In your head

      Он подрывается со звуком будильника и рутинно начинает свой день. Старательно чистит зубы, стирая мерзкий налёт. Подолгу размешивает в кружке безвкусный растворимый кофе, каким-то совершенно неведомым образом оказавшийся в его квартире. Тщательно поправляет причёску, пристально вглядываясь в отражение, чтобы ни один волос не вылез и не испортил идеально выстроенный и поддерживаемый образ.       Однако никогда не смотрит в глаза, ибо тогда хрупкая иллюзия рушится, трескается, как испорченное зеркало, и только одних этих глаз с мешками синюшными хватает, чтобы хлипкие стены рассыпались, снова оставив его наедине с этим.       Но время не ждёт никого, и, откинув успевшие протиснуться через поставленный барьер мысли, Антон надевает выглаженный пиджак и выходит из дома, закрыв массивную дверь. Дорога до института проходит в штатном режиме, и он останавливается на парковке. Пару минут не может найти место, но всё же втискивается куда-то в угол и нехотя выходит из машины. Идёт по асфальту прямо, медленно натягивая на себя улыбку, и, подходя к зданию, уже и сам начинает верить, что у него всё хорошо. Улыбается охране, улыбается преподавателям, улыбается всем прохожим и даже заляпанному зеркалу возле гардероба. Его приветствуют, о чём-то спрашивают, он что-то отвечает, но в голове вакуум, только текущие задачи. Потому что если подумать о чём-нибудь, то мысль сама ненароком уйдёт не туда, выворачивая порою такие вентеля, что страшно становится.       Когда приходит домой, Антон падает на кровать прямо в одежде. Маска устало сползает и остаются пустые глаза да складки под ними. Ещё один прожитый день. Антон заводит будильник, переодевается, ложится.       И снова по кругу.       Спит лишь два с небольшим часа, беспокойно ворочаясь и краешком сознания успевая разглядеть кусочек сегодняшнего кошмара перед тем, как проснуться. Не то чтобы он ожидал чего-то другого, но надежда почему-то каждый раз теплится. Остаток ночи Антон проводит за созерцанием потолка и попытками не уснуть, но под утро усталость берёт своё, отключая на часик, и из липкой западни заботливо вырывает будильник.       И снова по кругу.       Мешки под глазами всё заметнее, но он не обращает внимания, будто так и надо, будто так и должен выглядеть в нормальном своём состоянии человек. В институте их тоже игнорируют, здесь подобным не удивишь. Лишь пара особо сердобольных понимающе взглянет да пойдёт по своим делам. И невдомёк им, что это не от тусовки ночной и даже не от зубрёжки.       Антон пройдёт по коридору, взглянет в сотый раз на вездесущие плакаты с Дипломатором, и будто не он на них изображён. Будто не он впопыхах срезал путь дворами, пытаясь не опоздать с пар на митинг, будто не он вещал с импровизированных трибун о том, что нужно бороться, будто не он тот герой, что прославился как острый и сильный в своей правде глас народа, и несомненно не он видел на асфальте окровавленное и поломанное тело несомненно не его друга. Воспоминания внезапно накрыли, но всё же отступили, оставляя после себя щемящую боль в сердце и звенящую пустоту в голове.       И снова по кругу.       Чёртов будильник разрывает воздух, милосердно указывая путь в явь. И неизвестно ещё, что страшнее: остаться или вернуться. Антон на автомате идёт на кухню. Кофе кончился, придётся пить чай, но какая, в сущности, разница. Зависает за круговыми движениями ложки, но внезапно замечает скол на любимой кружке. Раздосадованно хмурит брови, и глубокая складка недовольно залегает между ними. Но выбрасывать не решается, любимая же. В институте всё спокойно, до сессии ещё далеко, поэтому Антон позволяет себе пропустить парочку тем мимо ушей. Обшарпанные коридоры тянутся, и нет им конца, и нет в них воздуха.       И снова по кругу.       Дрожащими пальцами тычет в экран смартфона, устанавливая время прихода своего персонального утреннего спасителя. Ложится на кровать, но глаза не закрывает. Страшно. Страх противно грызёт грудь изнутри, сердце бьётся, словно сбежать оттуда хочет, скребёт беспомощно клетку рёбер. Сколько ему уже снятся кошмары? Неделю? Месяц? Год? Время слиплось в один большой комок, и ничего теперь не разобрать. Перетасуй дни меж собой, и ничего не изменится. Сомкнув посильнее губы, Антон всё же закрывает глаза и проваливается в липкую темноту.       И снова по кругу.       Просыпается в таком же липком поту, в ужасе хватая разряженный воздух, пытаясь хоть как-то улучшить своё положение. Шарит рукой под подушкой, нащупывает телефон, давит изо всех сил пальцем на кнопку включения, но ничего не происходит. Всё тот же чёрный экран. Повторяет снова и снова, но опять безрезультатно. Лишь потом понимает, что с вечера на зарядку не поставил, забыл. Плетётся к розетке, шаркая по полу босыми ногами, втыкает зарядник, ждёт пока пройдёт невероятно длинная фирменная заставка и наконец смотрит на время. Понимает, что на первую пару он уже безнадёжно опоздал, да и ко второй не успеет доехать. Решает не идти вообще. Вместо этого собирается с силами и идёт в аптеку за снотворным, ибо больше так продолжаться не может. В затее своей и капли не уверен, но всё же надеется, что хоть немного поможет. Перед кассой достаёт из кармана деньги, и телефон выскальзывает вслед за рукой. Антон злится на себя за такую оплошность, поднимает его с пола и замечает трещину на экране. Раздражённо вздыхает, берёт чек и выходит на улицу.       А там прохладный ветерок, голуби урчат, и деревья в соседнем парке шумят призывно. Антон щурится от яркого света, садится в машину и уезжает. Дома устраивает уборку, чтобы скоротать время до вечера. Раскладывает всё по полочкам, переглаживает всю одежду, создаёт видимость активной деятельности. Всё больше темнеет, и постоянно находятся какие-то новые дела. То мусор выбросить, то пыль на шкафах протереть, то одежду аккуратно сложить и задвинуть коробку с олежиными вещами подальше, и вообще полы было бы неплохо протереть… К концу дня в квартире блестит абсолютно всё, что может иметь такое свойство. Вот только на душе чище не становится. Антон выматывается окончательно и засыпает без всякого снотворного.       И снова по кругу.       Проспал долго, по его меркам, и практически без снов, но зато впервые в жизни познакомился с явлением сонного паралича. По сравнению с кошмарами, милейшая вещь. Появилось даже ощущение, что всё налаживается потихоньку. Однако на следующий день всё возвращается на прежние места. Наивно было полагать, что так просто можно из этого вылезти, но хотя бы ночь поспал, уже что-то. Появились силы, а главное храбрость на рефлексию. Были разархивированы все воспоминания, до которых смогла дотянуться яро оживившаяся память. Все хорошие и те, что не очень.       Только сейчас Антон понял, насколько же дураком был. О нём заботились, поддерживали как могли, помогали, причём безвозмездно, выручали, когда ему было плохо, а он воспринимал это как должное. Что он сделал взамен? Был ли он хотя бы вполовину таким хорошим другом, каким был для него Олежа? Ведь если подумать, Олегсей его первый и единственный настоящий друг.       Антон болезненно смотрит на телефон и решается. Открывает галерею и через треснувшее стекло смотрит лишь на две фотографии. Больше сделать как-то не довелось, и то, одна из них получилась случайно. Олежа на ней так солнечно улыбается, что тепло на душе становится — невыносимо.       И Антон срывается. Распихивает сложенную аккуратными стопочками одежду руками и бережно достаёт коробку. Там всего ничего, пара вещей да рубашка. И это всё, что у него осталось. Садится на кровать, берёт рубашку трясущимися руками, и слёзы оставляют мокрые следы на ткани. Иногда можно, когда очень нужно. Он скучает. Сильно-пресильно. И сейчас это чувство вытеснило даже давящую вину.       Засыпает в кои-то веки спокойно, хоть и с ноющей тоской на сердце. — А помнишь в детстве были тесты на доверие? — звенит колокольчиком на всю общажную комнату Олежин голос. Конечно, Антон слышал о них, но в его детстве места подобному не было. — Ну, которые где падаешь, а другой человек тебя ловит, — Звёздочкин и без уточнения понял, о чём речь, но решил не признаваться, что таким не занимался. — Смутно. Однако Олежа сразу его раскусил. — Ты что, не делал так никогда? — и распахнул в удивлении свои и без того большие глаза. — Да как-то не с кем было, — Антон пожимает плечами и отводит взгляд. — Значит, это нужно исправлять! — если Олежа загорелся идеей, то она тут же подлежит исполнению. В такие моменты он даже иногда перебарывает свою стеснительность, о чём потом долго жалеет. У Антона особо выбора не было, хотя заставлять его никто бы не стал.       И вот он падает. Мир вокруг внезапно чернеет и превращается в пустоту. Комната бесконечно отдаляется, а зияющее ничто наполняется чем-то незримым, но очень противным и липким. Оно залазит под одежду и, кажется, просачивается сквозь рёбра, облепляя сердце, сдавливая лёгкие, заливаясь внутрь, не давая кричать, опутывает конечности своей огромной чёрной паутиной. Ещё немного и Антон задохнётся, захлебнётся в этой непонятной субстанции. Он зажмуривается, но вдруг понимает, что тоненькие руки держат его спину, не давая улететь в небытие. Осторожно открывает глаза и видит перед собой родное лицо. — Эм, я, конечно, ни на что не намекаю, но ты тяжёлый.       Антон тут же опирается на пол и встаёт. Олежа поворачивается к нему спиной и раскидывает руки в стороны. — И не боишься? — спрашивает Звёздочкин, а у самого предчувствие нехорошее. — Нисколечко. Ты же меня поймаешь, мой герой, — на последних словах оборачивается и смеётся так искренне. Олеже не страшно. Страшно Антону.       Олежа начинает падать, и герой всеми силами пытается как можно крепче схватить его, но тот будто проходит сквозь него. Слышится оглушающий стеклянный треск, заполняющий абсолютно всё, отражаясь от земли и от костей. Антон прикрывает голову руками, ожидая, что на него посыпятся осколки, но ничего не происходит. Только открыв глаза, он видит тело Олежи в крови и его проломленный череп. Вокруг суетятся люди, по асфальту стремительно разбегаются красные ручейки, а вдали надрывно рыдает сирена скорой. Антон смотрит на свои руки в потрёпанных перчатках и не может понять: это кровь или помада?       Просыпается, тут же подскакивая и падая обратно на кровать. Весь дрожит, кутается в одеяло и съёживается в позе эмбриона. Заполошно дышит, пытаясь успокоиться, но удаётся с большим трудом. Твердит себе, что всё хорошо, что он не виноват, что не мог ничего сделать, хотя тысячу раз твердил и не верит себе. Устал от этого до невозможности, но считает, что заслужил. Лежит ещё какое-то время.       И снова по кругу.       Пьёт чай, нервно стуча ложкой о кружку. Надевает наглаженный донельзя пиджак. Случайно засыпает на лекции, благо однокурсник вовремя будит. Боится садиться за руль в таком состоянии. Убирает в недра шкафа оставленную вчера коробку.       И снова по кругу.       Покупает себе кофе, уже получше, чем та бурда, что была, но разницы всё равно не чувствуется. Забывает погладить пиджак и идёт в мятом. Медленно, но верно копит хвосты в универе. Возвращается к идее со снотворным.       И снова по кругу. Уходит, не завтракав. Срывает плакаты с Дипломатором. Злится на себя, злится, злится.       И снова по кругу.       Со снотворным тревожно спится, но он хотя бы не подрывается среди ночи. Порывается удалить фотографии, но останавливает себя — всё равно не поможет. Пытается вникнуть в тему лекции, но из-за пропущенного не понимает ни черта.       И снова по кругу.       Жизнь дробится и сыпется, как разбитое зеркало, режет осколками всё что ни попадя. Недосып сдавливает грудь и подкашивает ноги.       И снова по кругу.       Хочет навестить комнату Олежи. Уже приходит даже, но не может. Топчется на месте у двери, ругается мысленно на клоунаду с табличками и лентами, опирается на подоконник в тупичке коридора. Не может. Уходит, чтобы через неделю прийти сюда снова.

И снова по кругу. И снова по кругу. И снова по кругу…