***
Парень, заточённый в собственном сознании, решительно желает вернуть себе тело, которое смог полюбить за пройденное тысячелетие, сохраняя маленькое воспоминание о нём. А ему ведь стукнуло двадцать один. Но если оглядеть со стороны, походил на двенадцатилетнего паренька, без какого-либо преувеличения. Невысокий мальчишка, так как рост его немного больше полутора метров. С непослушными кудрявыми волосами, окрашенными в медные краски, когда натуральный цвет волос перелив чёрных оттенков. Жёлтые глаза с маленькой примесью карего: липофусцин постарался на славу (многим он известен, как пигмент старения). Но отклонение парня, в виде необычного цвета глаз, встречается крайне редко. Аккуратные брови и тонкие губы, что в моменты недовольства рефлекторно надувались, а во время злобы окончательно стирались с лица, оставаясь тонкой линией.~~~
— Слушай, твои лупилки, — сокурсница, которая сидела впереди парня, обернулась, уставившись прямо в очи. — Твои лупилки… Ты словно желтоглазый демон из Сверхъестественного, но ты сам слишком бледный и худой, словно привидение. А кудри твои, как у девушки, которая не знает, что такое уход… — Отличное замечание, — сухо отвечает парень, продолжая читать книгу. — У-у-ух, как грубо! — Не унималась девушка. Поправив короткие волосы, она на секунду задумалась, пока не выдала то, что прицепится к нему надолго. — Так как имени твоего я не знаю, то буду называть тебя Юрей! Отлично же, а? Личное привидение нашей группы! Биолог поднял глаза на особу, что улыбалась во все свои тридцать два зуба. Серо-коричневый взгляд искрился неподдельной искренностью и весельем, если не смотреть на неприлично яркую одежду, завитые блондинистые волосы, то вполне сойдёт за девушку, что определённо знает, что такое скромность, но это не её вариант. — Называй, как хочешь… — В усталости произнёс он, немного погодя, продолжил. — Но это лучше, чем знать моё имя. В дальнейшем весь колледж перешёл на его прозвище, когда сам парень только начинал привыкать к нему, а Отекко стала первым человеком из группы, что подружился с нелюдимым призраком, а потом в дальнейшем стала его хвостиком. Получено имя Юрей — «Привидение».~~~
Вот, и ваш новый знакомый — Юрей, сильно желает очнуться, заново увидеть мир да почувствовать прикосновение к тому, что изучал. Он желает, и его желание было исполнено. Нежданное странное чувство, отвлекающее от воспоминаний, прокатилось по телу парня волной холода: к нему возвращаются слух, осязание и вкус. Чувство корки камня, покрывающей его тело, производит детское впечатление, что он не удержался, начиная восхищённо охать. Как же долго он не мог ощущать прикосновения! Резкий контраст всех чувств: из пустоты разума — к возвращению в жизнь, являлся волной восхищения для биолога. Маленькие кусочки отпадают от тела, а треск корки продолжает бежать к макушке Юрея, пока тело полностью не освободилось от пут. Он не смеет двигаться, но, когда последний кусочек отпал, немедленно раскрывает веки. А солнце, как будто ожидая этого, бьёт в глаза с присущей только ему быстротой. Биолог, вновь плотно смыкая очи, проклинает свою эмоциональность. Раздражение зрительных рецепторов не проходит и после привыкания к яркости дня — короткие покалывание ещё присутствуют в глазных яблоках. Тёплый ветер лапками проходит по нагому телу. Крепкое растение не хочет отпускать старого друга, что цеплялось за его волосы, путалось в ногах, завязывалось в узлы вокруг туловища. Когда биолог впервые предпринимает попытку выбраться — вышло отвратительно: он не спортсмен с множеством медалей. Вторая попытка тоже не венчалась с успехом, как и третья, и четвёртая. Но он продолжает стараться, чтоб выбраться из объятий лиан, пока в голову не пришла мысль перегрызть свои путы. Другого выбора действий в ситуации не оставалось. Вкус отвратительный, горький, вяжущий язык, наполненный ядрёным солоноватым запахом. Перетерпеть, чтобы выбраться, вполне возможно, но вкус растительного клея ПВА исчезнет только через пару дней. Отбросив в сторону кусок лианы, как только перекусывает стебель, биолог спешит выплюнуть сок растения и уже свободным руками продолжает убирать вермишель с талии, ног. Когда Юрей был освобождён, он спокойно выдыхает, окидывая взглядом воды океана. Ощущение свободы полностью заполоняет сердце. И если не смотреть на отсутствие какой-либо одежды, он безумно рад, что окаменение спало. Слабо мотнув головой, отгоняя навязчивую мысль продолжать радоваться произошедшему событию. Времени радоваться или наводить панику не было, ему стоило решить, что делать дальше. Потому, протирая глаза ладонью, план медленно выстраивается в голове. А осознание полной ситуации остановилось на середине загрузки. — Так, если правильно воспринимаю происходящую картину… — осипшим голосом молвил парень, оглядывая тело полное шрамов. — То, вероятно, прошло не меньше трёхсот лет… Но такого ведь быть не может? Остаётся надеяться, что я в коме, а это всё проекция моего сознания… Эх, Юрей-Юрей, когда ты верил в подобную чушь? Правильно, всегда. Получен второй шанс.***
Одна тысяча восемьсот двадцать пятый день проживания на острове отчерчивались ровной полосой на коре дерева. Пять лет он прожил в полном одиночестве, если не считать маленького друга Итатси. Пять лет, наполненные трудом, полностью лишённые скуки. Пять лет разговоров, рассуждений, воспоминаний в пустоту. — Тем и живём, — всегда говорил себе парень, когда оглядывал свои творения за прошедший день. — Завтра будет двадцать шестой день, а, значит, и пятый год с моего второго появления на свет окончится. Иногда даже не знаю, хорошо ли, что очнулся, но плюсы в этом есть. Дом-шалаш, плетёные горшки с фруктами, друг колонок. Из ткани, сотканной из волокон растений, сшил одежду, если бы не окаменение, то, наверное, никогда бы в жизни и не научился этому. Вечера в лаборатории служили ему сном, работа с культурными растениями — приятным досугом. Изучение живых организмов — прямой обязанностью, а в перерывах — общение с приёмным сыном, дядей или преподавателями. Но сейчас его расписание колоссально отличается от расписания современности. Ранний подъём, небольшой завтрак в виде плодов хлебного дерева, прогулка вдоль реки а-ля поиски новых ресурсов, с учётом того, что реку Юрей не переходит. Обед вместе с Итатси, а потом совместная прогулка за ракушками. Бездельничать не приходилось. Со стороны, вероятно, выглядит всё просто и легко, с моментами рутинной тягомотины, но всё совсем не так. Биологу, чтобы сделать одну корзинку с нулевым уровнем лозоплетения, потребовалось два месяца, чтобы соткать ткань, потребовалось чуть более трёх месяцев, чтобы выточить из подходящих минералов требуемые орудия труда, потребовался месяц, а в моменты отдыха слышались самоироничные шутки: — Как бы мне, моя фортуна, опять перечным спреем в глаза не зарядила, а то в следующий раз, когда попытаюсь сделать что-то, опять развалится на моих же глазах. Знания есть, но в рукоделии и любом полезном творчестве равных мне нет. — бурчал себе под нос парень, когда третий раз за день собирал свой шалаш по веточкам. — Теперь признаю метод Тагау-сана… Учителя колледжа всегда были заинтересованы в безопасности своих учащихся, в дальнейшей их работе, потому, когда проводили обучение в полевых условиях, всегда требовали от студентов место ночлега обустроить самостоятельно. Во время этого у студентов мог пропасть топорик, палатка, дневной запас еды, и им приходилось выкручиваться. Юрею всегда везло, у него ничего, кроме пары пробирок, запасов еды, никогда не пропадало, когда у его напарницы Оттеко каждый раз исчезала палатка, топор, постельный мешок. Могло быть простым везением, но он знал, что с судьбой-удачей мало дружит. Вещи до конца выезда не возвращались, но хранились, как зеница ока. Таков был его дядя Тагау и учитель Бьякуя, что частенько пытался отговорить первого преподавателя от глупых затей.~~~
Если не смотреть на нелюдимость парня, он был очень добр к близким. Всегда отвечал с доброй ноткой сарказма, али доброй шуткой. Умел поддерживать, но это мало было полезно, когда добрая часть друзей пережила третий десяток. Однако, «стариков», так частенько в шутку называл Юрей дядю и его друга, стоило выслушать. Особенно, когда дядя пытался наставлять на путь истинный, а учитель Бьякуя давал небольшие советы. Да и в большинстве случаев, именно они поддерживали биолога в колледже, а не наоборот. Отекко была частью жизни, когда человек постоянно записывал и тащил его на волонтёрство, на любую выездную работу колледжа. Скучать с ними ему не приходилось, а если учитывать момент появления Юмейнару — приёмного сына Юрей, то краски дней редко становились тусклыми. И если с вышеперечисленными он общался с улыбкой, отвечал на их объятия, то к другим поддерживал свой скверный характер. Нередко скверный характер был проявлением детской шалости, как в детском саду. Да, дети его в саду за необычные глаза не любили, пугались, а он, подливая в огонь керосина, бежал их пугать. Длинные волосы частенько выпрямлялись, конечно, с помощью маминой плойки. Бледная кожа на фоне тёмных волос смотрелась чистым полотном, но тут больше постарались, опять же, мамины художественные белила. Да красные круги под глазами, нарисованные при помощи детских красок. Дети разбегались от одного его вида, когда сам зачинщик со страшной улыбкой ликовал. Это впечатляло не только ребят, но и нянек, которые наблюдали за похождениями детского косплея Садако. Нередко скверный характер был и с примесью папиных шуток на разнообразные темы. Могу вам заверить, он впитывал с детства не только познания матери в науке, искусстве — она была доктором, подпольным художником-портретистом; но и папина рука отложилась в его образе. Он был малозначительным бухгалтером днём, а в нечастые вечера комиком, обсуждающим, иногда осуждающим свою судьбу. И получилось из Юрея некое подобие ироничного учёного, что верил, но и отрицал. И частенько колкие фразы иронии отправлялись в свой путь к человеку, который начинал его раздражать. После чего, посчитав Юрея не очень приятным собеседником, никто не начинал с ним беседы. Но жизнь на острове изменила его под корень. Сейчас он хоть и оставался «самоироничным учёным, что верил, но и отрицал», — но скверный характер больше не являлся частью личности, скорее всего, это его часть спрятана, а может и убрана на дальнюю полку… Получен персонаж Юрей.~~~
Глаза, наблюдая за уходящим солнцем, наполнялись слезами, а солёные дорожки появлялись на щеках. Алые отблески сверкали рябью на волнах, а ветер дарил музыку, поражавшую восприятие маленького мира человека. Желание встретиться с каждым родным человеком возросло в несколько раз, а одному произнести слова, доказывающие вину биолога. Всё же, невозможно постоянно находиться без общения. Ему определённо не хватает и дяди Тагау, с просьбой вести нормальный режим сна, и Юмейнару, с постоянными объятиями, и учителя Бьякуи, с вечным хорошим настроением, и своего первого друга, с постоянными непонятными словами, и отца, с шутками про жуткие глаза. Да даже шуток, касающихся его внешности, не хватало ему, что же придётся свыкнуться с мыслью, что быть ему теперь в одиночестве.***
— Дядя Тагау, Юмей, — зовёт биолог, как только проходит в небольшую квартирку. — Я вернулся! Однако ответом ему служила тишина, давящая на барабанные перепонки грузом смятения. Квартира молчала и после повтора слов. Единственное, гул голоса проносится по коридору да пропадает в повороте на кухню. Было немного странно, что квартира пустовала в вечернее время: сын по окончанию уроков должен находиться дома; дядя заканчивал работу в колледже после обеда; они оба извещены о приезде парня с небольшой научной практики. Но обстоятельство, по которому сейчас они не дома — не понятно. Не то, чтобы ему было обидно из-за их отсутствия, совсем наоборот, он очень беспокоился за их жизни — по отвратительной случайности, его родственники умели с легкостью найти приключения на одно место. Сумка с вещами опускается на деревянный пол. Скрип половиков по-особенному родной, а жужжащий шум морозильной камеры по-своему успокаивает нарастающую тревогу. Звуки родного дома действуют усмиряющей колыбельной для него, словно он не в теле взрослого парня, а маленького ребёнка, у которого только-только закрепляются детские воспоминания. Отставив уличную обувь в сторону, Юрей проходит дальше по коридору. Он, имевший понятие о своей личности, старается не накручивать себя, а, как и всегда, по приходу, али приезду домой погружается в излюбленную атмосферу. Каждый гость удивлялся простоте да тусклой строгости их жилища. Серые стены коридора без узоров, полок, какого-либо декора, очень просты и нагоняющие тоскливы. Тёмный, но скрипучий ламинат сообщал о своей старости, а после уборки блестел глянцем новизны. С правой стороны пара комнат с плотно закрытыми стеклянными дверями. Они были с отражающей плёнкой, так что являлись простыми «входными-выходными» зеркалами. А на одном из них красуется лист с красной надписью: «Собственная комната Юмейнару, вход НЕЖИЛЬЦАМ квартиры запрещён». Запах медицинских препаратов всегда достигал рецепторов обоняния, когда биолог проходил мимо комнаты дяди. В некоторых случаях, аромат, присущий больницам, в таком невзрачном помещении, пугал. Прямолинейный сокурсник Юрея один раз, без капли совести, оповестил хозяина: «Тут как будто живут очень плохие люди, не люблю такие серые помещения», — но в ответ Юрей просто вытолкнул парня за порог квартиры, добавив: — Очень плохие люди могут спокойно выгнать того, кто им не нравится, — и громко закрыл дверь, когда сокурсник попытался возразить. Это был единичный случай — после этого, мало кто заглядывал к ним в гости. Юрея и Юмея это очень радовало, когда дядя кидался словами, что их негативное восприятие окружающих сложно исправить. Биолог продвигается вперёд по коридору, проходит мимо комнаты дяди, сына, как вдруг неприятная щекотка проходит по подошве ног. В моменты, когда мы рассыпаем сахар или другой любой сыпучий ингредиент, начинаем быстро убирать, но маленькие крошки всё равно попадают на подошву да приносят дискомфорт. Вот и сейчас биолог спокойно шёл, пока не наступил на рассыпанный сахар, али соль. Тревога в один момент сменилась раздражением. Все накопленные эмоции, переживания перетекли во флакон жуткого негодования. Он сопит, оттряхивает с ног светлый песок, но как только разбирается с одной ногой, вторая тут же, вновь покрывается новыми крошками. От них как будто не было спасения. — Отец? — вопрошающий голос мальчишки. От неожиданности биолог вздрагивает, а потом поднимает глаза на парня, выглядывающего из-за угла поворота. Наушники висят на его шее, доказывая небольшую оплошность. Но Юмейнару спокойно продолжает, словно, не замечая состояния негативной взволнованности у старшего. — Ты вернулся. Рад тебя видеть. — Что тут рассыпано? — проигнорировал приветствие Юрей, и было хотел указать на белые маленькие крупинки, как заметил небольшое изменение. Тёмные доски больше не видны из-под слоя белого песка. Ноги по щиколотку были погружены в него, и тепло от них стало быстро расплываться по телу, но биолог не спешит расслабляться — ему вновь придётся терпеть осознанный сон. — Отец, пойдём, — по-детски зовёт Юмей и исчезает за углом. — Да-да, секунду, — закрывая глаза от бессилия, проводит ладонью по лицу; а как только открывает глаза, окружающий мир преображается. Стены осыпаются пылью, остаются лишь двери, которые продолжают стоять на сыпучей поверхности. Красные символы меняют свой вид, да и от прошлой фразы не остаётся ни следа. Там теперь красуется резкая фраза: «Старпёрам вход воспрещён!». Юрей качает головой. Угораздило его попасть в место, которое не сильно обожает. Угораздило попасть в место, на входе которого красным по белому написано, что вход воспрещён. — Узнаешь? — тут же быстро спрашивает Юмей, присаживаясь на небольшой валун у воды. Волны плещутся, забегая немного дальше, а потом плавно тянутся обратно в океан. Белый песок сверкает на солнышке и обжигает ступни ног, поэтому биолог периодически поднимает одну ногу, вместо того чтобы поставить и привыкнуть. За спиной возвышается тропический лес, а кожей ощущается прохлада его тени. Конечно, он понял, куда поместило его сознание. Но продолжает в грустном негодовании осматривать пейзаж, стелющийся пред очами. Он его лицезрит несколько лет подряд. — Я тут живу, уже как пять лет, каждый раз повторяю, — отвечает в тоне, который под стать настроению. — Дольше. Ты тут живёшь дольше, не смей думать, что я дам тебе забыть, — ребёнок неожиданно поворачивается да скептично оглядывает взрослого. — Не желаю начинать этот разговор с самим собой заново, — фырчит биолог. — Да и я уже забыл, какой в этом смысл, Юмей? Осознанные сновидения изначально являлись его спасением — он общался с видениями собственных воспоминаний. Украшал день, наполненный трудом, долгим сном, разбавляющим краски одинокой рутины. Звуковые галлюцинации перестали доказывать, что хорёк на самом деле человек и умеет говорить. Прекратились разговоры один на один в реальности, смахивающие на несуразный бред. Обострённое чувство чужого присутствия спало на нет. Все последствия трёхлетнего одиночества ушли, оставляя биолога один на один с людьми прошлого. Образы меняли свою внешность, проводимые дискуссии, темы — раз за разом. Это помогало заменить острое впечатление настоящего, пока Юрей не встретил во сне самого себя… Аккуратный белый халат в сочетании с алыми кудрявыми волосами смотрелся дико. Острый взгляд жёлтых глаз напугал того, с кого был срисован его близнец. В руках горшок с проросшим амариллисом, который скрывал свою красоту в бутоне. Человек качал медленно головой и не отводил взгляда. Он был настолько мал и аккуратен, что его можно было сравнить с белыми дрезденскими статуэтками. Когда живой образ, обмотанный тканью из волокон лиан да с растрёпанными чёрными волосами до самых колен, кожей, пережившей долгие часы под солнцем, не сравним ни с чем, лишь с современным Тарзаном или человеком каменного мира, человеком разумным. Первый скрывал свои шрамы под блузкой. Второй оставлял их напоказ самому себе. Первый держал руки в перчатках, оберегая от воздействия химических веществ. Второй не жалел рук, труд давно превратил кожу ладоней в плотную, грубую, мозолистую ткань. Первый старался смотреть без дружелюбия острым, начитанным взглядом; быстро перекидывал направление зрачков с одного места на другое. Второй смотрел более мягко, по-доброму оглядывал копию себя; очи плавно проходились по его силуэту. Идентичные люди стояли друг перед другом, но только один понимал происходящие. — Поменялась всего лишь внешность, — тогда шептал сам себе биолог. — Характер остался таким же, я в… — Уверен? Юрей в этом уверен? — перебивает собственная статуя. — Тц-тц-тц, говоришь, что уверен, но даже ничего не помнишь. Голос был очень странным. Слышать собственный тембр прошлого, сродни чему-то неизведанному. Он сам по себе, без какой-либо эмоциональной окраски показывал отрицательную сторону Юрея. И именно этим был удивлён парень. — Не помню, чего? — скептично фырчит он. — Не помнишь, так не помнишь — твоё дело, моё дело — сохранять твои знания, — копия ставит горшок с цветком на стол. — Сам же знаешь, что люди всегда забывают. Им свойственно забывать. А ты, в первую очередь, человек. — Не помню, чего? — напористо повторил вопрос биолог. — Твой мозг перетерпел сотрясение или ты височную долю повредил? Прости, я понять не могу. Неужели, Юрей, настолько отупел? — он в мгновение оказывается рядом. — Если ты не понял ещё, любой твой сон — это работа твоего мозга, во время пограничного состояния между фазой быстрого сна и бодрствования. В буквальном смысле, ты подсознательно хотел спастись от одиночества, на те распишитесь: видения в контролируемом сне. Но, если идти по сути, то ты общался с самим собой, Юрей. Копия отмеряла темп секунду, постукивая пальцами по лабораторному столу. Его недовольный взгляд больше не выводил на страх, он выводил из нормальной колеи мыслей, перекидывая с одного конца лабиринта в другой. — Перестать думать, голова заболит, — отзеркаливает его недовольство, не двигаясь со своего места. — Ты забыл несколько вещей, Юрей. Первое из них — наше имя. Остальное вспоминай, Юрей, как хочешь. У тебя целая жизнь впереди. — Но меня зовут Юрей… — парень неловко поднимает ладонь да кладёт на затылок. — Ошибаешься.