Выдыхай ушедшего

— Это не шутка, Макс. Я уже давно с ним сплю. Максим улыбается через силу, прикладывается затылком к заветренной балконной плитке. Сильно прикладывается, жмурится от боли. Он же, сука, правда верил. Верил, что, как в сказке, он тот единственный, который из монстра искренней любовью принца сделает. Что за чёрной душой лучик света скрывается, что карие глаза искрами доброты и нежности кололи всё это время. Три года. — Я предупредил с самого начала, что ничего хорошего у нас не выйдет. Ты не поверил, — Серёже не нравится тон и разговор. Он не видит смысла обсуждать и объяснять в сотый раз. — Только не делай виноватым меня, это будет маразм. Три года вникуда. У Трущёва — тон ледяной заебавшейся королевы, а Макс чувствует себя обманутой Гердой, которой подсунули эту королеву вместо горячо любимого Кая. На этом же балконе он когда-то признался. Серёжа тогда улыбался, трепал его по волосам, заставлял млеть от нежности и детского счастья. Они курили одну сигарету на двоих ранним утром, Максим бил себя в грудь и клялся «всем естеством», что никого никогда так не любил, а Серёжа смотрел на восход и говорил что-то типа «не влезай — убьёт». Убило. — Я докурю сигарету и пойду, — Анисимов разлепляет глаза, утирает слёзы. Он не боится свои чувства и эмоции показать, он честный и искренний, оголённый провод, который людей не боится подпускать к себе. Зачем-то до сих пор он надеется, что Серёжа вот-вот одумается, поймёт, что его бить в спину не собираются. Что вот он, Максим, любит его больше звёзд, моря и музыки, всегда будет рядом и никогда не предаст. Только Серёже на эти обещания безмолвные и тысячу раз оговорённые похуй. — Меня Эрик ждёт с парнями. Он сам предаст. Уже предал. И угрызениями совести мучиться не собирается. Серёжа выпускает затяжку, скучающе наблюдает, как рассеивается дым, от нечего делать. Максиму в этом дыме видится его предыдущая жизнь. Улыбки, поцелуи, руки в руки, песни, поздние разговоры. Каждое «Люблю» и «Мой», которые он произнёс, прошептал, прокричал, промолчал, оставил на коже, в волосах, на груди, во сне и наяву. Слишком много для одной затяжки и одного Максима. Слишком, кажется, мало, чтобы заставить Серёжу поверить. — Чем я хуже? Чем Эрик лучше? Разве не я помогал тебе три года, давал всё что мог? Разве не я, Серёж? — Максима пока не прорвало, но он на грани. Он хочет понять, что в этой голове происходит, почему его бросают, променяв на полушизика с синдромом гиперактивности. Он же всё делал, как надо, даже вопреки себе, он себя наизнанку вывернул и растоптал, чтобы Трущёв был счастлив с ним. Он же без Серёжи никак. А Серёжа как без него? А Серёжа без него, видимо, охуенно, особенно последние четыре месяца. Он с плохой компанией всё чаще зависал, демками и нарезками будущих клипов память заполнил всю, звонки игнорировал и возвращался под утро или через сутки. Максима волновался, звонил по тысяче раз, но никогда не устраивал истерики, только вздыхал и укрывал одеялом уснувшего. Он ведь всё делал и-де-аль-но, у них всё и было идеально, и Максима разъебывает от мысли, что он где-то что-то упустил. — С тобой скучно, — пожимает плечами Трущёв, а у Максима взрывается мозг. — Но я же знаю наизусть твои любимые книги и исполнителей, что ты не любишь зелень, знаю, как сводить твоё музло и- — С тобой скучно жить, — обрывает мужчина, так и не посмотрев ни разу в его сторону. Остаётся по крайней мере три затяжки. — Скучно чувствовать. Скуч-но. Так и не понял этого, Макс? Затяжка. Выдох. Две. — Мы с тобой даже не ссорились ни разу, — Трущёв поворачивается и наконец смотрит на Максима с какими-то злыми искрами. Максим стоит с влажными щеками и больной надеждой, опешивший и беззащитный. — Даже сейчас, хотя я тебе изменил и горжусь этим. Затяжка. Выдох. Одна. У Серёжи ничего не ёкает, когда он с улыбкой отвечает на звонок «Эрик, да, котёнок» и смотрит искоса, как Максим заводит руки за спину в поисках опоры, испепеляя телефон взглядом. Ему даже как-то всё равно, хотя он терпеть не может, что в трубку ему жалуются на Айлу и выпрашивают новые Airpods. Максим это знает, Максим всё слышит и забывает, как дышать, когда Трущёв не цокает, а мягко отвечает, что купит солнышку что угодно, когда вернётся. — Я надеюсь, ты понял, о чём я говорю. Этим Эрик тебя и лучше. Затяжка. Выдох. Это была последняя. Вместе с дымом в пасмурное грязное небо уходит что-то внутри Максима. Он даже не пытается остановить Серёжу, который выкидывает бычок, игнорируя самодельную пепельницу, и исчезает с балкона. Макс понимает, что из жизни тоже. Призрак Серёжи всё ещё здесь, где-то рядом с ним, в запахе духов и сигарет, в остатках пепла на подоконнике и старой толстовке, которую оставил Максиму. Это застревает в горле и не даёт нормально дышать. Максим никак не может выдохнуть.