешься или да? — Чонгук опускает взгляд, вкладывая в голос все отвращение, что он только в себе нашел. Хотя особо с поисками заморачиваться не пришлось. Тот останавливается. Тяжело переводит взгляд прямо к шатену на несколько секунд, процеживая: — Или, — обратно возвращается к своему делу, так же, как и вчера, промакивая ватку в жидкости, — сегодня будет больно. Раны еще свежие. — Спасибо, что предупредил, — закатывает глаза. — Ты когда меня резать будешь — тоже скажи, окей? Чтобы я морально успел подготовиться. Чонгук язвит. Положение дел сейчас не особо располагает для того, чтобы так выступать, но парень просто не может закрыть свой рот. Он находится в унизительном состоянии, незнание ситуации его напрягает, как напрягало бы другого нормального человека, тело ужасно затекло от пребывания в одной позе — кажется, чуть-чуть и его конечности совсем атрофируются, голод не покидает, а сидящий рядом человек до одури раздражает и, как бы ни хотелось это признать, пугает. Речью он пытается выстроить перед собой стену — другого материала для строительства у него, к сожалению, нет. — Никто тебя резать не собирается, — незнакомец отстегивает ремень, который крепил левую ногу парня. — Успокойся уже, — далее подкатывает штанину и кладет свою правую руку на голень, чтобы та даже не вздумала дёрнуться. Начинает обрабатывать, предупреждая: — Только попробуй заехать ногой мне по лицу — я привяжу ее обратно. Чонгук чувствует, как влажный воздух попадает на растертую кожу, и делает глубокий вдох. Простая перекись сильно щиплет кожу, заставляя морщиться. — Терпи, — следом достает йод. — Без тебя бы не догадался, идиот, — цедит. Услышав эти слова, русый резко переворачивает открытую бутылку вниз, буквально выливая ее на разодранную до мяса кожу. Та начинает адски жечь, заставляя шатена неосознанно предпринять попытку двинуть ногой вверх. Чужая рука прижимает крепко, подавляя любые сдвиги. Шипит. — Еще и спецназовец, называется, — через некоторое время йод закрывается и ставится обратно в тумбу. — Даже боли вытерпеть спокнойно не можешь. Терпение все стремительней машет рукой вслед, оставляя Чонгука в одиночестве на огромной пустоши со словами: «Мне надоело с тобой уже нянчиться, пока». Долго один он не остается — рядом всегда вертится желание кому-то хорошенько врезать, и Чонгук даже знает кому, но растерянность перехватывает остальные чувства, выливаясь во внешнее раздражение. — Вот когда пролежишь в коме месяц после всех переломанных косточек, тогда и поговорим, — Чонгуку правда не по себе. Этот наркоман может знать много чего о его жизни — а значит, и использовать информацию не в то русло. Против него, к примеру. — Ты здесь один? — неожиданно спрашивает. Боль постепенно уходит. Русый просто игнорирует все вопросы, встает и уходит из комнаты, показывая свое наплевательское отношение. — Тебя нормально отвечать не учили, или ты всегда, когда язык в жопу заходит, предпочитаешь покидать беседу? — гневно выплевывает, но дверь со стуком захлопывается. — Кретин. Чонгук закусывает губу, моргая, и решает, пока есть возможность, медленно согнуть левую ногу, что совсем недавно была освобождена. Ощущения не из приятных. Мышцы сводит, кожу будто обкалывают тысячи невидимых игл, икру на несколько секунд берет судорга. Рык. Болезненные ощущения вызывают внутренний крик, а на деле он лишь тихо шипит. Потепенно склоняет ее направо, в обратную сторону, крутит ступней, подгибает. Спустя время двигать становится легче, выдыхает. — Когда в мою жопу, как ты выразился, заходит язык, я предпочитаю стонать, — русый заходит в комнату с черным пакетом в руках. Улыбается, замечая офигевшее лицо шатена, и подходит к каталке. Тот быстро приходит в себя. — Фу, — кривится, — Так ты маньяк-извращенец. Сейчас будешь меня насиловать или чуть позже? — выгибает бровь, приподнимая голову. Тот ставит пакет на тумбу, сам садится на стул. Лоб кладет на руки, которые опираются о колени. Вздох. Он слабо потирает глаза — заметно, всю ночь не спал. Одежда осталась такой же, какой и была вчера, поэтому пахнет она, мягко говоря, не очень. На среднем пальце виднеется бинт, а волосы торчат в разные стороны. Он явно устал. Чонгуку нужно пользоваться возможностью — пока она есть — и сваливать отсюда. — Чуть позже, если ты не заткнешься, — он поднимает корпус, оборачиваясь к тумбе. Голос хриплый и тихий. Уставший. — Меньше колоться надо, чтобы не выглядеть как использанная сорок раз тряпка. Русый поворачивает голову к парню и смотрит. Смотрит прямо в глаза. Грубо, жестко. Неопределенно. Чонгук понимает — он на что-то сильно наступил в чувствах парня. В чужом взгляде скрывается сдержанная злость, которую тот покрывает своей привычной надменностью с каплей отвращения. Не дышит. Чонгук почти не дышит. В этих глазах есть нечто пробирающее, с нотками обиды, с примесью усталого похуизма. Резко что-то меняется. На секунду в них проскальзывает искра беспомощности. Чонук молчит. Не моргает. Взгляд крепко цепляется за шаткость, что на миллисекунду мелькнула в тех глазах, четким образом отпечатываясь в памяти. В горле собирается ком странных чувств. Медленно сглатывает. Понимание ситуации на том уровне, к которому Чонгук смог прийти, резко рушится. — Чимин, — тот говорит на грани слышимости. Отмирает, неспеша наклоняясь вперед поперек ног шатена, и расстегивает одну из пряжек ключом, что крепила правую ногу. — Меня зовут Чимин. Характер поведения возвращается на прежнее место, однако парень больше на Чонгука не смотрит. Руки небрежно открывают пакет, откуда он на тумбу достает несколько бутылок перекиси, бинты, бутылку с водой, пластыри, изоленту, пачку каких-то таблеток, банку с желтоватой жидкостью и ложку. В пакете остается лежать еще что-то, но русый ставит его на пол. — Как тебя зовут меня абсолютно не волнует, — бросает Чонгук, наблюдая, как русый берет стеклянную банку и с режущим скрипом проворачивает крышку. — Тебе нужно поесть, — подвигается, опуская ложку в подобие контейнера для еды. — Открывай рот. Он вытаскивает и протягивает ее ко рту парня. Заметно, его руки немного дрожат. Что с ним не так? Парень соткан из противоречий. Он просто сумашедший или здесь есть что-то еще? Чонгук смотрит пристально, ловя чужой взгляд на себе. — Я сказал, — произносит уже резче, — рот свой открыл, — повторяет с видимым ядом в голосе. Чонгук дышит часто, забивая легкие все такими же блевотскими запахами. Но ему плевать. Прищуривается в попытках ухватится за настоящие эмоции парня. Но черт. Он упустил шанс, чертов гений. Мысли прерывает грубый голос: — Оглох? — спрашивает, не дожидаясь ответа. Со звоном бросает ложку в банку, жидкость разбрызгивая в разные стороны, сосуд оказывается на тумбе. Он встает со стула, ногой отпихивая его назад, и резко, очень резко забирается на каталку, усаживаясь Чонгуку на бедра. — Какого… — тот не успевает моргнуть, как русый крепко прижимает его плечи руками, не давая и дернуться. Чонгук пытается спихнуть тело ногами. Тщетно. — Не хочешь по-хорошему — будет по-плохому, мой сладкий. Он немного приподнимается, позволяя одной ноге скользнуть с бедер к груди парня и прижать сильней. Левая рука насильно открывает рот шатена, пока тот мычит, а вторая заливает из банки все содержимое. — Глотай, — русый жмет сильней. — Глотай я сказал. Чонгук давится, пытаясь выплюнуть все изо рта, но ему не дают. По вкусу жидкость напоминает какой-то суп… Резко ноги с силой перекидывают тело направо, заваливая в бок. Русоволосый падает на спину с хрустом, держа в руках уже пустую банку. — Сука, — хрипит, пытаясь выхаркнуть остатки. — Или ты поешь, или сдохнешь прямо здесь, — поднимается и запрокидывает шею назад, разрабатывая. — В следующий раз я возиться с тобой не буду, — небрежно бросает банку на тумбу. — Я быстрей умру не от голода, а от того, что ты намешал. — Господи, за что, — злится. — Мог же адекватного взять, почему именно этот идиот? — с явной агрессией выдыхает в потолок, разминая сухие губы одновременно с шеей. — Повтори, — Чонгук откашливается, говоря с хрипотцой в голосе. — Нет, ты действительно глухой еще, — раздраженно цокает и садится обратно на стул, вздыхая. — Я не наркоман. И не убийца. Я не собираюсь резать, пытать, убивать тебя. Я пытался тебя накормить только что, если ты не заметил. Чонгук хмурится. Ощущение такое, будто вокруг шеи повязали веревки, но затягивать их пока не хотят — издеваются. Чувство неизвестности жрет изнутри, увеличиваясь с геометрической скоростью. В голове мешается куча вопросов, но спрашивать их абсолютно бессмысленно. Молчит, борясь с остатками агрессии. — Что, и даже не скажешь «придурок» в ответ? — выплевывает. — А я ждал от тебя подобного детского сада. — Ты умеешь не сбиваться с мысли? — А она у меня была? Издевательство. Чонгук чувствует, что веревки вокруг шеи начинают затягиваться, только душа не физически, а в морально. Он же прекрасно видит, что Чонгук кусает локти, жрет губы, стискивает зубы, ему больно и тошно, ситуция бесит. Не без «пугает», конечно, но здесь, самое интересное, что раздражает. Любой другой человек давно бы уже затих, дожидаясь своей участи. Но почему-то не он. Забавно. — Ты же не просто так держишь меня здесь, так что дурачка из себя не строй, — закатывает глаза. — А ты догадлив, — сарказм. — Вчера говорил обратное. — Тогда так же, как и вчера, я могу уйти прямо сейчас. Выгибает бровь, запрокидывая ногу на ногу. Чонгук обращает внимание на пристальный взгляд карих глаз. Они смотрят с интересом, скользят по каждому мускулу напряженного лица, словно впиваясь сквозь кожу. Роняет голову немного вбок, принимая изучающий вид. Чонгука воротит сильней. Даже не от сладкого воздуха, который пробрал своим удушающим холодом до костей, нет. Больше его мутит от взгляда, что словно раздевает его сильней, доставая изнанку наружу. — Я продолжу с твоего позволения, или ты еще пару раз ротик откроешь? Ты давай, не стесняйся, я послушаю, сладкий. Понятно, что это не вопрос. Это не чертов вопрос. Вопрос в рельсу. Риторически спрошенный. Имеющий смысл только в показе собеседнику своего наплевательского отношения. Все-таки закрыл Чонгуку рот, скотина. Тому даже не пришлось брать изоленту, забавно. — Нечего сказать? Ну вот и прекрасно, — подбородок приподнимается, заставляя взгляд опуститься в обратном направлении. Грубостью теперь веет без искусственной маски заботы. — Ты работал в спецназе шесть лет, — он констатирует, ожидая в ответ на подобие: «A то я не заметил без тебя». Но Чонгук молчит, желая все-таки узнать правду от человека, который так любезно составляет ему общество. — Как тебя, восемнадцатилетним, взяли работать в группу специального назначения — остается загадкой, конечно, — складывает руки на груди, замечая секундное замешательство на лице шатена, но тот быстро приходит в себя. — Однако меня интересует только одна операция примерно два года назад. — Серьёзно? — тот хмыкает, ломая брови. — Раз уж ты накопал на меня информацию и, по-видимому, следил, то знал бы, что достаточно меня просто напоить. — Нет, — отрезает. — Я действую так, как удобно мне и так, как считаю необходимым я. Твои советы меня абсолютно не интересуют. Хотя за информацию спасибо — я этого не знал. — Идиотина, — Чонгук ругается, но в этой ситуации «идиотиной» можно смело назвать только его самого. — А если ничего тебе не скажу? — Нарываешься, сладкий, — говорит едко; с поганой ухмылочкой, по которой непомешало бы так проехаться стотонным трактором, не меньше. — А поконкретнее? — поднимает бровь, а глаза смотрят вызывающе. — Поконкретнее, милый, ты останешься без препаратов, когда начнется твоя ломка. — То есть, ты… — То есть, мне нужно будет сделать здесь звукоизоляцию, чтобы не слышать твои крики из соседнего помещения. И ох, — чужое лицо принимает задумчивый вид, — по моим расчетам, она должна начаться именно сегодня вечером, — улыбается. — Ты сделал меня зависимым, — говорит тихо, но его прекрасно слышат. Губы немного сжаты, и ни один мускул на лице не дрогнул. Оно будто просто окаменело. — Мне похуй, не понял ещё? Взгляд становится черным, будто смотрит сквозь душу и пробирает похлеще морозящего холода, обволакивая их ядом, чтобы в нужный момент проломить. Насквозь. Вся ситуация от потолка и до пола кажется мерзкой, словно тело облили вязкой смесью, что не высохнет никогда. Чонгук видел в фильмах, как люди, становясь зависимыми от наркотиков, готовы сделать все. Буквально все за ничтожную дозу. И он невольно оказывается загнанным в угол от безысходности. И из этого угла он больше не выберется. — Ты по-любому поможешь мне. Хочешь этого или нет, — добивает. — Почти никто не может вытерпеть ломку, так что готовься умолять меня сегодня, милый. Не дожидаясь ответа, русый встает и направляется к столу. Шорох шагов звоном врезается в слух, заставляя поморщиться. Резко начинается сильное головокружение, а кончики пальцев дергаются в мгновенном импульсе. Он перестает следить за происходящим, с ужасом замечая, как все вокруг начинает чернеть, будто поглощая и затягивая во тьму. Моргает. Снова потолок, и только белый дым въедается в горло. Головокружение покидает туманную голову, заставляя шумно вдохнуть глоток дряного воздуха. На выдохе все мышцы до безумия напрягаются, словно тело берут тысячи судорог, парализуя. На секунду. На одну чертову секунду, за которую Чонгук чувствует. Он вырубается.***
Глаза медленно открываются, возвращая в реальность, к которой хотелось бы прийти сейчас в самую последнюю очередь. Он просыпается с тихим хрипом, нарушая тишину. Состояние за несколько часов сна приходит в норму, только заживающие раны от снятых ремней на ногах и холод помещения дают о себе знать. Чонгук неожиданно замечает, что пар под потолком исчез и больше не оседает влажными скоплениями на теле, из-за которых рубашка успела промокнуть и теперь липнет к коже. Парень поворачивает голову, замечая фигуру перед столом. Русоволосый что-то черкает на листах бумаги, что расположились слева от реактивного оборудования, сламывая брови в хмурой задумчивой позе. Иногда он тихо вздыхает, кидая недовольные взгляды на поверхность. Только через несколько минут он замечает, что шатен проснулся и смотрит в его сторону. — Интересно? — снова демонстрирует тот самый уставший взгляд. — Единственное, что сейчас в моих интересах — это избить тебя до полумертвого состояния и свалить отсюда, — фыкрает, немного запрокидывая шею назад, выгибаясь. — Злишься — значит, мозг еще работает, — переключает внимание на бумаги, облокачивая корпус на стол. — А я уж было подумал, что ты откинулся. — Волнуешься? — Ага, — немного кивает, выводя на бумаге линии ручкой. — Переживаю, куда потом девать твое тело, чтобы не прованивало помещение разлагающимися остатками. — А можно было просто остановиться на «ага»? — цокает. — Ты выглядел херово перед отключкой. Поднимает голову, а на лицо падает прядь волос, что он, по-видимому, убирать никак не собирается. Волосы явно ему мешают. Каждый раз, наклоняясь к столу, они закрывают взгляд, иногда он запрокидывает их рукой назад, но сейчас... Сейчас он смотрит сквозь нее изнеможденно, вымучено. Выглядит как обычный парень, который просто заебался работать и спит по пару часов в день, из-за чего пьет кофе тоннами, дабы не отключиться при первой же возможности. — А ты выглядишь херово прямо сейчас. — Волнуешься? — Под дулом пистолета и не подумаю. — Тогда закройся и не мешай мне, — грубо кидает, продолжая что-то черкать. — Уже вечер? Русый раздраженно переводит взгляд на парня, мол, сказал же замолкнуть, но он только слабо кивает, переключаясь обратно на бумаги. И Чонгук уже было хочет поразминать ноги, чтобы не задубнуть окончательно и разогнать кровь, но... Он резко чувствует, как становится до одури жарко, сердце за считанные секунды с обычного ритма срывается на бешеный и прорывает грудную клетку. Перед глазами картинка начинает плыть, и он пытается сфокусировать взгляд, но тело резко пронизывает адской болью. Он дергается наверх, бляшки зо звуком прижимают его обратно. Тело будто режут ножом без анестезии, а пульс вылетает к чертям. Дышать становится трудно, и с каждым глотком воздуха легкие задыхаются сильней. Подгибает ноги, чтобы облегчить боль, однако становится только хуже. Его просто раздирает на кусочки изнутри, мозг отказывается функционировать. Боль усиливается, и горло срывает на крик. Адский гортанный крик. Зубы стискиваются до невозможного предела, будто готовы раскрошить друг друга на части, а тело наклоняется в сторону, пытаясь избавиться от колящего чувства, что жрет органы со всеми остатками. Связки дерут горло от чудовищного ора. Он пытается избавиться от проедаюдего чувства, но все становится только хуже. Оно набирает обороты, достигая предела болевого порога. И все. Это начало конца. Чимин стоит в стороне и хмуро наблюдает ровно до того момента, пока парень не начинает прокусывать кожу на руках до самой крови. Резко дергается с места, начиная быстро смешивать препараты в пробирке. Через минуту жидкость заливается в шприц, и он подлетает к парню, вкалывая сквозь шею ярко-желтую смесь. Чонук в импульсе дергается последний раз и медленно расслабляется, закатывая глаза. Вырубается, безжизненно кидая голову на чужие руки.***
Он просыпается с ужасной тошнотой и кривится от гадского привкуса чего-то кислого во рту. Откашливается, замечая, что теперь сидит на стуле лицом к стене. Руки заведены назад и привязаны — точно так же, как и ноги. Он оглядывает себя с ног до головы, с удивлением понимая, что на нем теперь одета синяя толстовка с мехом, темно-серые джинсы, чужие чёрные носки и его кроссовки. Пока он рассматривает прикид, в нос вбивается запах липы. Опускает голову еще ниже, осознавая, что этот запах от него. Переводит взгляд на русого, который все еще работает с бумагами. — Ну как тебе? — обращает внимание на Чонгука. — Понравилась ломка? — Ты меня помыл и одел? — игнорирует вопрос, хмурясь. Тело дрожит, но уже не от холода, и кажется, будто картинка перед глазами иногда немного сдвигается в сторону, заставляя прикрыть глаза. — Ты такой тяжелый, тебе явно стоит похудеть. — Где мои вещи? — Снять эти и одеть мокрые обратно? — Пошел ты. Чонгук еще раз осматривает комнату и не видит каталки, на которой лежал. В помещении стало теплей; может, из-за теплой одежды, но влажность явно снизилась во много раз. Он не сразу замечает, что русый тоже переоделся: футболка из грубой ткани цвета хаки и такого же оттенка мешковатые штаны с железными цепями по бокам. — А ты у нас на подиум вырядился? — издевательски бросает, проходясь взглядом по цепям. — Сладкий мой, — ухмыляется, — тебе сегодняшнего мало было? Он бросает карандаш и, обходя стол, подходит к Чонгуку вплотную. Руки оказываются на ручках по бокам от стула, а губы в паре сантиметрах от уха сухо шепчут: — Так я добавлю — не переживай. — Да пошел ты, — разделяет каждое слово, буквально выплевывая их в лицо. Тот поднимается, ухмыляясь, берет стул, подтаскивая его к Чонгуку, и садится совсем рядом. Минуту он оглядывает его, будто смотрит на проделанную работу, а после раздвигает свои ноги, облокачивая на колени локти. — Если я расскажу тебе все про операцию, ты меня отпустишь? — нарушает тишину. — Да без проблем, — отвечает уже серьезно. — Только от ломки ты не избавишься. К горлу снова подступает агрессия и будто душит, заслоняя глаза пеленой. Он делает вдох, а после громкий выдох через рот, чтобы не сорваться. Нужно думать по ситауции, и две проблемы, которые стоят сейчас поперек горла, — это как отсюда выбраться и как избавиться от зависимости. — Дай мне препараты для подавления. — Их нужно правильно смешивать. Если ты хоть на миллиграмм ошибешься — сдохнешь моментально. В комнате повисает гнетущая тишина. Чонгук сглатывает неприятный ком во рту, чувствуя, как пальцы начинает немного пощипывать. Выхода из ситуации он не видит, поэтому мозг в ступоре и не может дать команды на какую-либо реакцию. Он просто смотрит вперед, пропуская через себя все слова. — Но я могу тебя обрадовать, — не замечая сопротивления, он продолжает. — Есть один способ избавиться от зависимости, но сначала просто расскажи мне про ту операцию. — Хорошо, — прикрывает глаза, вздыхая. У него немного растерянный вид. В попытках вспомнить что-либо голова начинает пульсировать, но он продолжает: — Нам было поручено прикрыть одну крупную лабораторию. Особых причин я не знаю; единственное, что я помню — это то, что там стали заниматься чем-то не совсем законным или… — цокает. — Не помню, в общем, по плану мы должны были пробраться туда и повязать всех работников к чертовой матери. Как только здание было перехвачено, приехала какая-то специальная группа от комитета по безопасности и сказала, что мы свободны. — Что было в этой лаборатории? — он спрашивает раздраженно, будто сидит на иголках. — А что может быть в лабораториях? Химическое оборудование, препараты, — он кидает взгляд на стол. — Как здесь. Там стояло много холодильников с пробирками, в которых была какая-то слизкая муть. — Что за муть? — Уши протри. Я же сказал: как только мы всех повязали и погрузили в машины, всем занялась та самая группа. По данным мне известно, что все было уничтожено. — А может, и не было… — тихо говорит, сламывая брови, а после нескольких минут выдает то, что повергает Чонгука в шок: — Поможешь мне туда забраться. И по его виду можно сказать, что он серьезно настроен. Он не ждет ответа, нет. Он просто приказывает, и другое мнение его не особо интересует. — Иначе что? Кинешь меня во время следующей ломки? — В той лаборатории может оказаться то, что поможет тебе избавиться от зависимости навсегда, а не на одну неделю, — видно, что у парня нет желания препираться, поэтому говорит прямо. Чонгук не уверен, правильно ли он поступает, но пока другого выхода нет. Он вымученно вздыхает, будто идет на смертную казнь, и на грани слышимости произносит: — Ну что, поработаем в команде?