Подопечный.

      — Ты уверен? — в голосе Трубецкого тревога. — Может тебе полежать еще хоть пару дней спокойно? Орлов там вроде справляется.       — Нет, — Алексей садится на кровати и с сомнением смотрит на висящий на спинке белоснежный хитон. — Не могу я тут больше. Да и чувствую себя уже вполне прилично.       — Что-то не заметно, если честно, — с сомнением изрекает Трубецкой. — Ободранное крыло и бледно зеленый цвет лица не очень-то тянут на приличия.       Алексей смотрит обиженно. Трубецкой вскидывает руки в примиряющем жесте.       — На правду не обижаются.       — Вот, возьми, — Муравьев протягивает Алексею пакет, в котором обнаруживаются новые джинсы и футболка.       Алексей поднимает на него удивленный взгляд.       — Все у нас знают твое отношение к классической униформе, — поясняет Муравьев, косясь на казенный хитон. — А твои вещи, которые нам лекари отдали, больше на окровавленные лохмотья были похожи.       — Спасибо, — Алексей преисполнен искренней благодарности. — Я бы без вас пропал тут совсем.       — Поговаривают, что останешься ты с нами ненадолго, — осторожно начинает Трубецкой.       — Это пока только разговоры, — быстро перебивает Алексей. — И ничего более.       — Приятно видеть в добром здравии, — Орлов встречает его у входа в Пашину палату и вид у него, обычно гладкого и холёного, слегка взъерошенный.       Возможно Алексею чудится, но в голосе старшего наблюдателя сквозит некоторое облегчение.       — Спасибо, — проявляет вежливость Алексей. — Я тоже рад тебя видеть и еще раз благодарю, что позаботился и не бросил умирать.       — Слушай, — Орлов смотрит через плечо на дверь палаты и кивает на нее головой. — Хочу спросить. Как ты за ним успеваешь? Я раньше думал, что Милорадович не зря тебя чихвостит, но теперь каюсь, был не прав.       — Что случилось? — бледнеет и подается вперед Алексей.       — Ничего, ничего не случилось, — ловит его за плечи Орлов. — Он там с матерью. Болезный сын чинно и благородно общается с родительницей. Просто за эти десять дней он три раза чуть не вывалился из окна, перекрикиваясь с какими-то в высшей мере подозрительными приятелями. Дважды чуть не перепутал лекарства, потому что не соизволил оторваться от чтения какого-то здоровенного кирпича и посмотреть, что в рот тянет. А когда еще в реанимации был, только очнувшись, ткнул в какую-то важную кнопку, из чистого научного любопытства, судя по всему. Чуть не задохнулся без кислорода, хорошо медсестра неподалеку была.       — Даже не знаю, о чем ты, — самым невинным тоном начинает Алексей. — Никогда за ним такого не водилось.       — Ну да, ну да, — хмыкает Орлов. — Как он вообще живой-то до сих пор? С ангелом-хранителем повезло?       Алексей некоторое время задумчиво смотрит вслед удаляющемуся Орлову, потом проходит сквозь дверь палаты.       Паше семнадцать и Паша наконец разбирается в своих чувствах.       Алексей только приподнимает брови и озадаченно хмыкает, когда вместо очередной смазливой девчонки Паша устремляет свои любовные порывы не на кого-нибудь, а на Колю Романова.       — Вот не было печали, — думает Алексей и морщится от недоброго предчувствия.       Паша пускает в ход весь свой богатейший арсенал навыков обольщения.       Четырнадцатилетний Романов, отпрыск богатейшего семейства в городе и, на субъективный вкус Алексея, донельзя избалованный всеобщим вниманием малолетний щенок, некоторое время благосклонно принимает ухаживания. Исправно извлекает и уносит вглубь роскошного особняка цветы из почтового ящика, уплетает мороженое за Пашин счет на летних открытых террасах кафе, получает отличные оценки и восторженные похвалы от учителей за написанные для него Пашей сочинения по литературе, и время от времени позволяет себя украдкой поцеловать.       Алексей нервничает все больше, памятуя о том, в какие сжатые сроки Паша обычно оборачивался с девочками, и начинает не на шутку беспокоиться, что в этот раз все у Паши действительно серьезно.       Наконец, Романову, видимо, наскучивает. Время и место гаденыш выбирает просто идеально. На большой перемене на школьном дворе предостаточно разновозрастной публики, которая с величайшим интересом выслушивает громкий и явно на аудиторию разыгранный монолог о том, что Паша задолбал уже за ним, Николаем, таскаться, приставать к нему со своей слюнявой любовью, скучными разговорами и нищебродским проведением досуга. Одним словом, не для таких мама ягодку растила.       Алексей в бессильной злобе сжимает кулаки, стоя за спиной побледневшего и сжавшего зубы Паши.       — Ничего личного, — Бенкендорф равнодушно смотрит на Пашу и бросает Алексею снисходительно. — Просто не наш уровень.       И неспешно удаляется вслед за своим подопечным. — Самовлюбленный мудак! — шепчет Паша вечером в подушку сквозь злые слезы, и Алексей с ним совершенно согласен.       — Сынок, да как же это? — мама смотрит круглыми от удивления глазами, не в силах поверить собственным ушам. — Но ты ведь так успешно занимался по всем предметам. Мы с папой думали, что юрфак МГУ или какой-нибудь факультет в МГИМО это дело решенное.       Теплый круг света от лампы над обеденным столом ложится на белую накрахмаленную скатерть и любимый мамин бело-голубой сервиз. Мальчики и маленькая Соня в благоговении смотрят на старшего брата, открыв рты. Паша молчит.       — Павел, ты же знаешь, что мы тебя неволить не станем, — отец неуверенно откашливается и вытирает лоб носовым платком. — Ты умный мальчик и сам способен принимать решения. Особенно относительно своего будущего. Но просто объясни: почему именно лётное училище?       — Да, Паша, объясни, — бормочет себе под нос Алексей, сидя на привычном подоконнике и нервно постукивая пяткой по радиатору отопления. — Мне вот тоже интересно. Ты нас всех тут собрался окончательно довести до инфаркта?       — Я хочу летать, — просто отвечает Паша.       — Это мы уже поняли, — осторожно продолжает отец. — Но откуда вдруг такое желание? Да-да, я знаю, что ты всегда любил свободу, высоту, полет, но ведь есть у тебя и другие любимые занятия. Когда ты понял, что хочешь летать?       — Крылья, — увесисто произносит Паша.       — Какие еще крылья? — слабо переспрашивает мама.       — Белые, — Паша смотрит прямо перед собой. — Теплые, мягкие. Надежные. Я не помню, где их видел и прикасался к ним. Во сне, кажется. Но с тех пор я тоже хочу себе крылья.       Родители смотрят на Пашу с одинаковым испуганно-озадаченным выражением.       — Блядь! — впервые в жизни нецензурно выражается Алексей, скатывается с подоконника и хватается за голову.