Крабат. Новая мельница чисто мелет

Жили-были мальчик и девочка, Лобош и Катержинка. Жили они на мельнице на речке Шлайхграбен неподалеку от маленького саксонского городка. А почему на мельнице? Потому что у Лобоша отец был мельник, а отец Катержинки при нем – старший подмастерье. Лобош и Катержинка крепко дружили с самого детства и все всегда делали вместе. И корову пасли, и в лес за грибами бегали, и на речку – рыбу удить. Вместе слушали долгими зимними вечерами красивые песни, на которые мама Лобоша была большая мастерица, или сказки, которых целый мешок знал еще один мельничный подмастерье, весельчак дядя Андруш. А надобно вам знать, что сызмала носила Катержинка на шее, на кожаном шнурочке, маленькое украшение – тонкое золотое колечко. Никогда не снимала, даже когда в реке купалась. Знала: ей от него большая удача и защита. А откуда знала – того не знала. Но когда Катержинка подросла и стала задавать всем вокруг много вопросов, спросила она и о колечке. Откуда, мол, у нее это колечко, и кто ей его подарил. Да только все отшучивались – или вправду не знали? Мельник, отец Лобоша, сказал, погладив девочку по голове, что это колечко подарил ей добрый волшебник, когда она только на свет появилась, и что нужно ей беречь колечко как зеницу ока, оно, мол, ее от всего дурного в жизни убережет. А что за волшебник – не сказал. Да и не бывает никаких волшебников, только в сказках они есть, а по взаправде – нет. Лобош, тот в волшебников верил. Ты, говорит, видела, как твой отец людей лечит? (У отца Катержинки и правда была такая способность – был он не только мукомолом, но и прославленным в окрестностях лекарем.) Разве ж это не волшебство? Пошепчет, пальцами пощелкает, тут помнет, там нажмет, и готово, человек здоров! Но Катержинка не соглашалась. Какое же это волшебство? Это умение. Наконец, спросила Катержинка про свое колечко у дяди Андруша, когда тот был в добром расположении духа. - Так это у тебя пумпхутово колечко, малышка, - дядя Андруш раскурил трубочку, к которой в последнее время пристрастился. - Пумпхутово? – повторила Катержинка, пробуя на вкус странное слово. – А что это значит? - Э, детки, разве я никогда не рассказывал вам про Пумпхута? – удивился дядя Андруш. – Ну так слушайте! И они с Лобошем услышали историю, известную каждому мукомолу в этих местах – про веселого странника в высокой шляпе и одежде простого подмастерья, который ходит по мельницам - и нечистым на руку, жадным да жестоким мельникам спуску не дает. А тех, кто со своими подмастерьями добр, тех, наоборот, наградит. Чем наградит? Удачей, своей благосклонностью или даже собственноручной помощью. Одного злого мельника он как-то раз превратил в мышь, а сам перекинулся котом и так потрепал, что тот надолго запомнил: подмастерьев своих обижать не моги! Сам видел, вот вам крест, детки, добавляет дядя Андруш, однако не крестится, а смеется. С ним весело. - А к нам на мельницу Пумпхут тоже разок заглянул – и было это как раз семь лет назад, в сааамом начале сентября. А знаете, детки, что в тот же день случилось еще на нашей мельнице? - Я родилась! – выкрикивает Катержинка. - Точно! – дядя Андруш поднимает желтоватый от табака палец. – Проведал, знать, Пумпхут, что у нас тут дым коромыслом, и заглянул подсобить. И давай мешки с зерном ворочать наравне со всеми парнями, только они потеют, да спину потом ломит, а Пумпхуту нипочем. А ему и говорят – девочка тут у нас нынче родилась, и чарку подносят за ее здоровье. Выпил Пумпхут ту чарку, поклонился – и только его и видели! Глядят, а на дне чарки – колечко вот это золотое. Так и поняли, что это тебе от Пумпхута подарочек… Катержинка слушает, затаив дыхание. Она и верит, и не верит. - А каков он собою, Пумпхут? – спрашивает она. - Каков собою? Да с виду неказистый – черный, будто цыган-конокрад, волоса буйными кольцами, сам тощий, рубаху скинет – ребра видно, как у трактирщиковой козы. Руки мозолистые, потому как он всегда на мельницах работает, и ноги тоже – он же от мельницы к мельнице пешком топает по полям и лесам, и по всем проезжим дорогам. На плече у него котомка, в руке палка, как у обычного бродяги. На голове торчит высокая островерхая шляпа, оттого и прозвали его «Пумпхут» - пухлошляп. И нипочем не узнать, что это именно он, пока не заметишь, что в левом ухе у него – тонкое золотое кольцо. Только никто почему-то сразу не замечает… - Это самое! – ахает Катержинка, хватаясь за колечко на шнурке. - Не может быть это самое, - лезет Лобош со своей рассудительностью. – Как бы он его в ухо вставил, коли оно целехонько? А как бы вынул? Или он ухо себе разорвал, чтоб тебе колечко подарить? - Да ему, Пумпхуту, это раз плюнуть, - не очень внятно поясняет дядя Андруш, отвлекаясь на свой стакан. - А молодой он или старый, Пумпхут? – хочет знать Катержинка. - Да не то и не другое, а такой, примерно, как я, выходит, - говорит дядя Андруш, расправляя могучие плечи. Совсем старый, значит, с сожалением понимает Катержинка. Но однако ж – взаправдашний волшебник! С той поры Катержинка стала это колечко еще больше любить и считать своим оберегом. Раз хватились ее, когда все по ягоды пошли – видать, ягодка за ягодкой, и убрела девчушка с полянки в самую чащобу. Тут на мельнице паника, все бегут, матушка близка к слезам, но не успели до опушки добраться, глядь – выходит из лесу Катержинка, живая, здоровая и веселая. Матушка давай ее обнимать, целовать. - Да как же ты нашла дорогу, моя маленькая? А Катержинка ей и говорит: - А я сначала никак не могла найти, даже заплакать думала от испугу. А потом просунула палец в пумпхутово колечко, научи, говорю, меня, Пумпхут, как дорогу найти, тут-то тропинку и увидала. И еще случаи были разные, много. Про тот – ей уж лет двенадцать было, - когда пара подвыпивших парней из Лауты ей повстречалась, да про то, что они ей говорили, Катержинка и вовсе никому сказывать не стала. Только, стоило ей до колечка дотронуться, один из них запнулся, видать, об кротовую норку, не удержался, и прямо на второго полетел, а Катержинка – давай бог ноги! Шнурок с годами поистерся, и Катержинка стала носить тонкое золотое колечко просто на пальце. За это прилепилось к ней прозвище «пумпхутова невеста». Больше всего младшие мельничные усердствовали – Катержинкины три меньшие сестрички, да Лобоша брат с сестрой. Пумпхутова невеста – то, да Пумпхутова невеста – се. А она, вишь, считала, что оно и лестно. На прозвище откликалась. Долго ли, коротко ли, подросла Катержинка, расцвела, превратилась в юную девушку, высокую и сильную, ясноглазую и черноволосую. Матушка всяко старалась, чтоб к хозяйству ее приобщить, да не очень-то оно выходило. Пироги у Катержинки неизменно подгорали, каша оказывалась пересолена. Примется белье полоскать – замечтается, глядь, лучших сорочек и нету, течением унесло. Один расход. Так что отступились, благо, в девчонках-помощницах на кухне недостатка не было. Зато пристала Катержинка к мукомолам, все время среди подмастерьев крутилась, ну и Лобош, понятно, с нею. Поначалу старшие шутили, прочь ее гнали – куда тебе, ни мешок поднять, ни зерно засыпать, а все же тут был от нее толк. Юркая, быстрая, она то вовремя пустой мешок подставит – ни ложки муки зазря не пропадет, то первой нехорошую трещину в жернове приметит, а не то просто развлекает мукомолов разговорами да песнями, да воды ковш поднесет в самую жаркую минуту. Глядя на такой ее интерес, дядя Андруш сделал раз какой-то секретный знак, дотронулся до плеча Катержинки – и она одним махом вскинула на спину полный мешок с зерном, легче, чем это Лобошу удавалось, будто превратилась во взрослого сильного мужчину, не хуже отца или самого дяди Андруша. Катержинка его от восторга аж расцеловала. Только мельник, отец Лобоша, на дядю Андруша потом сердился, она слышала. А тот оправдывался – мол, чего страшного, девчонке все удовольствие, пусть развлекается. А Лобошу она не стала про это сказывать. Он опять заведет свое – волшебство, мол. А какое ж тут волшебство? Так, позабавились чуть-чуть. Раз раннею весною приехала на мельницу богатая карета, остановилась у самых ворот. Кони-красавцы норовистые копытами сырой снег роют, пена с уздечек капает. Катержинка тут как тут вертится – любопытно ей на такую диковину поглядеть. И выходит из кареты знатный господин – собою неказистый, блеклый да остроносый, старый, зато в бархате и шелках, а поверх того в серебристой шубе. Поглядел знатный господин на Катержинку и говорит: - Ты кто такая? Как зовут? Что-то я тебя тут раньше не видывал? А Катержинка за словом в карман не лезет: - Так ведь и вас мне видеть не доводилось раньше! А звать меня Катержинкой. Господин же своего имени называть не спешит, разглядывает девушку, так глазами и ест, длинным носом крутит-вертит. - Чья же ты, - говорит, - будешь? Что, твой отец – здешний мельник? Как его имя? - Мельник не мельник, а мукомол, - Катержинка ему в ответ, - зовут его Мертеном. На это знатный господин ничего не ответил, а только еще раз на девушку зыркнул и прошел в дом. Под вечер сыскала Катержинка дядю Андруша и все у него выспросила, кто да зачем приезжал. А надобно сказать, что мельник, отец Лобоша, хоть и был простой деревенский мукомол, однако мудрец, каких свет не видывал, и сам курфюрст ни одного сложного дела не затевал, с ним не посоветовавшись. Вот и посылал он за ним то и дело своих царедворцев, чтоб те доставили его в самый Дрезден, во дворец, и там совета у него спрашивал, да с таким почетом принимал, будто курфюрст самая что ни на есть мелкая сошка, а мельник – не меньше графа. Так что знатный господин в карете и был посланником самого курфюрста. И так запала ему в сердце Катержинка, что, вернувшись в свои богатые покои в Дрездене, он ни о чем другом думать не мог. Слуги к нему, кто с бокалом дорогого вина, кто с тончайшими яствами, а он им – подите прочь! И решил тот знатный господин во что бы то ни стало завоевать сердце Катержинки. Принялся посылать к ней своих слуг с подарками. Привозят они Катержинке шелковое платье, какое и сама супруга курфюрстова не постеснялась бы надеть. А Катержинка смеется – как в нем, в таком, за скотиной ходить, на речку бегать? На что, мол, оно мне, когда мне дядя Андруш свой старый фартук мукомола отдать посулил! Тогда привозят слуги того знатного господина для несговорчивой девчонки атласные туфельки, жемчугами расшитые, на тонких каблучках. А Катержинка пуще прежнего хохочет – на что мне? Я все лето босиком, а зимой, до ручья добежать, суну ноги в отцовские сапоги, и ладно. Что ж, посылает он ей богатый перстень – в золотом цветке изумруд, по краю яхонт да лал. Полюбовалась перстнем Катержинка, обратно слугам сунула, да и говорит: - Есть у меня уже золотое колечко, пумпхутово, а другого мне не надобно! Тогда рассвирепел знатный господин. Не хочешь, думает, подобру – так я найду, как тебя заставить! Вот раз, по осени, остались дома только Катержинка, да Лобош, да малые ребята – остальные все на дальнюю ярмарку уехали. Тогда очередь Катержинкина была за неразумной малышней присматривать, ну а Лобош за компанию остался. Ему все равно ярмарка без Катержинки была бы не в радость. Вышла Катержинка к ручью за водой, тут налетели солдаты, схватили ее, затолкали в карету с зарешеченным оконцем, и только слабый крик донесся до Лобоша, только опрокинутое ведро на дороге увидел он, когда выбежал за ворота, только следы от колес и копыт. Хотел Лобош немедленно по следу кинуться, да как малышей одних оставишь? Тут он припомнил, что несколько бродячих мукомолов, что на сезон нанимались, до сих пор не разошлись еще – отец им позволил пожить покамест в амбаре. Лобош – к ним, выручайте, мол, ребята! Они парни добрые, рады помочь, за малыми приглядеть. А один, самый тощий да хлипкий, с Лобошем вместе увязался. Пропадешь, говорит, один. Небось, и куда идти не знаешь! По следам от колес и впрямь не понять толком, куда карета поехала, но Лобошу того и не надо. - В Дрезден надо идти, - говорит. – Знаю я, кто Катержинку похитил. Тощий подмастерье обрадовался, головой закивал, молодец мол, парень. - Далеко дотуда? – спрашивает Лобош. - Часов за шесть дойдем, - отвечает. Тут у Лобоша в глазах ажно потемнело. Так долго? Да что за это время с девушкой станется! Но подмастерье утешает: - Пумпхутово колечко-то при ней? Так ничего ей никто не сможет сделать! Ну, Лобош от этих слов маленько повеселел. И пошли они по дороге в Дрезден. Долго ли, коротко ли, а дороге все нет конца. Вьется она, петляет, ноги натруживает. Идут Лобош с бродячим подмастерьем, торопятся, землю шагами меряют. С непривычки у Лобоша уж икры свело и спину прихватило, а тот, другой, хлипкий да тощий, хоть и тоже приметно устал, а знай шагает, палкой резной себе помогает да насвистывает – не весело, а грозно. Мол, берегись, кто Катержинке зло причинить осмелится. Наконец, в сумерках показались впереди колючие колокольни Дрездена. Ах, как хорош старинный город Дрезден, когда вечерние колокола наполняют его улицы своим густым звоном, а огни в окнах – то тут, то там – разгоняют мрак веселыми искорками домашнего тепла и уюта! Но лучше всех – курфюрстов дворец. Изукрашен и раззолочен он, будто картинка, будто пряник на рождественский елке. Кабы у меня был такой дворец, думает Лобош, я бы нипочем в нем жить не стал. Выстроил бы себе домик напротив, чтоб такую красоту каждый день из окна видать. Только попасть в тот дворец простому человеку заказано – у лестницы часовой с ружьем, повыше еще один, и в сенях двое поставлены. Никак не войти. Вот встали Лобош с подмастерьем напротив дворца, задумались. А что ж тем временем Катержинка? Поначалу пробовала она брыкаться да кусаться, но солдаты в возке – приказ есть приказ! – держали крепко. Она и утихла. Привезли ее в какой-то дом, вводят в богатые покои – а дверь на ключ накрепко за ней замыкают. Катержинка перво-наперво к приоткрытому окошку – да куда там! До земли далеко – спуститься не спустишься, а упадешь, так насмерть расшибешься. Думала было начать все в комнате крушить, вазы об пол швырять, занавеси срывать, да рука не поднялась, так красиво были покои обустроены. Вазочку только в руки взяла, позабыла, зачем взяла: залюбовалась. По низу синь-обод пущен, изогнут, будто волны, а по нему, глянь-ка, золотые корабли плывут, над ними птицы божии летят, а всех выше в небесах, у самого горла вазы, крошечные ангелочки держат пышные цветочные гирлянды. Катержинка к другой вазе, а там и вовсе иной рисунок, любопытнее прежнего. Так и развлеклась. И не приметила, когда в двери проскрежетало, и входит тот самый неприглядный господин, старый да серый. Но одет лучше прежнего: нынче на нем алый камзол чистого бархата, в ножнах шпага с бриллиантовой рукоятью, а на перевязи три ордена, один другого ярче. И говорит этот господин Катержинке: - Позвольте, мол, представиться, так и так, зовут меня граф Лешек Банневиц-Инненштадский фон Козельбрух, имею честь быть советником господина Вацлава Будзиша, первого министра Его Светлости господина курфюрста Саксонии! - То есть навроде нашего Яцека? Он у нас тоже приставлен младшим помощником дяди Витко, который старший подмастерье при господине мельнике, - быстро отвечает Катержинка и видит, что господин граф и так далее, точно, крепко рассердился, но виду не показывает. - Ты девица простая, неученая, но я несмотря на то намерен оказать тебе великую честь, - продолжает граф. – Я человек знатный и богатый, владею поместьем на Инненштадте и собственным дворцом в Банневице, все у меня в достатке, а супруги и наследников нет. Потому решил я на тебе жениться! – и тут звонит в колокольчик, и вбегают лакеи, у коих все уж приготовлено. Один тащит ведерко серебряное и бутылку в нем, во льду, другой бокалы на подносике, а третий подает коробочку красного сафьяна, а в ней перстень вдвое больше и краше прежнего: в золотом цветке другой, в нем цветок алмазный, а уж в том изумруд. Берет господин граф ту коробочку у лакея и к Катержинке шагает: - Теперь ты моя невеста! Но Катержинка головой мотает. - Нет, - говорит, - спасибочки, но я уже кое с кем другим обручена. Я пумпхутова невеста, вот, глядите! – и руку с колечком показывает. Тут граф Лешек Банневиц-Инненштадский фон Козельбрух всерьез осерчал. Лакеев всех одним движеньем прогнал, схватил Катержинку за руку, и не успела она ахнуть, как тонкое золотое колечко, ее чудесный оберег, в окошко полетело, только взблеснуть в лунном свете успело. - Ах так! – кричит Катержинка и на господина графа смело бросается, хочет всю его поганую остроносую рожу расцарапать и все его бесцветные волосенки повыдергать. Насилу он ноги унес. Только крикнул напоследок – ты, мол, еще пожалеешь! Я своего добьюсь! На коленях молить меня будешь! И опять только замок скрежетнул, и осталась Катержинка одна. Пумпхутово колечко, оно недаром под луной взблеснуло (такие колечки волшебные все делают недаром). Увидали его блеск Лобош с подмастерьем, стоявшие у ступеней дворца! Верней, Лобош, тот не уверен был, а подмастерье, даром что немолод, а острее видел. Нагнулся и с булыжной мостовой колечко подобрал. А сам показывает: вот оттудова, мол, из верхнего этажа, из северной башни оно летело, где свечки горят и окошко приотворено. Лобош было рванулся к башне, но тут же руки и опустил. Видит же – не дурак! – что человеку до таких высот не подняться нипочем. - Человеку нипочем, - говорит тощий подмастерье, - а птице – запросто! Тут он взмахнул рукою, и в тот же миг Лобош оборотился во взъерошенного деревенского воробья. Пискнул что-то на птичьем языке и взмыл к отворенному окошку. Сел на подоконницу, и только успел задуматься, как ему обратно человеком сделаться, Катержинку, в креслах пригорюнившуюся, позвать, как та сама встрепенулась, на воробья взглянула да и воскликнула: - Лобош! Даже в птичьем обличье признала. Ну тут Лобош прыг на ковер, и в один миг самим собой обратно сделался. Катержинка давай его обнимать, и даже поцеловала ненароком на радостях (хорошо, в комнате был полумрак, не видать, как парень покраснел). Бросились они скорее к двери – а она заперта, конечно. Лобош плечом поднажал (был он хоть росточком мал, но крепок, на мельничной-то работе дохляки не задерживаются) – но не поддается стальной графский замОк! - Нет у меня больше пумпхутова колечка, - причитает Катержинка, - а то бы нам с тобой Пумпхут помог! – и сама вместе с Лобошем на дверь наваливается. Тут-то дверь и поддалась, доска подле замочной скважины расселась, и Лобош с Катержинкой чуть на пол не попадали. Бегут они вниз по лестнице, а навстречу им трое солдат. Один сразу Катержинку за локти ухватил, а другие два – на Лобоша, да со шпагами! - Помогай, Пумпхут! – кричит Катержинка, да не глядя пяткой куда-то позадь себя заехала. Солдат охнул да руки разжал, как раз вовремя: те двое на Лобоша налетели, он от ихних шпаг голыми руками отбивается как может. Катержинка какую-то картину со стены хвать, и одного солдата холстом по голове. Пока он силился из по плечи его зажавшей рамы выбраться, юркий Лобош третьего на лестнице с ног сбил, и побежали они с Катержинкой дальше. До следующей лестничной площадки добежали – а там сам граф Лешек Банневиц-Инненштадский фон Козельбрух навстречу им из покоев выходит, руки потирает: попались, голубки! - Пропусти нас! – кричит Катержинка. – Нас Пумпхут ведет-защищает! - От меня защиты нет, - рявкает господин граф, пальцами только щелкнул – и вдвое больше солдат откуда ни возьмись вылезло. Сейчас схватят они Катержинку и Лобоша! Но только тут по другую сторону лестницы двери высокие белые отворяются, и выходит скромного сложения человек в парике, весь одетый в черное, без блеску и без позолоты. И негромко так окликает графа: - Лышко! Это что здесь за непотребство творится? Скромен собою скромен, а раз от пышного титула господина графа одно лишь «Лышко» оставил, видать, высок чином этот человек. Может, сам курфюрст? - Да я… да мнеее… Да прошу простить, господин Будзиш… - блеет Лышко. Только дальше Катержинка с Лобошем и слушать не стали, бросились вниз по лестнице, и никто их не преследовал больше. Только караульные у входа взглядывали с недоумением, когда они сумеречными тенями мимо пролетали, держась за руки. У реки остановились отдышаться. Глядит тут Катержинка: что-то Лобош головою крутит кругом, будто ищет кого. - Где ж он, - приговаривает, - тот подмастерье, с которым мы со Шлайхграбена-то шли? И тут отделяется из-под черного дерева тень, и тщедушный подмастерье подходит к ним с улыбкою, держа перед собою тонкое золотое колечко. А оно будто светится, и черные волосы его и все лицо, морщинами изрытое, озаряет. - Что, помогло ли тебе мое колечко, Катержинка, пумпхутова невеста? – спрашивает подмастерье. Катержинка и верит, и не верит. Лобош за нее отвечает, повесив голову: - Помогло, как не помочь. Как у запертой двери Катержинка про тебя припомнила, дверь и открылась. - Это ты ее ногой вышиб, - говорит Катержинка. - А как на лестнице ты Пумпхута позвала, так мы легко трех солдат одолели, - напоминает Лобош. - Одного я пнула, второй в картине запутался, а третьего ты с ног сшиб, Лобош, - отвечает Катержинка. - А на второй площадке, когда чуть нас не схватили подручные графа? – спрашивает Лобош. - А уж тут нам повезло, что его начальник шум услыхал, да на его место ему указал, - припечатывает Катержинка. Смотрят они на Пумпхута, а он смеется. А колечко уже не в руке у него – в ухе поблескивает. И главное, целехонько! - Ладно, - говорит, - детки, - и на этот раз, вижу, Пумпхуту не жениться, бобылем по свету бродить, на мельницы наниматься. А вот от меня вам последний подарок, чтоб поскорее домой попасть, еще прежде, чем ваши с ярмарки воротятся. И с этими словами прищелкнул он пальцами, и двумя воробьями полетели Лобош и Катержинка на Шлайхграбен. Мигом домчались, хоть и в потемках! Только Катержинка по дороге все оглядывалась – не блеснет ли в лунном луче еще разок тонкое золотое колечко.