***
Настя готова укрыть ее собой ото всех. Иваненко успевает разве что Юлю поймать в кольцо сильных рук и стоять, словно Атлант, до победного, чтобы Бандитка не вмазала Жене. У Мазур едет кукуха капитально. Ей плевать на крик Кати: «Тринадцатая неделя, девочки! Ну какого хера?» У нее в голове тупой пульсацией злость бьет, прямо по вискам, раздражение захлестывает, накрывает, и противиться ему у Жени просто нет сил. Она в истерике бежит в гримерную, бросает Насте, которая пытается ее поймать за руку: «Да отвали ты, блять!» и плачет. Снова. Она перечеркивает все свои достижения, все свои изменения тупой дракой с тупой Чигринец, что вывела ее тремя словами. Победитель здесь я. — Какой из тебя, блять, победитель? Женя вновь ерошит уже по обыкновению растрепанную челку и краем глаза видит Мивину, что стоит в дверях, как неродная. Отпускает. — Пойдем, — смотрит так по-доброму, что добро это растекается теплотой по телу. Но слезы душат, и Женя всхлипывает, точно ей лет пять. Не сдерживается. Насте так больно за нее, невыносимо, хочется забрать душевные терзания себе, но единственное, на что она способна сейчас, это обнять ее и сказать, что все будет хорошо. У Чигринец запал не проходит и она вновь ее провоцирует. И Женя вновь ведется. Иваненко хватает ее за руку, прячет за спиной, не отпускает; змеей шипит: «Да угомонись же ты, Жека», а потом сталкивается взглядом с Викой. И стоит мелкой на пару секунд окунуться в глаза Мивины, как ее осеняет. Ответ был на поверхности, все это время, а она даже и не подумала об этом. Улыбка, ехидная, наполненная ядом, расцветает на ее лице и Алехина задает вопрос, чеканя каждое слово: — Почему. Ты. Ее. Защищаешь? Слова отзываются эхом в ушах. И Настя, если быть честной, боится дать ответ на этот вопрос. Очень боится. Хоть и знает его. В какой-то момент ей кажется, что Женя за ее спиной перестает дышать, только жар тела чувствует и сжимает запястье Мазур сильнее. Та даже не противится. — Ты разве не видишь, как она ведет себя? Она же не права, Мивина, зачем? Ты че, дура? — Вика крутит пальцем у виска, повышает голос, галдит, не переставая. Она давит, давит что есть сил. Пускай признается. Пускай признается всем н а м. Иваненко держится стойко, отмахивается от Алехиной, словно та муха надоедливая и пропускает мимо ушей все ее крики. — Нашлась тут, президентка, тьфу, — подает голос Мазур и кривит губы. Поднимает с пола лист с текстом песни, глядит исподлобья, и единственное ее желание на данный момент — чтобы этот день скорее закончился.***
— Место встречи изменить нельзя, да? Мазур усмехается и смотрит снизу вверх на Настю, что застыла на пороге ванной комнаты. Дверь еле слышно закрывается и Женя понимает: «Сейчас начнется». Как в подтверждение ее слов, Иваненко опускается на холодный кафельный пол рядом с ней, садится так близко, что ноги и плечи их соприкасаются. Женя даже не пытается отодвинуться, потому что где-то на подкорке знает — не хочет. Ей приятно ощущать чье-то тепло рядом с собой. — Что с тобой случилось? Зачем повелась? — У тебя есть одна потрясающая супер способность, Насть, знаешь? — резко переводит тему Мазур, кладет голову себе на колени, руками ноги обхватывает и смотрит на нее хитро. Скользит взглядом по тонким бровям, курносому, но, явно сломанному не один раз носу; опускается до пухлых губ, что растягиваются в смущенной улыбке, смотрит на милые ямочки и возвращается к глазам. Голубым. Глубоким. В них можно утонуть, захлебнуться льдистой синевой и никогда больше не вдохнуть спасительного воздуха. Женя ловит себя на мысли, что уже идет на дно; что легкие наполняются водой, что кислорода нет. — Ты настолько порой бываешь занудной, что с тобой даже бороться бесполезно. И знаешь…это, в какой-то степени, спасительное занудство… Она пытается подобрать слова, чтобы ее правильно поняли, заламывает по привычке пальцы и раздраженно выдыхает: — Я к тому, что ты единственная, кому не все равно. Ты постоянно…рядом. Почему? Тут каждый сам за свою задницу отвечает, каждый за себя, а ты еще и за меня мазу тянуть пытаешься…— она замолкает, а потом резко добавляет: — Только не говори, что мы подружки. Это не так. Вопрос Алехиной крутится в ее голове с того момента, как мелкая выпалила его на съемочной площадке. Она терзается: почему Настя не ответила, почему съехала с темы? Почему у нее такой растерянный вид сейчас? Женя боится, до дрожи в коленках боится, что прикипит, прирастет к ней корнями, привыкнет и больше не сможет отпустить. Эмоциональность играет с ней злую шутку, смеется: «Давай, доверься, чтобы тебя снова предали и бросили». И когда душа рвется к Насте, кричит, вопит, мозг посылает ей сигнал: «Держи дистанцию, ты настрадаешься». И она слушается. Лучше оттолкнуть, чем сделать больно им обеим. — Тогда кто мы? — вырывается у Иваненко и Женя удивленно распахивает карие глаза, будто бы ждала чего угодно, но не этого вопроса. — Союзники. Да, отлично подойдет. Ты не ответила. «Союзники, значит?» Женя ненавидит себя в этот момент еще сильнее, но продолжает твердо стоять на своем, загоняет ее в ловушку, из которой не выбраться. Отступать Насте уже некуда. — Я просто знаю, как это — когда толпой на одну… — Ты типа пожалела меня? — вдруг зло выплевывает Мазур и щеки ее краснеют. — Тогда не надо. Я ненавижу, когда меня жалеют. Иваненко крайне пугают перепады настроения, которыми страдает Женя, потому что она и не знает, чего ожидать в следующий момент. Ей невыносимо тяжело подбирать слова, она не хочет распалять девчонку еще больше, не хочет ранить. Не хочет говорить правды. Не поймет. Не поверит. — Я никогда не жалею людей. Я им сочувствую, сопереживаю, но не жалею. Непрошеные слезы снова — ну сколько можно рыдать, блять, — катятся по щекам, капают на плитку и Женя даже не пытается скрыть факт плача, как обычно любила это делать. Она просто заебалась. Потерялась в своем недоверии к людям и теперь не хочет подпускать человека, который искренне желает ей помочь. Запуталась, так, сука, запуталась, аж зла не хватает. — Я спрошу в последний раз, не пудри мозг мне, — резко бросает она. «Ебашь мне контрольный прямо в голову, давай, уже плевать». — Почему тебе не все равно? Отвечай, Насть. Это не Алехина, от нее не отмахнешься. — Сама догадайся. Она догадалась, уже обо всем догадалась. Еще на съемках клипа, когда Настя закрывала собой и не отпускала руки, когда она пошла за ней в гримерную. Она уже все знала. Мазур просто боялась признать это. Настя разворачивается к ней и пытается заглянуть в глаза. Женя облизывает губы и впивается взглядом в плитку на полу, избегая зрительного контакта, как будто в этой плитке есть что-то интересное. И вздрагивает от тёплых пальцев на щеке, что стирают аккуратно ее слёзы. Ей почему-то хочется прильнуть к ней, но она одергивает себя, качает головой и мягко убирает руку Иваненко. — Не стоит...не делай так больше, пожалуйста. Просит. Умоляет. «Я не привыкну к тебе, на те же грабли дважды я не наступлю». Она так и застывает, будто не дышит. Опять поддалась своим желаниям, идиотка. — Тебе неприятно? — голос Насти кажется ей прямо сейчас таким детским и обиженным, что хочется пожалеть. Она поднимает на неё глаза и тонет. В легких воздуха нет, они наполнены водой. Спасательный круг ей некому кинуть. — Нет, просто я не хочу привязываться. Не пойми меня неправильно. — Я не обижаюсь, правда. «Нихуя не правда, ноль правды». Настя умело скрывает свою боль — жизнь научила — поэтому улыбается, будто ничего и не было. Она перетерпит, переживет. Не в первый раз же. — Мивина… — Ау? — Я не хочу похерить все. Серьезно, не делай так. Забились? В ванной повисает гнетущая тишина, которую нарушает Иваненко: — Забились. — Отлично. Лицо ее, отчего-то, грустнеет. И у Жени, если честно, нет никакого желания выяснять причину этой грусти. «В какое же болото я блять вляпалась».***
— Меня никто не ждет в Полтаве. — Сестра не захочет со мной разговаривать. — Боюсь, не смогу увидеть братьев. — Не хочу видеть своих бывших друзей наркош. — Не хочу в пустую квартиру возвращаться. Они сидели впятером — поникшие, потерянные и явно не ожидавшие. Не думали, что так быстро все закончится, что придется прощаться так скоро с, уже родными, стенами. Будто у них отобрали дом, безопасное место, где никто и никогда не сможет сделать им больно вновь. Настя смотрит отрешенно на то, как Катя, с тяжелым вздохом, встает с кровати и двигается в сторону гардеробной, собирать вещи. Ее примеру следуют и Женя с Юлей. Последняя опускает голову низко, рукавом блузки стирает влагу с лица и бредет, словно на казнь. Ей, Настя уверенна, тяжелее всех сейчас. Она сама не замечает, как слезы катятся по щекам и Иваненко даже не пытается как-то успокоиться. — Ты чего плачешь? — Вика, все это время лежавшая на соседней кровати, поднимается на локте и смотрит с сочувствием (ей ведь не показалось?). Мивина только плечами пожимает, губы кусает и пытается подавить всхлип, что рвется наружу. — Ты привыкаешь быстро, да? Кивок. — Нет вредней привычки, чем привычка привыкать*, — шепчет, скорее себе, а не Алехиной. — Мне надо умыться. Ледяная вода не отрезвляет, не приносит спокойствия. Она открывает кран на полную, запирает дверь и дает волю эмоциям, иначе ее просто разорвет на части от этого мерзкого чувства. «Привыкла. Я охереть как привыкла». Лучше бы не приезжала сюда, лучше бы обратилась к психологу и дело с концом. Но Настя загибалась от того, что не может взять в руки себя, нести ответственность за свою собственную жизнь, что позволила себе отпустить все на самотек. И к чему это привело? Она снова хлещет водой на лицо и выключает кран. За дверью слышен нескончаемый поток мата, количество которого превышало все допустимые нормы для Школы Лэди. — Алехина, блять, бабой себя почувствовала? Так лучше бы и не пыталась. Мало того, шо тупая, так еще и криворукая, — орет Мазур и топает так зло, словно по комнате слон прошел. — А ты манда слепая, раз не видишь открытый лак, культяпками своими опять размахалась, а виновата я, ты дура, вот скажи честно? — Вика явно была настроена поцапаться перед отъездом. — Иди нахуй, очень сильно прошу тебя, — дверная ручка опускается. — Настюха, ты там? Открой, иначе здесь произойдет убийство, отвечаю! — Вот и вали к своей подружке! — кричит вслед Вика. — А ты вали нахуй! Мивина щелкает замком и в ванную влетает разъяренная Женя, держа в руках перепачканную блузку в красном лаке для ногтей. Она уже было хочет начать невероятный рассказ про тупую Алехину, но резко поднимает глаза на ее лицо и замирает. — Мивина, ты шо…плачешь? Блузка падает на пол, Мазур уверенно двигается к Насте, обхватывает руками лицо, не давая шанса отвернуться, и буквально заставляет ее смотреть на себя. — Зеньки краснючие, моя хорошая, шо случилось? Насть? Та опускает глаза, готовая в любой момент заплакать вновь, смотрит на носки туфель и не может ответа из себя выдавить. Но Женя понимает ее, просто по одному внешнему виду, по поведению. Понимает без слов. — Мне тоже страшно, нам всем страшно. Не хочу домой, — она заправляет выбившиеся пряди волос за ухо Мивины и продолжает. — Когда думаю об этом, меня прям трясет всю, внатуре неприятно. Мурашки ползут по голым плечам, и Настя только сейчас замечает, что Женя стоит перед ней без верха. Из-под тонкой ткани лифа выглядывает «равнодушие» и Иваненко зачем-то проводит пальцем по буквам. Мазур отскакивает, как от огня и недоуменно выдыхает: — Мивина, шо по личному пространству? Мы же не настолько... — Это не про тебя. Равнодушие. Она глупо улыбается и поднимает на неё глаза. «Не тони, Женя, Бога ради». — Вы как антонимы. Успокаивала бы ты меня сейчас, если бы действительно чувствовала его? Она стоит поражённая ее словами, прикладывает руку к татуировке, будто это ее больное место. Хочется прямо сейчас вывести чернила из-под кожи и забыть. — Не про тебя это, — повторяет Настя, — как и пантера на лопатке больше не про меня. Они обе молчат, откровенно пялятся друг на друга и понимают: что-то происходит. Прямо сейчас. Между ними двумя. Женя лишь надеется на трезвость Настиного ума, ибо за свой она уже не ручается. Она обещала себе не привыкать, не привязываться. Настя тоже обещала. И, очевидно, они, прямо как подружки, вместе проебались. — Спасибо…тебе, — хрипло говорит Мазур и, как в замедленной съемке, видит Настю, что движется на нее. Сильная рука зарывается в темные волосы, и она оставляет влажный теплый поцелуй на виске. А после съемка в ее голове ускоряется, и Иваненко стремительно покидает Мазур. — Я же просила не… — дверь в ванную хлопает,— делать так. Женя зло смотрит на гребаную дверь и прислоняется головой к холодной кафельной стене. Она бы соврала, сказав, что ей плевать. Но сердце бьется где-то в глотке, аж до тошноты. Женя бьет себя ладонями по щекам, в попытках успокоиться. Нихуя не выходит. — Какая же ты дура, Мивина.***
— Держись. — Ты тоже. Они сжимают друг друга в объятиях слишком крепко. На Женю накатывает тоска, накрывает огромной волной, хотя они еще даже не уехали. Настя гладит ее по волосам, словно убаюкивает, смотрит на школу и понимает: не зря. Все было не зря.«Я очень за Женьку переживаю, как она сумеет справиться со своей зависимостью в родном городе? Честно? Да, страшно за нее».
— Насть… — М? — Прости меня, — в шею шепчет Мазур, — за все. Если чем-то обидела, поняла? — И ты меня. За все. Она поднимает на нее голову, смотрит карими глазами, что в свете солнца отдают цветом янтаря и улыбается широко. — Надеюсь, свидимся. «Мне кажется, что Мивинка сорвется. Ну, типа опять начнет бухать, драться. Но я бы не хотела этого». Уже сидя в автобусе, смотря последний раз на Школу Леди, на закрытые ворота, что отрезают ее от прошлого, Женя вспоминает слова Иваненко: «Это не про тебя. Равнодушие». Мазур крутит кольцо на большом пальце и хмыкает про себя: — Ты не дура, Настя. Далеко не дура. — образ Мивины в голове заставляет ее расплыться в легкой улыбке. Женя все изменит: оборвет старые связи, вычеркнет неправильных людей из своей жизни, завяжет с наркотиками, будет звонить маме каждый день, устроится на работу, сдаст ЗНО и в университет поступит, обязательно. А портак под правой грудью она перебьет чем-то другим. Потому что равнодушие — это теперь точно не про нее.