Поставить на кон всё, чтобы не остаться с ничем.

- Дядя Дональд, тебе письмо!- Хьюи с оглушительным хлопком закрыл входную дверь и, спотыкаясь, побежал на кухню, где его дядя допивал свой чай. Дональд, который до этого, уткнувшись носом в чашку, размышлял о чём-то своём, встрепенулся и обернулся на голос племянника. Злободневные мысли тут же улетучились из головы Дака. Ему резко стало неинтересен прогноз погоды на завтра, который предвещал лёгкий дождик, стало скучно прокручивать в голове, что бы такого приготовить с утра тройняшкам на завтрак, и как важно не забыть постирать и развесить бельё. Хьюи залетел, как тайфун, в комнату и взобрался на высокий стул рядом с дядей. Глаза утёнка горели от любопытства. Редко кто писал Дональду письма, разве что налоговые инстанции или Луи отправлял сам себе открытки из разных мест. Немного потрёпанный конвертик тут же оказался, словно на тарелочке перед Доном. На бумаге были ровненько наклеены узорчатые марки, ценой в пятнадцать центов, на удивление и почтовые штампы были расположены ровно, а не как обычно, наслаиваясь друг на друга. Но тут же послышался топот со всех комнат и рядом, на таких же высоких стульях, оказались Вэбби, Дьюи, Луи, Хьюи. - Вам всем так интересно узнать, что там?- Дональд покрутил письмо в руках, не решаясь посмотреть адрес отправителя. - Конечно, не каждый день тебе, дядя, кто-то пишет бумажное письмо,- Дьюи подпёр голову руками, глазами обводя бумажный конверт. - Кто ещё придумал на марку и отправку тратиться,- Луи выдохнул и покачал головой,- Можно же было позвонить, в конце концов. - Открывай же, чего ты ждёшь, или тебе принести мой личный нож для писем?- из дверного прохода вышел Скрудж, ведь даже его заинтересовало, что же могло прийти лично Дональду в идеально свернутом бумажном конверте, в вечер четверга. - Открываю, открываю,- голос Дона слегка дрогнул, как и его пальцы, но, присмотревшись к строке, где всегда указывался адрес, индекс и имя отправителя, Дак, казалось, и вовсе пропустил удар через сердце,- Глэдстоун?! Дональду захотелось порвать это письмо и выбросить в мусор. Нет, открыть, перечитать несколько сотен раз и сохранить навсегда. Нет, разорвать ещё мельче и сжечь в пепел. Но Дак не мог прямо сейчас взять и выставить всё напоказ. Его выдавал метавшийся по комнате и конверту взгляд, потные ладони, прикушенная губа и поднятые брови. Сердце скакало в груди, как райская птица в тесной, но золотой клетке. Дональд шумно сглотнул, хотя в горле пересохло. Глаза боятся, а руки делают, поэтому тут же конверт был аккуратно вскрыт. Оттуда Дон достал одинокую фотографию. Пять пар любопытных глаз не переставали следить за каждым его движением. - О боже мой, это ваша фотография из детства?- Вэбби приподнялась, выпрямляясь и придвигаясь за плечо Дака. - Дядя Дональд, у тебя тут такая прическа, почему ты перестал так зачесывать волосы?- Дьюи усмехнулся, тоже придвигаясь ближе. - Откуда у дяди Глэдстоуна такая жилетка? Мне бы такую,- Луи тоже придвинулся, пытаясь подробнее разглядеть ни сколько саму фотографию, сколько, пожалуй, маленький галстук-бабочку на шее двоюродного брата своего дяди, крой его жилетки и выглаженную рубашку. Пока на Дональда, как град, сыпались вопросы, в его ушах звенело, а зрачки резко сузились. Зачем Глэдстоуну было присылать эту чертову фотографию? Дело не в том, что Дону было нелепо и смешно видеть себя ребёнком с растрепанной челочкой, и даже не в самом снимке. От Гандера столько дней не было ни звонка, ни весточки, а тут он без предупреждения просто присылает их детскую фотографию. Без письма или записки. Как он смел. Они такие забавные и милые на фотографии. Глэд улыбается по-своему очаровательно, а Дон не смотрит в камеру, он смотрит на своего кузена. Этот кадр навсегда остался на бумаге, также как дорогие люди навсегда отпечатываются на сердце, почти как тягучий сургуч, если не крепче. Никто и никогда не мог устоять перед обворожительной улыбкой Глэдстоуна, вот и Дональд не смог. А сейчас, спустя столько лет, которые и не сказать, чтобы пролетели, как ноябрьский ветер за окном, но нельзя и утверждать, что время тянулось как улитка, Дон смотрит на картинку и не понимает, что с ним происходит. То от тоска поглощает его изнутри, начиная с сердца, то ли непринятие толкает его к обрыву. Комната вокруг заходила ходуном, и Дональд поджал под себя ноги. - Вы не представляете, сколько таких фотографий осталось,- Скрудж приподнял уголки губ, вспоминая все радостные моменты, когда его племянники были ещё крохами,- Мы можем найти все эти снимки в тех альбомах из семейных архивов,- Макдак призадумался, не забыл ли он, где лежат стопки пыльных фотоальбомов с кучей самых разных карточек, пропитанных воспоминаниями. - Тогда почему мы ещё сидим тут?- Дьюи первый спрыгнул со стула и побежал по лестнице на второй этаж, а за ним следом и его братья вместе с Поночкой. Скрудж посмотрел на Дональда, замечая непонятную дрожь и, как будто даже почувствовал то жжение, которое сейчас прожигало виски Дака, как ещё тлеющая сигарета прожигает бумагу. - Ты хоть позвонил бы ему, поговорили может быть. Макдак последний раз окинул взглядом племянника, списав всю тревожность того, просто на неожиданность всей сложившейся ситуации, и ушёл вслед за детьми на второй этаж особняка. Но у Дональда на то было совсем другое мнение. Его как в холодную и мокрую простыню окутало ощущение непонимания и потерянности. Сейчас он не хотел даже слышать голоса Глэдстоуна, не мог думать о том, что он сейчас делает, изменился ли его взгляд и манера речи. Дону хотелось отбросить все воспоминания, которые уже всплывали в его сознании. Картинки событий так грели душу, но если прикоснешься- обожгут кожу, оставив болючий волдырь. Чай в чашке, стоявшей на мраморной столешнице, давно остыл и превратился в непонятную горькую жидкость. Дак, не ловко спрыгнул с высокого стула, а скорее сполз с него, боясь потерять равновесие и провалиться сквозь пол. Фотография все ещё была у него в руках, собирая в себя всю тревожность и беспокойство. Покачиваясь, селезень побрел в комнату, еле волоча ноги. *** В небольшом помещении воздух кружился рябью, как помехи на телевизоре. Казалось, что повсюду стоит треск виниловой пластинки, которая из раза в раз прокручивает одну и ту же мелодию. Дональд лежал на диване, отделанном мягкой тканью. Живот скрутило и завязало узлом. А в голове не умолкали ни на секунду мысли. Селезень то резко начинал злиться, пропитываясь желанием разрушить все вокруг, не оставляя следа ни от чего, то хотелось выплакать всё наружу, размазывая горячие капли по щекам, то вовсе он начинал улыбаться и посмеиваться, как последний сумасшедший, развязавший сам себе руки. Дак не мог сейчас сесть и признаться себе во всём. Что он чертовски хочет снова почувствовать прикосновение рук Глэдстоуна на своей спине, когда тот во время прогулки незаметно поддерживает его. Что он снова нуждается в том разрывающем чувстве, когда он пытается заглянуть в глаза Гандера, но тот замечает это и приходится отводить взгляд, словно ничего и не было. Что Дональд никогда не забудет, как однажды, после очередной попытки сыграть с кузеном в покер, Дон впервые выиграл, и, на радостях, Глэдстоун затряс его за плечи и так непринужденно поцеловал в щеку. В тот день Дональду не просто улыбнулась удача, она буквально подхватила его на руки и начала кружить, пританцовывая. Дака снова всего вывернуло наизнанку. Так может, это все и есть одна большая игра? Сплошной блеф и поддавки? А ему сейчас нужно собраться и выдать покерфэйс? Но селезень понятия не имел, какой картой ему нужно пойти, чтобы хотя бы отбиться, к чему здесь говорить о выигрыше. Голову Дональда словно сжало нагретое до предела металлическое кольцо, становившееся уже с каждой минутой. Все вокруг летело вихрем, оставляя его одного на месте, на точке невозврата. Сердце уже билось не так ровно, а рвано пульсировало, отдавая дробью в кончики пальцев и оглушая до контузии. Это должно было прекратиться, все это ненормально. Неясная пытка обязана была остановиться, как и ураган вокруг. Дональд встал с дивана, который казался местом пытки, таким противным и чуть ли не ненавистным. В выдвижном шкафчике должна была быть бутылка чего-то крепкого, как это обычно бывает в особняках. И эта комната стала не исключением. Две бутылки, при открытии ящичка, ударились друг о друга с противным стекольным лязгом, что тут же отдался больным выстрелом в висок Дона. Дак не то, что бы не пробовал дорогой и хороший виски, ему вовсе не хотелось притрагиваться к какому- либо крепкому алкоголю просто из принципа. Но сейчас ему было все равно на то, сколько стоит эта бутылка с янтарной жидкостью, что это никак не поможет избавиться от головной боли, а только усилит её, и, что все вокруг может начать гонку в четыре раза быстрее. Дональд не стал даже для приличия доставать бокал, а сразу с треском открыл бутылку и сделал слишком смелый глоток из узкого горла. Селезня перекосило от горечи, а внутри голый огонь вспыхнул от крохотной искры. Поначалу стало так тепло, а послевкусие оказалось приятным и сладковатым, как это обычно бывает, ведь именно оно решает исход ощущений. Все было бы так, если бы Дон об этом задумывался. Он продолжал делать ужасно большие глотки, полностью обжигая горло. Маленькие капельки стекали с губ на воротник кителя. Дональда начинало подташнивать и вести в сторону. Он отодвинул от себя бутылку, загоняя её куда-то под стол и откинулся спиной на диван, все ещё оставаясь сидеть на полу, выложенном дубовым паркетом. Сейчас алкоголь делал своё дело. Мысли не складывались в ровный и правильный пазл с четкими углами, а начинали водить хоровод, переводя на бег и бешеную скачку. Дональд закрыл лицо ледяными ладонями и рассмеялся. Карточный азарт мгновенно исчез, оставляя лишь желание поставить на кон всё, чтобы не остаться с ничем. Бред? Бред. Только вот селезень уже перекатился на колени и медленно встал. Плевать, что будет происходить в течение грядущих пары часов. Плевать, что он пожалеет об этом. Плевать, что он может быть убит одним словом или взглядом сейчас, что его состояние сейчас на волоске. Ему нужно было высказать в лицо всё, что он думал, признать это и самолично поставить подпись под своими словами. Дойдя до выхода из особняка, Дональд убедился, что он не был замечен и потащил сам себя к машине. Наверняка, дети со Скруджем сейчас рассматривают второй или третий фотоальбом, упиваясь рассказами юношестве его дяди. Уже сев за руль, его сознание разделилось: все действия были четкие и сохраняли выдержку, а вот то, что происходило в его голове, скорее было похоже на прыжки с высоченного трамплина сначала в ледяную воду, затем тут же в кипяток и так ещё пару раз. Дональд сжимал пальцами руль до боли и хруста в костяшках. Дорогу он кое-как помнил и приходилось ориентироваться по знакам и доверять лишь самому себе. Хотя, как он мог, если сейчас по его щекам предательски текли слезы. В груди защемило сильнее, а в глазах помутнело. В одну кучу смешалось всё: невыносимая боль, горечь обиды, стыд и презрение, страх и нежелание принимать сейчас себя. Что он творит? Отдаёт ли он отчёт самому себе? Понимает ли он, к чему могут и не могут привести его действия? Было поздно о чем либо думать. Машина остановилась прямо у ворот дома Глэдстоуна Гандера. Это либо конец, либо начало. Дональд вышел из машины и, на удивление, пошёл к двери слишком уверенным шагом, сжимая кулаки и кусая нижнюю губу. Селезень не замечал ничего вокруг и не думал о своём внешнем виде, запахе алкоголя и о том, что у него наверняка сейчас будет заплетаться язык. Через пару мгновений после нервного стука Дональда в дверь, она распахнулась, выпуская тёплый свет комнат на улицу. - Кузен Дональд? Какая встреча, ты так поздно. Что-то случилось?- Глэдстоун стоял перед Доном как ни в чем не бывало, отпуская клишированные вежливые фразы, но в глазах читалось удивление. - Ты случился,- Дональд плечом толкнул Гандера и прошёл в прихожую,- Зачем ты прислал эту фотографию?! - Какую фотографию?- Глэд призадумался и отвёл взгляд,- Ты про наше детское фото? Так я отправил его ещё на позапрошлой неделе, знаешь ли, нашёл и решил поделиться такой вещью,- Гандер мог бы ещё минут пятнадцать распыляться, неловко улыбаясь и покачиваясь на пятках, если бы Дональд в мгновение не пересёк бы расстояние между ними. - То есть, ты так долго не давал о себе знать, а тут решил отправить такую весточку?!- Дон истерично усмехнулся, кладя ладонь на лоб. - От тебя несёт перегаром, Дональд. Ты выпил? Да я же... - Ты хочешь сказать, ты без злого умысла?! Конечно, кузен, без него. Тогда объясни мне, на кой черт я думаю постоянно только о тебе, твоих кудрях и о том, что ты сделал пару лет назад?! А?!- Дон сорвался на крик, всплескивая руками, но слезы градом продолжали катиться по щекам, капая на светлую плитку. Его как с цепи сорвало. - Разве я что-то такое сделал?- Глэдстоуну ничего не оставалось, как попятиться назад, проходя через арку и упираясь в подлокотник дивана, что послужил единственным препятствием. Но где-то внутри, далеко-далеко, он начинал понимать, о чем идёт речь, и сердце забилось чаще. - А тот поцелуй в щеку, тогда в казино! Или это уже ничего для тебя не значит?! А то как ты постоянно хлопал глазками и тихо лепетал что-то?! Или это тоже все просто так?!- Дональд, казалось бы, предъявлял те вещи, которые делали многие, не намекая ни на что, но для него малейший жесть в его сторону становился поводом вздохнуть и очнуться. - Дональд, ты пьян. - А ты думаешь, почему?! Да все из-за тебя, Гандер! Ты же ведь никогда не скажешь мне то, ради чего я нёсся сюда как опешивший!- соленые струйки на щеках Дака не успевали высыхать, он упал на колени, сворачиваясь от уходившего вниз ощущения страха. - Не скажу чего?- совсем тихо, почти шепотом сказал Глэдстоун. Он сейчас словно услышал звон чего-то маленького, что отозвалось внутри него. Все вернулось. Вернулась трепетность, что он чувствовал пару лет назад. Вернулось воспоминание прикосновения нежных губ к щеке, и как после этого Глэд не мог признаться самому себе, что так гордится, что сделал это. Как он долго ждал подходящего момента, чтобы вся нежность и чувства превратились в незначительный поцелуй в щеку. - Ты же никогда не скажешь, что любишь меня так же, как я любил тебя все это время,- Дак окончательно закрыл лицо руками и начал часто и тихо вдыхать воздух, пытаясь кулаком прикрыть рот. - Никогда тебе этого не скажу, Дональд,- Глэдстоун опустил руку на шею Дака. Его ладонь дрожала и становилась холодной. Голос рвался, превращая интонацию во что-то скачущее, и, то утихающее, то вскрикивающее. У Дональда мир ушёл из-под ног. Все провалилось, с треском разбиваясь. Ему хотелось сейчас разодрать себе горло, чтобы не закричать. Да, все эти годы он жил осознанием того, что любит Глэдстоуна. Ему хотелось постоянно быть рядом, держать его за руку, смотреть на него. Он не мог ни дня провести, не думая о Гандере, о его глупых фразочках, походке и всей его сущности. А сейчас, немой крик вырывался из глотки, собирая жгучесть виски и колкие шипы накрывавшей паники. Хотелось исчезнуть раз и навсегда. Сносившие все вокруг удары сердца заглушали окружающие реалии. Было так тошно и невыносимо, что казалось пролетали Часы, а прошло всего пару десятков секунд. Тихий и робкий голос Глэдстоуна вырвал Дональда из череды оглушающих осознаний и переворачивавших все вокруг мыслей. - Никогда тебе этого не скажу, Дак, даже не надейся,- Глэд поднял лицо Дона за линию челюсти и посмотрел прямо в мутные голубые глаза,- В этой жизни я не смогу тебе такого сказать, потому что люблю тебя ещё сильнее.