Подопечный.

      Паше восемнадцать и Паша является предметом всеобщей гордости.       — Ну мне не видно! — плаксиво выпячивает губу Соня, прижатая к родительским коленям нарядной взволнованной толпой. — Я тоже хочу на Пашу смотреть!       Отец, сжалившись, сажает ее к себе на плечи, а братьям остается только вытягивать шеи и возбужденно подпрыгивать на месте. Мама промокает глаза носовым платком.       Новенькая с иголочки форма сидит на Паше как влитая, а его тысячеваттной улыбки хватило бы на полное обеспечение электричеством небольшого промышленного предприятия.       Вот-вот уже вынесут знамя и начнется торжественная присяга.       Стоящие слева и справа от Паши темноволосый и пшеничноголовый парнишки практически одновременно украдкой косятся на него с интересом, стараясь не терять равнения.       Пристроившийся в тенечке под одиноким тополем в углу двора и задумчиво ковыряющий асфальт носком кроссовка Алексей замечает эти взгляды и устало закатывает глаза.       Ох, Паша-Паша, — саркастически думает Алексей. — Уж не это ли явилось истинной причиной выбора такого специфического учебного заведения? А то все крылья-крылья…       Паше нет и двадцати…       В глазах Орлова искреннее сочувствие. Массивные напольные часы в углу приемной беспощадно тикают, отсчитывая драгоценные секунды.       — Леш, может хватит? — тихо начинает Орлов, кладет руку Алексею на плечо и заглядывает в глаза. — Это бесполезно, ты же знаешь.       — Нет, — бледные сжатые в полоску губы едва дают короткому слову вырваться.       — Да не в твоей это власти! — Орлов сжимает плечо до боли и резко встряхивает. — Личный выбор, ты понимаешь? У него было время уйти, он сам решил по-другому. И это их человеческое право. Мы можем только смиренно склонить голову и отойти в сторону.       Алексей не слушает. Мысли путаются от постоянного напряжения последних дней. Тяжелая, окованная железом дверь плывет и двоится перед глазами.       — Пожалуйста! — шепчет он жалобно про себя. — Только не сейчас, только не сейчас. Только не так и не так рано.       — Юшневский, опять ты, — рявкает Милорадович, опускает очки на кончик носа и смотрит неодобрительно. — Ты меня своими прошениями завалил по самую макушку. Конечно, мало же мне тут другой бумаги! Так теперь еще и лично ходить будешь?       — Пожалуйста, — голос хриплый, но звучит на удивление твердо.       — Послушай меня, — Милорадович немного смягчается. — Я понимаю, хранителю всегда тяжело, когда подопечный уходит в таком юном возрасте. Но давай взглянем на это с другой стороны.       Михаил Андреевич стягивает очки и задумчиво закусывает дужку. Алексей стоит ссутулившись.       — Вы с ним прошли самые чудесные годы. Новизна мира, радость открытий, все дела. И можно уйти на пике, так и не скатившись во всю эту стандартную взрослую человеческую тягомотину, вроде алкоголизма, измен, разводов, финансовых проблем и перманентных компромиссов с собственной совестью. Всего того, что они там внизу называют зрелостью.       — Бывает и по-другому, — тихо замечает Алексей.       — О, да, — Милорадович взмахивает рукой. — Конечно бывает. Вопрос только в том, как часто. Да тебе половина отдела завидовать будет черной завистью! Никто не ноет, не жалуется на начальника-козла и не просит денег. А я тебе отпуск дам. Отдохнешь, в себя придешь. И с новыми силами на новую должность.       — Нет, — упрямо шепчет Алексей.       — Что нет?! Ну что нет?! — выходит из себя Милорадович. — Он по цели отбомбился? Отбомбился. Прикрыл своих? Прикрыл. Дал возможность всему подразделению уйти. Ему же приказано было сразу катапультироваться, чего он там копался в кабине?! Прыгнул бы сразу, получил бы медальку вместо многочисленных травм. И мы бы тут с тобой сейчас не пререкались!       — Он не копался, — Алексей оскорбленно вскидывает подбородок. — Он уводил машину подальше от поселения, чтобы гражданских не задеть.       — Гражданских… — кривится Михаил Андреевич. — Ну и что тебе тогда не нравится? Сам ведь знаешь: кто отдал жизнь за други своя и все такое… Место в раю ему теперь гарантировано. Может даже к нам прикрепят. Не дай бог, конечно.       Милорадович размашисто крестится.       — Вам ведь самому нравятся такие, — тяжело роняет Алексей и смотрит исподлобья. — Отчаянные.       — Ну…нравятся… — Милорадович слегка тушуется. — Дела это не меняет. Да и летать он все равно больше не сможет, даже если выживет.       — Ему и не нужно будет, — Алексей с преувеличенным вниманием изучает потертые носки своих кроссовок.       — В смысле? — Михаил Андреевич окончательно теряется и смотрит округлившимися глазами.       — Вы же читали прогноз по нему на совершеннолетие. От аналитического отдела.       — Господи, — Милорадович морщится, как от зубной боли. — Чертов Мордвинов со своими идиотскими психологическими теориями! Ты же сам знаешь цену их анализу и прогнозам. Нихрена не сбывается.       Алексей поднимает глаза и склоняет голову на бок.       — Ну хорошо, почти нихрена, — уступает Милорадович. — Но это всё равно, что погоду предсказывать. Да и один хрен, что с прогнозом, что без, не доживет он у тебя до старости.       — Это мы еще посмотрим, — твердо заявляет Алексей.       — На что ты посмотришь? — Милорадович качает головой. — Государственный переворот это тебе не локальная авто- или авиакатастрофа. Это глобальный звиздец! Напомнить тебе пару историй? Одну столетней давности, а другую — двухсотлетней.       — Спасибо, я все отлично помню, — Алексей поджимает губы. — В этот раз все будет по-другому.       — И сам ты, я смотрю, в своих силах весьма уверен?       — Уверен, — Алексей, не мигая, глядит прямо в глаза.       Милорадович не выдерживает взгляда и хлопает в раздражении ладонью по столу. Алексей не торопится прерывать затянувшуюся паузу.       — Хорошо, — Михаил Андреевич сбавляет тон. — Я схожу и попрошу за него.       Глаза у Алексея загораются.       — Я только попрошу, — быстро продолжает Милорадович, подняв указательный палец. — Исключительно из уважения к твоему профессионализму и прошлым заслугам. Ничего не обещаю. Решать в этом случае не мне, ты сам знаешь.       — Знаю, — Алексей с трудом унимает зашедшееся сердце.       — А ты мне здесь и сейчас поклянешься, — продолжает с нажимом Милорадович. — Что как только закончишь со своим Пашей по старости, раз уж ты так в этом уверен, так сразу же и без препирательств отправишься в отдел наблюдения.       — Клянусь, — твердо отвечает Алексей.       Снова пиканье приборов, снова эти жуткие трубки.       Повзрослевшая и набравшаяся жизненного опыта Пашина душа не кажет носа, отчаянно цепляясь за тело.       Все будет хорошо. Все будет хорошо. Алексей невесомо проводит рукой по по-уставному короткому ёжику Пашиных волос. Мы еще повоюем, пусть и на других фронтах.       Темные ресницы слегка подрагивают. Алексей вздыхает с облегчением и запускает руку в собственные, совершенно седые волосы.